В то же время распространенность этой триады в топонимии нельзя объяснить только "бытийными" факторами - обилием гидрообъектов, реально обладающих соответствующими свойствами (ср. раритетную представленность в гидронимии зеленых, желтых и пр. наименований, обозначающих не менее редкие в природе цвета, чем черный, белый и красный). Отчасти это связано с разветвленной многозначностью изучаемых лексем, которые реализуют не только цветовые, но и оценочные, социальные и пр. смыслы: народно-поэт. устар. красный "красивый, прекрасный", "лучший" 8 ; др.-рус. черный "тяглый, податной" 9 ; белый "освобожденный от государственных повинностей, нетяглый" 10 и др., - так, что некоторые из рассматриваемых топонимов (трудно с точностью указать их количество) могут обладать мотивировками "текущий по черной земле - территории, где живут податные крестьяне" (о черных реках), "богатый рыбой" (о красных реках) и т. п. Думается все же, что не эта причина является ведущей. Учитывая мотивационные контексты (объяснения названий информантами), специфику топонимической семантики - характерное для топонимии стремление к семантической генерализации, когда популярная топооснова легко терминологизируется и клишируется, чтобы справиться со значительным количеством номинативных задач, следует заключить, что черные, белые и красные топонимы в большинстве случаев имеют цветовые значения - однако чрезвычайно емкие, конденсирующие огромное количество различных оттенков: черные и красные топонимы могут обозначать практически весь спектр темных тонов, а белые - светлых. Столь высокая техническая разработанность и смысловая гибкость этой триады в какой-то мере объясняется ее магистральным положением в структуре картины мира, когда-то мотивированным мифом. Весьма показательна такая деталь: красные названия (в том случае, когда они являются цветообозначениями) могут быть семантически аналогичны именно черным топонимам, а не белым, как это имеет место в мифологической традиции, где красный и белый, совпадая по своим мелиоративным коннотациям, противопоставлены черному. Это не случайно: красный сближается с черным на основе признака "темный" (мутный, ржавый), ср. в севернорусской диалектной лексике: красный "о воде: ржавый, мутный" (ТЭ).
Таким образом, семантика данной триады в топономинации является, как правило, цветовой; обусловленная мифом связь цветовых показателей с пространственными в изученном нами топонимическом материале не проявляется. Топонимия обнаруживает лишь терминологизацию цветовых характеристик, которые становятся клише для реализации масштабных номитативных задач.
Оппозиции северный-южный и восточный-западный, как нами уже отмечалось 11 , обладают разной значимостью в контексте русской топонимии - с одной стороны, обряда и фольклора - с другой. Пара восточный-западный весьма активна в фольклоре и обряде: это направление постоянно упоминается в заговорах, духовных стихах и т. п.; символика западной и восточной стороны учитывается при постройке жилищ, осуществлении основных земледельческих и хозяйственных действий, в практике гаданий и т. п. 12 . Позитивная символика востока и негативная запада определяется во многом тем, что восток представляется жилищем Бога, а запад - сатаны (что, в свою очередь, обусловлено связью этого направления с местом "рождения" и "смерти" солнца).
В севернорусской и среднеуральской топонимии восточные и западные названия (и их диалектные дублеты) очень редки. Это направление может быть задействовано в системе обряда, связанного с географическим объектом, но, как правило, не отражается непосредственно в географическом названии, ср.: Крестовая, тоня - " на тонях раньше на восток кресты ставили - и как восход - в это время молились" (Прим, Яреньга). В то же время в топонимии весьма активна оппозиция север-юг (включая диалектные эквиваленты), причем северные топонимы встречаются примерно в полтора раза чаще, чем южные. Это объясняется, вероятно, тем, что северные румбы играют решающую роль при формировании погоды как на Русском Севере, так и на Урале. Вообще, связь погодных условий с пространственными категориями отработана севернорусской топонимией: ср. значительный пласт названий типа Шелоничный, Обедничный, Низовое, мотивированных обозначениями ветров. Эта связь просматривается и в системах географических названий других территорий, ср. названия озер на Алтае Ветреное Сопатое - Подветренное Сопатое, Ветреное Рыбное - Подветренное Рыбное 13 ; микрогидронимы Чудского озера Сиговицкий Теплицкий ( теплик "юго-восточный ветер"), Долгой Северицкий ( северик "северо-западный ветер") Край 14 и др. Таким образом, "паравосприятие" пространства (виденье последнего через непространственные параметры, в данном случае - через призму погодных условий) можно считать характерным для изучаемого топонимического континуума.
Возможно, что в какой-то мере активность северных и южных румбов в севернорусской и уральской топонимии обусловлена финно-угорским влиянием: в традиционной картине мира финно-угров, тесно контактировавших в указанной зоне с русским населением, данное направление обладает особой значимостью, являясь связанным с сакральной символикой верха и низа 15 .
