Носителями второй группы имен могли быть только представители неславянского этноса. Так, основы именований Каргуй, Кеттуй, Ку- кой, Кургин, Ребуй, Тиккуй, Товкой, также извлеченные из русских письменных источников, в своем нарицательном употреблении не стали фактом русской языковой системы. Названные имена отмечены по памятникам письменности преимущественно на территориях основного расселения карел, вепсов, ср., например: 1563 - Гридка Кургин, Важинский; Товкой Литвин, Важинский; 1582/83 - Ларка Каргуев, Остре- чинский; Данилко Ребуев, Пиркинический; Дер. Кургинская, в ней Васка Кургин, Оштинский; 1597 - След Тимошки Тиккель, Шуезерский; 1675 - Оска Исаков Кукой, Олонецкий и т. д.
Таким образом, сначала заимствовались и на всех языковых уровнях осваивались названия реалий, с которыми русские не сталкивались до своего прихода на север, а потом по разным причинам, скорее всего, уже не связанным с древними верованиями, такие названия онимизи- ровались. Так, в основах именований выявлены такие названия животных, как вашкал ‘рыба’: «Вашкал - маленькая рыбка, сантиметров десять, на плотву похож маленькую; вашкал сушат» вашк.; «Мелкая, мелкая рыба вашкал, она горькая» подп. (СРГК, 1, 166); керча, керчак ‘рыба бычок’ белом., кем., канд., тер. (СРГК, 2, 341); кунжа, кумжа ‘род лососи, лососевая форель’ севмор. (СРГК, 3, 58), арх. (Ф., 2, 416); нерпь ‘ластоногое млекопитающее семейства тюленевых’ канд. (СРГК, 4, 11); турбак ‘рыба Leuciscus cephalus’ лужск. (Ф., 4, 123).
На наш взгляд, фиксация зоонимов в основах имен собственных, отраженная именно в русских документах, - свидетельство тесных, мирных отношений русских и прибалто-финнов, саамов на территории Карелии исследуемого времени, а также того, что не только русская языковая система, но и русское сознание оказались более открытыми в плане заимствования, наиболее готовыми и терпимыми к принятию фактов других культур, их активному переосмыслению. Пожалуй, в условиях сурового севера и накопленного опыта контактов с другими народами на территории Руси по-другому быть не могло.
Представляется, что у данного явления есть и оборотная сторона. Учитывая немногочисленность таких имен в обоих ономастиконах, можно предположить следующее: писцы могли калькировать часть имен - русские писцы заменяли прибалтийско-финские антропонимы именованиями с понятной основой или календарными, а шведы «подгоняли» славянские имена под более известные им финский, карельский языки.
Так, шведские документалисты в книге 1637 года, которая, как известно, имеет шведскую и идентичную ей русскую часть, оставили свидетельства того, когда один и тот же человек в разных частях данной книги был записан под разными именами, ср.: Анты Гирвонен - он же Anti Siwoijnen, дер. Сяргисюря, Китежский; Ган- нуш Тикканен - он же Hannus Ziokainen, дер. Си- гасалма, Либелицкий и т. д.
Вероятно, произволом писцов можно объяснить и то, что в ономастиконе, составленном по шведским документам, отсутствуют такие имена, как Нерпа, Габун, Вашкал, Керчуй, Кунжа, Лох, Тинда, Товкой, имеющие прибалтийско- финскую основу и представленные в русскоязычных памятниках письменности. Возможно, это объясняется тем, что XV-XVII века - это время двуименности, и писцы, призванные вести одновременно христианскую миссионерскую деятельность, в официальный документ включали именно календарное имя, а некалендарные и прозвищные имена оставались в бытовом употреблении из-за свойственной им семантической и стилистической модальности.
XV-XVII века - это еще и время, в которое развились и закрепились новые ориентации в выборе мотива именования, возникшие на основе древней сложной мотивационной природы антропозоонимов и имен собственных, подобных им.
Доказательством может служить частотность зооименований. Предполагаем, что чем чаще имя отмечено в документах, тем более сложным набором предполагаемых мотивов именования оно обладает (от древних языческих до характеризующих).
Так, анализ списков показал, что в русскоязычных документах в основах именований «лидируют» следующие названия животных: баран (25 употреблений), далее следуют волк и судок (по 24), заяц, медведь (по 16), ерш, козел (по 15), бобр, бык, зуй (по 12), кот, кукой (kukko ‘петух’), лисица (по 11), кошка (10).
Именно эти имена функционируют в текстах памятников письменности в качестве личных именований, составляя с некоторыми другими некалендарными именами собственными конкуренцию календарным именам, ср. в Обо- нежье фиксируются в 1563: Боранко Васильев, Вытегорский; Волк Романов, Кижский; Кот Ла- рюков, Толвуйский; Козел Григорьев, Выгозер- ский и др.; в 1582/83: Заец Иванов, Пудожский; Ерш Михайлов, Ворон Юрьев, Чиж Ондреев, Кижский; Мураш Федко Семенов, Лох Матфеев, Толвуйский; Бобр Дмитреев сын Чевакин, Ворона Костин, Курица Денисов, Выгозерский; Паук Панкратов, Остречинский и др.
Частотность наиболее «культуроносных» зо- онимов, нашедшая отражение в прибалтийско- финском ономастиконе, несмотря на ряд совпадений, иная: harka (бык) - 31, kurki (журавль), kuikka (гагара) - 24, kettu (лисица), karhu (медведь) - 20, hirvi (лось), kiiski (ерш) - 16, saukko (выдра) - 15, orava (белка), tikka (дятел) - 14, susi (волк) - 13, hyttynen (комар), kukko (петух) - 11, ahven (окунь) - 10, что свидетельствует о разном видении исследуемого фрагмента языковой картины мира у разных этносов, о разной роли тех или иных представителей животного мира в жизни народа, населявшего определенную территорию.
