Указанные сложнейшие отношения живого восточнославянского и сакрального старославянского языков на функциональной и системной оси «свой» и «чужой как свой» в соединении с универсальными особенностями средневековой литературы: незначительной спецификацией индивидуального творчества и непосредственной зависимостью от христианского мировоззрения — обусловливают возможность, с одной стороны, относительно свободной переработки текста, а с другой — сохранения ряда «общих» мест, основанных как на прецедентности авторитетного текста, так и на ментальных пристрастиях верующего человека. На отсутствие индивидуализации в совокупности с вненациональной религиозной общностью накладывается единообразие христианского просвещения и каноничность текстов Священного писания на старославянском языке, принятом и понятном в славянском мире. В таком диаметрально противоположном направлении работали древнерусские книжники, осваивая восходящий к истокам цивилизации авторитарный книжный фонд памятников.
При этом обучение исключительно по текстам — только тем, которые были в распоряжении определённого скриптория и писца со всеми языковыми особенностями списков и редакций, а также разной степени сохранности, — притупляло чувствительность книжника к языковой чистоте текста, что влияло на его своеобразную гетерогенность. По мнению А. И. Соболевского, именно вследствие «отсутствия грамматики церковнославянского языка отсутствовал и идеал этого языка, или, лучше сказать, идеал церковнославянского языка представлялся каждому из книжных людей различно — смотря по его грамотности и начитанности, смотря по особенностям его местного говора, окрашивавшим бывшие у него в руках книги» [16, с. 33]. Всё это усугубилось с конца XIV в., когда «живой русский язык стал уже значительно разниться от церковнославянского. <.> Книжные трудолюбцы должны были приобретать познание церковнославянского языка исключительно экспериментальным путём — посредством чтения церковнославянских текстов. Это был тяжкий труд, который сверх всего не давал точного знания. Многое зависело от того, каковы были списки в руках трудолюбца» [16, с. 50—51]. И древнерусские переводчики и писатели свободно сочетали литературно-славянские слова с русскими» [3, с. 21], а «русская стихия с силой врывается» в церковнославянский язык [3, с. 20].
Отсюда и особая острота проблемы языковой природы и статуса памятников древнерусской письменности, а следовательно, и происхождения русского литературного языка, не теряющая своей актуальности на протяжении более двух веков.
Бесспорно, церковные книги, как отметил ещё М. В. Ломоносов, «войдя в обычай», в своём славянском «остове» были близки и понятны, что позволяло им «умножать довольство российского слова», поддерживать единство «природного» языка не только «по великому пространству» России, но и по «вразумительности» языков «народов славянского поколения, которые греческого исповедания держатся» [12, с. 201]. Однако у церковнославянского языка не было собственной истории, если под ней понимать определённое языковое развитие [4, с. 28]. Это связано прежде всего со спецификой его бытования в виде образцов-текстов. По справедливому утверждению В. В. Колесова, церковнославянский язык как продолжение старославянского языка, возникшего в результате переводческой деятельности Кирилла, Мефодия и их учеников, с одной стороны, был литературным, то есть языком «литеры», не имеющим устной формы и парадигм, а с другой — «именно он и не язык вовсе: чтобы обосновать его право считаться языком, а не набором текстов, только в конце XIV в. стали переводить грамматики. и попытались изъяснить его парадигму через греческий образец, как подобие последнего» [9, с. 263].
«Восприняв идеологическое богатство греческого и латинского языков, усвоив сложные формы синтаксического построения, отчасти созданные нормами византийской риторики» [3, с. 17], церковнославянские тексты, являясь авторитетными и образцовыми, в той или иной степени оказывали влияние на любой оригинальный древнерусский текст. Однако до сих пор убедительно изумление составителя «Материалов словаря древнерусского языка» И. И. Срезневского перед активностью исконного языка, умевшего противостоять языку сакральному: «Что на язык нашего древнего летописца должна была налечь сила книжного языка старославянского, это не удивительно: все стремления образованности того времени этого требовали. Удивительно скорее то, что, несмотря на все требования образованности, русский летописец не мог задерживать в своём языке его русские особенности; их так много» [17, с. 86].
В свете этого достаточно логично заключение монографии В. В. Колесова «Древнерусский литературный язык»: «Не было принципиальной разницы между «разными языками» (типами, стилями, формами воплощения языка и т.д.) Древней Руси: были разные тексты, которые создавались на основе различных принципов и образцов в рамках одного и того же славянского языка» [9, с. 281]. В определённой степени это смыкается с концепцией А. И. Горшкова о единстве древнерусского литературного языка, «не исключающего, но предполагающего богатство его ресурсов и разнообразие манер литературного выражения» [5, с. 92]. Рассматривая специфику литературного двуязычия в Древней Руси, он также категоричен в своих выводах: «Вопрос о принципах разграничения церковнославянского и древнерусского литературных языков остаётся неясным. Чем (кроме умозрительно предполагаемых генетически разных «основ») качественно отличаются друг от друга в реальности своего употребления два языка? Ведь даже существующие в наши дни и полностью доступные для всесторонних исследований языковые формации не могут быть в некоторых случаях однозначно определены как самостоятельный язык или как диалект некоего языка» [5, с. 88—89].
