О. М. Она [жена общего знакомого] недолго думая … билет туда в Эмираты // Там узнала / где он завис с бабой // Той бабе волосы выдрала / мужика на самолет / и сюда //
М. А-а-а // (Смеются).
Для просторечной культуры отмечается демонстрация высокой степени эмоциональной раскованности в присутствии незнакомых людей. В приведенном диалоге собственный ролевой статус жены противопоставляется роли разлучницы (бабешка) и подкрепляется визуально воспринимаемыми сигналами престижности (шубу одела цигейковую / шапку меховую / сапоги коричневые). Последнее может служить примером своего рода проявления социально-личностного символизма. События, о которых рассказывают коммуникантки, происходят в советское время. Атрибуты «приличной» женской одежды демонстрируют высокий социальный, а также личностный статус женщины и, таким образом, выполняют идентифицирующую функцию.
Обращает на себя внимание привлечение в целях спасения семьи карательной практики «оформления на 15 суток» – ‘лишения свободы на краткий срок за антиобщественное поведение’. Известно, что в советской культуре регламентация основных сфер деятельности человека (в том числе и семейной) не исключала официального вмешательства в интимно-личностную жизнь граждан.
По нашим данным, поведенческая реакция может осуществляться в широком диапазоне: от капсуляции, ухода в личностное пространство (Сидела на кровати железной / есть перестала/) до активных «боевых» действий (Я его опередила конечно / он не ожидал). Установка на сохранение семьи любой ценой служит оправданием грубости, напористости, вторжения в чужое личностное пространство.
Лингвокультурный типаж разрушительницы семьи (разлучницы) воспринимается на фоне групп характеризаторов внешнего вида и манеры поведения. Подчеркиваются визуальные признаки сексуальности (в данном случае – возраст, цвет волос, фигура: молодая девка; русая такая; блондинистая; сдобная; жопястая; титьки на это). Речевая манера характеризуется посредством предикатов нахалка; напористая, указывающих на агрессивность, наглость, сексуальную и коммуникативную активность разлучницы, которая не ценит семейного благополучия, предпочитает сиюминутные удовольствия на стороне и поэтому становится разрушительницей собственной семьи.
Роли разрушительницы и соблазнительницы совмещаются. Эти роли предполагают наличие определенных имиджевых маркеров, а также типовых моделей женского поведения. Разлучница использует воздействующие на мужчину речеповеденческие формулы привлечения внимания, побуждения к флирту – экспозиции особых интимных отношений: Сидит читает книгу <…> // «Молодой человек / чё Вы скучаете? Пойдемте с нами» // «Мне и здесь хорошо» // Подсели двое / б...- ей; Тары-бары-растабары; Я туда захожу / сидят за столом четверо / и она у него на коленях.
Лингвокультурный типаж защитницы семьи, по нашим наблюдениям, базируется на архетипе мудрой жены. Например, налаживание привычного порядка вещей обеспечивается продуманными личными усилиями жены по строительству пошатнувшегося мира и лада (Ну потом у нас все наладилося / я это сгладила). Ее дальновидная «дипломатия» проявляется в деликатности, сдержанности, понимании мужской психологии (Его не стала трогать там), а также в манипулировании мужским сознанием (припугнула). Повышение в социокультурном ранге героя выдуманной романтической истории (вдовец / военный в чине со звездочками) и утверждение собственного статуса (идентифицирующая формула Я не распутная женщина) помогают достичь сиюминутного прагматического результата (прижал жопу) и долгосрочного жизненного результата, связанного с сохранением семьи и восстановлением ролевого взаимодействия в соответствии с нормами культуры (на коленки встал и прощения попросил // И 53 (писят три) года живем).
Мудрость женщины-защитницы проявляется и в этических установках на терпение и прощение. «Акт прощения – акт ментальный, духовный, требующий подчас самоотверженности и великодушия <…> Простить – значит избавиться от ненависти, от желания возмездия и мести, от желания зла тому, кто причинил зло» [Гжегорчикова, 562]. Очевидно, что органичная для христианского мировосприятия способность претерпевать страдания и прощать даже за самые тяжелые провинности нарушителей и разрушителей семьи не утрачена и сегодня.
Подводя итоги, подчеркнем, что реконструкция лингвокультурных типажей способствует проникновению вглубь лингвокультуры. Типаж предстает как обобщенный, типизированный образ, получающий семиотическую определенность. Конфликтный характер коммуникативного события ярко обнажает константные для лингвокультуры представления, доминантные установки, поведенческие реакции, находящие воплощение в речевом взаимодействии коммуникантов.