Если говорить о конкретном, но все же гипотетическом мотиве именования, то он амбивалентен: следует назвать охранную и одновременно пожелательную функции у таких имен в обоих ономастиконах. Практически за всеми антропонимами стоит или большое сильное животное - защитник именуемого, или животное, связанное с нижним миром злых духов, обитающих на небе, на земле, в воде, под землею, а следовательно, те же мотивы наречения актуальны. Менее вероятными видятся древнейшие мотивы, относимые исследователями к самым ранним в мифологических представлениях наших предков, связанные с тотемизмом, хотя, основываясь на данных фольклористов, этнолингвистов (см. работы [2], [4], [5] и др.), и такие мотивы могли быть, но их связь с появлением имени достаточно отдаленная.
Так, наиболее частое имя в русскоязычных документах Карелии - Баран (дер. Олферьевская: Иванко Иванов Боран да в том же дворе Иевко Боранов, Кижский, ПКОП, 1563; дер. на Ундо - зере Карпиковскоя: в ней Боранко Васильев, Мегрежский, КЗПОП, 1582 и т. д.) может свидетельствовать о переплетении дохристианских верований с христианскими: баран в библейских представлениях славян считается чистым, благословенным животным, угодной Богу жертвой (СД; 3; 502). Безусловно, популярность имени могла быть обусловлена еще и прагматическими установками: это одно из самых неприхотливых в северном хозяйстве домашних животных.
В самом частотном имени Кексгольма Har- ka (Harka Matti, Tiurala; Michkaill Harkainen, Kitaga, КЛ, 1618 и т. д.) можно усмотреть отсылку к мифологическим представлениям финно- угров, например, жертвоприношение большого быка для общего пира находит аналогию в святочных - новогодних - обрядах карел, близкое к указанному отношение к быку отмечено у эстонцев, описано в рунах «Калевалы». Предполагается, что культ жертвенного быка восходит к охотничьему культу жертвенного оленя или лося и имеет очень древние истоки [8; 70-72]. Немаловажными для доказательства являются космогонические представления вепсов, которые связывают образ быка с созданием его из плодородной водной стихии [2; 295].
При этом имя Бык входит в число частотных и в русском ономастиконе Карелии (и всей Руси), что опять же связано с почитанием животного в народной традиции, в том числе на Русском Севере. Ср. с обычаем олонецких крестьян в Ильин день закалывать быка, кость которого, доставшаяся во время трапезы, якобы утраивает добычу, и т. д. (СД; 1; 273).
А вот имя Lammas (lammas ‘овца’, ‘баран’) не является частым в прибалтийско-финском ономастиконе конца XVI - середины XVII века, не более 5-6 употреблений типа Lammas Pecko, Jougis, КЛ, 1618; Lammas Taapi, Sackula, КЛ, 1631. Это связано с меньшей ролью барана и овцы в мифологических представлениях прибалто-финнов, хотя известно, что в раннем Средневековье у веси было достаточно развито овцеводство; овцы, бараны играли определенную роль и в мифоритуальном комплексе и т. д. [2; 322-329].
Как видим, несмотря на то что в данной универсальной антропонимической группе имеется определенное количество совпадающих единиц, конкретный выбор имени, особые предпочтения обусловлены верованиями народа. Например, для прибалто-финнов особое значение имел культ птиц. Так, в ономастиконе Кексгольмского лена частотны имена, восходящие к названиям журавля и гагары (ср.: Nils Kurkj, Kurcki Jocki, КЛ, 1631; Федорко Курки (Fedarko Kurcki), Уго - немский; Богдан Курки (Iwan Kurcki bobell), Шуйстомский, ПК, 1637 и т. д.; Demitko Denisi- eff Kuika, Kitaga, КЛ, 1618; Оллы Куйка (Olli Kuika), Куркиекский, ПК, 1637 и т. д.). Объяснение уходит в глубокую древность и связано с верой в птицу - творца мира и одновременно в птицу - часть мироздания, способную оберегать и вредить. Например, гагара «в мифах разных финно-угорских народов оказывается воплощением злого творца: Омоля у коми, Куль-отыра у манси; даже у саамов она считается женой черта» [8; 337]. Отсюда возможное предположение, что имя Куйка (Kuika) в средневековые времена имело охранную функцию, а имя Курки (Kurcki) - пожелательное, поскольку в исследованиях по мифологии журавль ассоциируется со счастливой семейной жизнью, его образ связывают с поклонением предкам, плодородием [2; 58-63].
Другим доказательством существования древнего мотива могут служить отдельные факты, отмеченные в ономастической системе XV- XVII веков. Например, соименования, которые обычно используются при именовании членов одной семьи. Однако обращают на себя внимание такие материалы, где имена одной тематической группы наблюдаются между жителями одного населенного пункта, ср.: дер. на Святе озерке, в ней Гридка Меринов внук, сусед его Жеребец, Никольский Готслав волок, ПКОП, 1496; дер. в Наволоке под погостом, в ней Мураш Федко Семенов, Лох Матфеев, Толвуйский, КЗПОП, 1582; поч. в Лигачи на горе надо мхом: в ней Федко Максимов Волк, Куземка Боранов, Мегреж- ский, ПКОП, 1563; За рекою за Федоровкого на Спаской улице дворы тяглые. в них Никифор - ко Иванов Теляшов, Гриша Яковлев сын Коровина стекольник, Корела, ПКВП, 1568 и др.