3. Топоним первоначально не связан с представлениями о сверхъестественном, однако переосмысление его внутренней формы приводит к появлению фольклорного текста (топонимического предания или былички); при этом соответствующая тополексема, инициировавшая фольклорное произведение, становится его структурным элементом. Такое переосмысление не всегда является в строгом смысле слова народноэтимологическим; внутренняя форма топонима может быть восстановлена верно, но она оказывается не столько мотивировкой данного конкретного топонима, сколько одним из мотивов предания. Это явление можно было бы назвать "фольклорной ремотивацией".
Ср.: Лаптюшка, р. - " Николай Чудотворец шел - да лапти замочил в этой реке - вот и назвали ее Лаптюшкой" (Влгд, Филькино); Свистово, бывш. д. - " у этой деревни пугало, свистел все кто-то, выходило что-то - как огонь" (Сок, Замошье); Рыжково, д. - " часовню хотели строить, пустили рыжего коня. Часовню-то Георгию Победоносцу, а у него конь рыжий. Где конь остановился - построили часовню, а рядом деревню Рыжково" (В-Т, Семеновская Первая); Поклонная, г. - " по этой дороге шел святой Кирилл, там он поклонился, только отсюда и видать Кириллов монастырь" (Кир, Сандырево); Трепузово, д. - " царь Петр Первый ехал, увидал трепузых людей - вот и назвал деревню" (Лен, Тохта); Переймицкий Ручей, рус. - " там плыла святая икона, переймили ее и поставили часовню. Там забил ключ - вот святая вода-то бежала в Переймицкий Ручей" (Вель, Ямки); Девкино, прк. - " старики говорят, что старая дева камень перекинула на другой берег, пятерня огромная на камне осталась" (Вин, Дементьевская) и др.
В некоторых случаях процесс порождения фольклорного текста "заражает" комплекс смежных топонимов: предание, появившееся на базе одного из названий, дает дальнейшую "филиацию" преданий, опирающихся при своем разворачивании на обозначения смежных объектов и направляющихся ими. Ср. описание хождений Богородицы по территории бассейна Северной Двины, построенное с опорой на названия двинских порогов (о причинах активности образа Богородицы в фольклоре данной территории см. выше): " Шла Богородица. Воротница - это она ворочалась. Кайкинская - каялась. Горловская - переходила речку и вода до горла дошла" (К-Б, Черевково).
4. Фольклорный текст или обрядовые действия, связанные с данным географическим объектом, обнаруживают его сакральный статус, однако название этого объекта ни прямо, ни косвенно не соотносится с представлениями о сверхъестественных свойствах локуса.
Ср.: Васильевская, г. - " там все водило. Марья-то моя говорила "Пошла на работу, а идти не могу - водит. Как оглянусь - все Выдрино. Как сказала молитву "Святые помощи", так к деревне и вышла" (Некр, Смирново); Ершинка, руч. - "вода в нем святая, от двенадцати недуг" (Ваш, Поповка); Парок, г. - " святая гора, молиться все туда ходили" (Вель, Шоноша); Шестников, руч. - " святая вода там, глаза лечат ею" (Мез, Целегора); Алексеевский, руч. - " там блазнило и водило, мужик на черной лошаде ездит, из-под копыт огонь летит" (Влгд, Новленское); Скородумка, пок. - " пугает на Скородумке. Водило, дак снимут одежду с себя, перетрясут на Скородумке. Говорят, если перетрясешь одежду, то выйдешь" (Сок, Андроново); Семейное, поле - " там нечисто место, бегали девки с длинными волосами в красных сарафанах" (Котл, Большая Маминская) и мн. др.
Таким образом, первые два варианта рассмотренных соответствий связаны с ситуацией, когда топоним напрямую или косвенно соотносится с идеей сверхъестественного. В третьем и четвертом случаях эта связь привнесена вследствие срабатывания "фольклорной ремотивации" или отсутствует вообще. Трудно дать точные количественные данные, однако можно с уверенностью сказать, что самый распространенный случай фольклорно-обрядово-топонимических соответствий, встречающийся гораздо чаще, чем все остальные, вместе взятые, описан последним; т. е. наиболее типична ситуация, когда соответствия оборачиваются несоответствиями. Даже в том случае, когда семантическое пространство топонимии открыто для реализации представлений о сверхъестественном (ситуация 1), наблюдается тенденция либо к семантической трансформации тополексем, нейтрализующей сакральные смыслы, либо к маргинализации соответствующих топонимов внутри локальной топонимической системы.