Однако это обстоятельство, безусловно, не является определяющим в кругу причин, обусловливающих различную акцентировку в русской топонимии "симметричных" с логической точки зрения обозначений сторон света. Вновь есть основания говорить о хозяйственных "предпочтениях" топономинации, внимательной к "бытийной" информации и индифферентной к важной для мифологической модели мира оппозиции запад-восток. Заметим, кстати, что вряд ли можно согласиться с Э. М. Мурзаевым, считающим, что причины малой популярности западных топонимов кроются в "отсутствии этого направления как переднего в народной ориентации и отрицательном отношении к западным странам, всему западному в недавнем прошлом нашей действительности" 16 .
Роль оппозиции правый-левый в структуре мифологических представлений славян трудно переоценить 17 ; в различных сферах традиционной народной духовной культуры правая сторона маркирована положительно, а левая - отрицательно. Однако в русской топонимии, как уже отмечалось исследователями, пара правый-левый очень редка; заменяющие ее биномы топонимов, образованных от праславянских прилагательных *desnъ и *s_ujь, в восточнославянском материале также немногочисленны 18 , а в топонимии Русского Севера и Урала не обнаружены вообще (севернорусский гидроним Шуя, очевидно, восходит к карельскому шуо "болото" 19 . Причины отсутствия в изучаемом топонимическом материале производных от *desnъ, возможно, являются сугубо внутриязыковыми: по мнению авторов "Этимологического словаря славянских языков", это типичное южнославянское слово, древний праславянский диалектизм, неизвестный западнославянским и восточнославянским языкам 20 .
Что касается оппозиции правый-левый, то она раритетно представлена в топонимии (на Русском Севере из 550 тыс. топонимов этим отношением оказываются объединенными примерно 60), вероятно, вследствие непопулярности самого способа ориентировки по правой и левой стороне. Почему же этот удобный, казалось бы, способ так редко задействуется?
Правый-левый - весьма уникальный ориентационный параметр, шкалу для определения которого человек носит в себе. Человек мобилен - ему достаточно повернуться на 180 градусов, чтобы правая и левая сторона поменялись местами. Чтобы сделать это отношение коммуникативно значимым, необходимо вынести шкалу вовне и жестко ее закрепить. Это сделано в принятой сейчас научной гидрографической системе: правая и левая сторона определяются по течению реки. Существовала ли такая находящаяся вне человека шкала в народной системе ориентации? При анализе южнославянских гидронимов типа Десна, Десенка и т. п. было выдвинуто предположение о том, что в них отражен отличающийся от научного способ отсчета - стоя лицом к истокам главной реки, т. е. ориентировка не по течению, а против него 21 . Не оспаривая эту версию (основанную, впрочем, на небольшом количестве эмпирических данных), укажем, что в имеющемся у нас севернорусском и уральском топонимическом материале такая закономерность не обнаружена: расположение правых и левых рек относительно главной то соответствует, то не соответствует научной системе. Однако в некоторых случаях просматривается следующая тенденция: стороны определяются по ходу движения к объекту от дома, т. е. как бы по ходу освоения объекта. Если объекты труднодоступны и добраться до них можно по единственному маршруту, то определения правый и левый сохраняют ориентационные возможности; если же объекты находятся недалеко от дома, освоены с разных сторон и к ним ведут разные дороги, то использование определений правый-левый становится неудобным. Таким образом, можно думать, что в народной системе ориентации не было вынесенной вовне точки отсчета по отношению к правой и левой стороне (было бы отчасти нелогично предполагать, что такая "внешняя" по отношению к наблюдателю система функционировала в древности, а затем утратилась). Как бы то ни было, семантика данной оппозиции в топонимии не обнаруживает тех коннотаций, которые проявляются в фольклорном и обрядовом контекстах (показательна, кстати, "симметричность" правых и левых названий друг относительно друга: они "разводятся по парам" без остатка, т. е. все правые и левые топонимы связаны отношениями корреляции; в случае наличия у них оценочных коннотаций можно было бы ожидать резкое сокращение количества левых топонимов).
В заключение рассмотрим оппозицию первый-второй, которая, как известно, в мифологических представлениях славян имеет ценностную окраску, накладываясь, кроме того, на оппозицию хороший-плохой. По этому поводу имеется обширная литература 22 . В топонимическом материале пара первый-второй фиксируется довольно широко, при этом вторых топонимов отмечается значительно больше, чем первых (на Русском Севере их количество таково: около 250 первых - более 370 вторых; примерно такое же соотношение - 1:1.5 - наблюдается в топонимии Урала). Дело в том, что первые топонимы ономасиологической первичностью не обладают - ономасиологическая ретроспектива данной ситуации, по всей видимости, такова: вначале в соотносительном ряду топонимов один член не маркируется, а парный с ним получает определение второй; затем немаркированный член "рикошетом" становится первым - но этого может не произойти вследствие смысловой избыточности рассматриваемого атрибутива, поэтому первые топонимы встречаются реже, чет вторые (т. е. пара типа Макарово - Второе Макарово не всегда модифицируется в пару Первое Макарово - Второе Макарово). Таким образом, функционирование данной оппозиции в топонимии определяется не мифологическим субстратом, а дистинктивными возможностями этих номинативных единиц.