Анализ позволяет вывести базовые установки носительницы просторечия, способствующие сохранению семейного лада: «Семья – это главная ценность»; «Жена зависит от мужа, подчиняется ему как главе семьи и кормильцу»; «Супруги должны помнить о семейном долге»; «Непозволительно разрушать чужую семью»; «С женатым мужчиной нельзя вступать в интимные отношения – это стыдно»; «Не пристало отцу и мужу забывать о детях, которых нужно кормить»; «Необходимо выговориться, высказать наболевшее, а потом простить близкого человека».
Отметим также, что просторечная культура сохраняет общехристианские нравственные установки, нередко определяющие выбор речевого поведения в драматически острой ситуации.
Базовые культурные установки вступают в оппозицию с установками, направленными на разрушение семьи: «Женщина может на время пренебречь семейным долгом»; «Не стыдно вступать в интимные отношения с женатым мужчиной»; «Можно скрыть от мужа любовную связь». Согласно нашим данным, эти установки в просторечной культуре не абсолютизируются, носят ситуативный характер.
Установки выступают как регуляторы коммуникативного поведения. При столкновении противоположных типажей актуализируется система установок, направленных на созидание/разрушение семьи.
Разговоры в очередной раз подтверждают существование национально-культурной константы: именно женщина является носительницей и хранительницей нравственных начал в семье. Женщина – разрушительница нравственных устоев семьи – аномия. Матримониальность сакрализуется. Полная семья – норма. Одобряется активное речевое поведение женщины, направленное на сохранение семейного лада и стабилизацию внутрисемейных норм. Налаживание привычного семейного порядка совместными усилиями предпочитается мнимой гармонии, «худому миру». Инвентарь допустимых средств регламентации поведения мужа и разлучницы разнообразен: инвектива, рукоприкладство, опора на государственные нормы семейной жизни, ложь во спасение семьи. Оправдание этически недопустимым с точки зрения общей культуры средствам защитница семьи находит в опоре на cуществующие внутри просторечной культуры поведенческие стереотипы, которые, в свою очередь, базируются на глубоко укоренившихся в сознании социальных архетипах.
Список литературы
1. Гжегорчикова Р. О. раскаянии, покаянии и других актах, связанных с чувством вины // Сокровенные смыслы : Слово. Текст. Культура : сб. ст. в честь Н. Д. Арутюновой. М., 2004. С. 556–563.
2. Гусейнов А. А., Апресян Р. Г. Этика : учебник. М., 1998.
3. Дмитриева О. А. Лингвокультурный типаж и архетип // Человек в коммуникации : концепт, жанр, дискурс : сб. науч. тр. Волгоград, 2006а.
4. Дмитриева О. А. Паспорт лингвокультурного типажа «декабрист» // Языковая картина мира : лингвистический и культурологический аспекты. Бийск, 2006б.
5. Карасик В. И. Культурные доминанты в языке // Языковая личность: культурные концепты. Волгоград ; Архангельск, 1996.
6. Карасик В. И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. Волгоград, 2002.
7. Караулов Ю. Н. Русский язык и языковая личность. М., 1987.
8. Крысин Л. П. Просторечие // Современный русский язык: Социальная и функциональная дифференциация. М., 2003а.
9. Купина Н. А., Шалина И. В. Современное просторечие: взгляд изнутри // Русский язык в научном освещении. 2004. № 1. С. 23–62.
10. Мангейм К. Проблема поколений // Новое лит. обозрение. 1998. № 30.
11. Милославский И. Г. О соотношении целей и содержания обучения русскому языку в школе // Рус. яз. в шк. 2006. № 5. С. 46–50.
12. Лебедева Н. М. Базовые ценности русских на рубеже ХХI в. // Психол. журн. 2000. Т. 21, № 3. С. 73–87.
13. Лингвокультурные типажи: Аксиологическая лингвистика: лингвокультурные типажи. Волгоград, 2005.
14. Лю Лицзюнь Герой рассказов В. Шукшина как национальная языковая личность : автореф. дис. … канд. филол. наук. СПб., 2009.
15. Николаева Т. М. «Социолингвистический портрет» и методы его описания // Русский язык и современность. Проблемы и перспективы развития русистики : докл. всесоюз. науч. конф. М., 1991. Ч. 2.
16. Петров А. В. Пересечение понятий «добро» и «зло» в этике и праве // Наука, общество, человек : Вестн. Урал. отд-ния РАН. 2008. № 3. С. 28–31.
17. Седов К. Ф. Жанры речи в становлении дискурсивного мышления языковой личности // Русский язык в контексте культуры. Екатеринбург, 1999.
18. Степанов Ю. С. Константы : словарь русской культуры: опыт исследования. М., 1997.
19. Шалина И. В. Групповая идентичность в зеркале уральской просторечной традиции (по материалам письменных текстов носителей просторечия-2) // Славянские языки: аспекты исследования : сб. науч. ст. Минск, 2009.