Необходимо отметить, что "неприятие" топонимией представлений о сверхъестественном отчасти объясняется явлением языкового табу, опасением закрепить "нечистые" свойства объекта, акцентуировав их в названии. Косвенным свидетельством того следует считать наличие в топонимическом пространстве эвфемистических названий типа Матюкалиха, Матюкальное, а также топонимов, непосредственно отражающих в своей внутренней форме матерную брань, которые являются обозначениями "нечистых" объектов, ср.: Матюкалиха, лес - " водило там, гиблое место" (Влгд, Захарово); Матюкальное, бол. - " лешаки там живут, на круг тебя поставит - не выйдешь" (Карг, Кречетово); Матюки, лес - " страшное место, пужает тамока" (Пин, Чакола). Вероятно, матерная брань используется в данном случае в качестве оберега: такая функция бранных выражений характерна для славянской культурной традиции, где брань иногда признавалась более действенным средством, чем молитва, для отгона лешего, домового, русалки, ходячего покойника и т. п. 3 Если матерная брань может употребляться как оберег от нечистой силы, то фигура умолчания, боязнь поименовать источник опасности тоже в какой-то степени оберегает носителя топосистемы от нежелательных контактов с представителями низшей демонологии.
Но все же основная причина отторжения топосистемой идеи сверхъестественного связана не с табуированием соответствующих представлений, а с тем, что они диссонируют с теми типами информации, которые используются русской топонимией как номинативная база. Поэтому топонимия не дает того образа пространства, который можно извлечь, к примеру, из знаковой системы обряда. Анализ обрядовой сферы позволил Т. Б. Щепанской сделать вывод о том, что пространство Русского Севера (на материале которого проводилось ее исследование, посвященное выяснению семиотической роли "святых мест") может быть представлено как особая система организации территориальных связей - своего рода "кризисная сеть", по каналам которой циркулировала информация, связанная с разного рода нарушениями, кризисами, несчастьями. В узлах этой системы - особо почитаемые местными жителями и паломниками "святые места", которые являются максимально нагруженными кризисной информацией точками 4 . Особое ценностное восприятие пространства проявляется также при выборе места для строительства церквей, ср. рассказы информантов о необходимости так построить церковь, чтоб от нее до других церквей было по 7 километров, чтобы с нее было видно 2 другие церкви, чтоб она стояла на месте обнаружения иконы, там, где споткнется слепой мерин, везущий бревно, и т. п. (ТЭ). Однако эта информация, свидетельствующая об особой отмеченности "святого" или "явленного" места, как правило, функционирует параллельно той информации, которую несет топонимическая система.
Остановимся на различиях между фольклорной, обрядовой и топонимической сферами, связанных с неодинаковой акцентировкой одних и тех же смыслов при формировании присущих этим сферам типов этнокультурной информации.
Характеристику таких различий осуществим на примере бинарных оппозиций, которые, как известно, играют весьма важную роль при формировании модели мира (особенно для архаичных традиций). Оппозиции первый-второй, черный-белый (красный), восточный-западный, правый-левый и др., активно функционирующие в контексте обряда и фольклоре, в той или иной степени обнаруживаются и в топонимическом материале, однако иногда характеризуются специфическим смысловым наполнением.
Например, оппозиция (триада) черный-белый (красный) в контексте славянских народных верований связывается в числе других как с парой плохой-хороший 5 , так и с пространственными параметрами, причем предполагается, что пространственная символика цвета является общеевразийской 6 . По мнению Вяч. Вс. Иванова, эта евразийская символика (в ее тюркском варианте) отражается в знаменитой топонимической триаде Белая Русь - Черная Русь - Червонная Русь: север символизируется черным цветом, запад - белым, а юг - красным. Однако данный факт в восточнославянской топонимии, по сути, единичен. Вопреки мнению А. В. Суперанской, экстраполирующей связь цветовых и пространственных параметров на позднюю русскую топонимию, предполагая, что черные и белые реки имеют широтное или меридиональное направление 7 , мы склонны отрицать эту связь, базируясь на анализе больших массивов топонимов Русского Севера и Урала. На Русском Севере, например, зафиксировано около 750 черных, 250 белых, 120 красных рек и ручьев, при этом в расположении их (как абсолютном, так и локализации друг относительно друга) не наблюдается никакой связи со сторонами света. Отметим, кстати, что и некоторые другие предположения, высказанные в статье А. В. Суперанской, опровергаются более представительным в количественном отношении материалом (А. В. Суперанская анализирует 94 черных и 40 белых рек на территории всей европейской части СССР - правда, без микрогидронимов. Однако только в двух областях - Архангельской и Вологодской - без микрогидронимов фиксируется около 80 черных рек и ручьев и 30 белых): в частности, суждения о том, что белые реки, в отличие от черных, не впадают в озера и моря; что основа красн- фиксируется до 65 o с. ш. (на территории Мезенского, Лешуконского и севера Приморского районов Архангельской области, находящихся севернее 65 o с. ш., красные гидронимы засвидетельствованы).