Независимо от того, что вкладывается разными исследователями в понятие древнерусский (восточнославянский и отчасти старорусский) литературный язык — церковнославянский язык, или исконный язык, или разные типы смешения двух генетически родственных языковых стихий, — следует признать, что речь идёт об особом литературном языке, где важной должна стать проблема взаимоотношений исконной и церковнославянской стихий, слившихся в единое гармоническое целое в процессе многовекового взаимодействия в системе древнерусского текста. Однако вопрос, почему данное «слияние» произошло только в системе русского языка, не затрагивая систем других восточнославянских языков, показывает, что его решение выходит за рамки чисто лингвистических проблем.
Взаимодействие экстралингвистических и лингвистических факторов, включающих особенности средневековых текстов, пристрастия древнерусских книжников, государственную политику в области книжного дела, ментальность формирующейся на принадлежности к Русской земле народности, приятие богослужебных текстов на «своём» языке, идеологически поддерживаемом идеей «третьего Рима», определяло верно подмеченную Н. С. Трубецким особенность — «русский литературный язык в отношении использования преемства древней литературно-языковой традиции стоит, по-видимому, действительно особняком среди литературных языков мира» [18, с. 126].
Следовательно, без учёта особенностей «преемства», «амальгамы» или «симбиоза» древнерусских текстов и выявления их причин — далеко не филологического плана — невозможно выстраивать ни гипотезы языковой ситуации, ни концепции генезиса литературного языка, ни тем более выявить механизмы складывания и развития своеобразной гетерогенности нового литературного языка от его восточнославянской до современной ипостаси.
Список литературы
Виноградов В. В. Основные вопросы и задачи изучения истории русского литературного языка до XVIII в. // Избр. тр. История русского литературного языка. М. : Наука, 1987. С. 254—288.
Виноградов В. В. Основные проблемы изучения образования и развития древнерусского литературного языка // Избр. тр. История русского литературного языка. М. : Наука, 1987. С. 65—151.
Виноградов В. В. Основные этапы истории русского языка // Избр. тр. История русского литературного языка. М. : Наука, 1987. С. 10—64.
Горшков А. И. Отечественные филологи о старославянском и древнерусском литературном языке // Древнерусский литературный язык в его отношении к старославянскому. М. : Наука, 1987. С. 7—30.
Горшков А. И. Теоретические основы истории русского литературного языка. М. : Наука, 1983. 160 с.
Жуковская Л. П. Загадки записи Изборника Святослава 1073 г. // Древнерусский литературный язык в его отношении к старославянскому. М. : Наука, 1987. С. 45—62.
Жуковская Л. П. Текстология и язык древнейших славянских памятников. М. : Наука, 1976. 368 с.
Камчатнов А. М. История русского литературного языка : учеб. пособие для студ. филол. фак. высш. пед. учеб. заведений. М. : Издат. центр «Академия», 2005. 688 с.
Колесов В. В. Древнерусский литературный язык. Л. : Изд-во Ленингр. ун-та, 1989. 296 с.
Колесов В. В. История русского языка : учеб. пособие для студ. филол. фак. высш. учеб. заведений. СПб.: Филол. фак. СПбГУ : Издат. центр «Академия», 2005. 672 с.
Колесов В. В. Рецензия на книгу М. Л. Ремнёвой «Пути развития русского литературного языка XI—XVII вв.» (М.: МГУ, 2003) // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 9, Филология. 2005. № 3. С. 170—179.
Ломоносов М. В. Избранные труды : в 2 т. Т. 2. История. Философия. Поэзия. М. : Наука, 1986. 495 с.
Повесть временных лет по Лаврентьевскому списку 1377 г. / подготовка текста, перевод, статьи и комментарии Д. С. Лихачёва ; под ред. В. П. Адриановой-Перетц. 2-е изд., испр. и доп. СПб. : Наука, 1996. 700 с.
Ремнёва М. Л. Пути развития русского литературного языка XI—XVII в. : учеб. пособие по курсу «История русского литературного языка». М. : Изд-во Моск. ун-та, 2003. 396 с.
Робинсон А. Н. Литература Древней Руси в литературном процессе Средневековья (XI—XIII вв.). М. : Наука, 1980. 336 с.
Соболевский А. И. Лекции по истории русского литературного языка / изд. подгот. А. А. Алексеев. Л. : Наука, 1980. 195 с.
Срезневский И. И. Мысли об истории русского языка / вступит. ст. С. Г. Бархударова. 3-е изд., стереотип. М. : КомКнига, 2007. 136 с. (История языков народов Европы).
Трубецкой Н. С. Общеславянский элемент в русской культуре // Вопр. языкознания. 1990. № 2. С. 122—139.
Успенский Б. А. Краткий очерк истории русского литературного языка (XI—XIX вв.). М. : Гнозис, 1994. 240 с. (Язык. Семиотика. Культура).