Лингвистический миф в отражении фольклора и литературы. (На материале мифа о русском мате)
М. Р. Шумарина
Одним из факторов, определяющих развитие языка, является общественное мнение, формирование которого определяется не только (и не столько) достижениями лингвистической науки, а в наибольшей мере воззрениями рядовых носителей языка. Обыденные представления о языке выступают как активная сила, выполняя роль либо помехи, либо катализатора в осуществлении повседневной коммуникативной деятельности, а также языковой политики. Исследователи обращали внимание на «перспективность лингвокультурологического анализа метаязыковых высказываний» и на «возможность их интерпретации в качестве социокультурных маркеров языковых и когнитивных процессов» [см., в частности: Вепрева, 5]. Поэтому науку интересуют представления рядовых говорящих о фактах языка и речи, составляющие специфическую область обыденного знания — естественную, или наивную, лингвистику (folk linguistics). Ценность произведений фольклора и литературы для изучения коллективного метаязыкового сознания определяется тем обстоятельством, что в них отражаются как традиционные ценности этноса, так и актуальные идеи современности.
Метаязыковое сознание рядового говорящего отличается высокой степенью мифологичности. Под мифом в данной статье понимается обыденное представление о предмете, характеризующееся рядом признаков. Это представление, как правило, прежде всего является упрощенным и схематизированным, поскольку основано не на детальном и всестороннем анализе явления, а на опыте восприятия его внешней стороны (на освоении результатов коллективного опыта) и на абсолютизации отдельных аспектов этого явления. Вторая особенность мифологического представления состоит в том, что оно не нуждается в логическом обосновании и не стремится к научной достоверности (в качестве варианта в ряде случаев принимаются наукообразные аргументы, для мифа важна не правда, а правдоподобие с точки зрения обыденного сознания). Вследствие этого миф в определенном смысле — это искажение реальности, однако он отличается от обычной, бытовой выдумки тем, что имеет определенные культурные последствия: влияет на общественное сознание и общественное поведение, отражается в коллективном (фольклорном) и индивидуальном творчестве. Наконец, для мифа обязательна прецедентность: миф более или менее широко известен в социуме, поддерживается его членами, цитируется, передается как факт.
Обыденное метаязыковое сознание включает в себя целый ряд мифов, касающихся различных аспектов существования, функционирования, изучения языка. Лингвистический миф, являясь совокупностью обыденных представлений об языковом объекте, состоит из ряда частных мифологем, которые можно представить в виде отдельных суждений (эксплицитных или присутствующих в текстах в виде импликаций). Эти суждения далеко не всегда основаны на вымысле, но они всегда представляют собой некое упрощение реального положения дел, абсолютизацию одного из свойств объекта. В этом смысле понятие мифологемы пересекается с понятием стереотипа.
Сформулированные положения можно иллюстрировать мифом о русском мате, одним из наиболее популярных мифов в российском общественном сознании [см.: Рут]). Черты этого мифа изучались на материале произведений современного фольклора (анекдоты) и отечественной художественной литературы XIX — начала XXI в. Материалом для непосредственного наблюдения послужили рефлексивы, содержащие комментарии к обсценной лексике или фактам ее употребления в речи и поддерживающие или опровергающие мифологемы о мате. Под рефлексивами понимаются не только комментарии к словам и выражениям [см.: Вепрева, 76], но и любые суждения о фактах языка и речи. При этом учитываются как четко сформулированные положения, так и случаи «нерефлектирующей рефлексии» (термин Н. Д. Арутюновой), когда содержание мифа проявляется в особенностях употребления тех или иных единиц.
Современные авторы отмечают высокую активность обсценной лексики:
Я все думал, какого черта российские люди так уснащают свои устные (а Шура говорил, что сейчас и письменные) рассказы таким количеством ругательств, что иногда на слуху остается один мат, в котором исчезают и сюжет, и идея повествования. А многие общественные или политические деятели даже с трибун матерятся (В. Кунин).
Свидетельством рефлексии, направленной на обсценизмы, является активность соответствующих метаязыковых терминов. Интересно, что сами метаоператоры мат и матерный появились в русской литературе (имеются в виду произведения, публиковавшиеся в «открытой» печати) только в начале ХХ в. Ранее грубая брань обозначалась при помощи описательных наименований:
Большая часть лиц, которые встретятся в нашем очерке, будут носить те клички, которыми нарекли их в товариществе… но этого не можем сделать с Семеновым: бурсаки дали ему прозвище (здесь и далее в цитатах разрядка наша. — М. Ш.), какого не пропустит никакая цензура, — крайне неприличное (Н. Помяловский).
Для обозначения нецензурной брани использовались и иные обозначения, выполняющие в этих случаях функции эвфемизмов:
…Адмирал и осатанел, да и ругнул, знаете ли, его по-русски... А Иванов, хоть и штурман-с, маленький человечек, а все-таки… ответил ему на том же русском диалекте-с... (К. Станюкович).
По данным Национального корпуса русского языка (НКРЯ), которые демонстрируют с достаточной степенью достоверности динамику языковых процессов, слово мат в литературе XIX в. встречается только в составе устойчивого выражения благим матом, которое собственно мата не означает:
В темноте народ бегал, ахал, бранился скверными словами; татарки ревели; какой-то купец вопил благим матом: — Голубчики! Православные! Отпустите душу на покаяние! (П. Боборыкин) [НКРЯ].
Слова матерный и по-матерному впервые зафиксированы Национальным корпусом в произведениях 1905 г.:
Он обходил взводы… и время от времени ругался матерными словами… (А. Куприн) [НКРЯ]; Сам Александр Ольденбургский, принц, прибыл. … величественный старец! По-матерному ругается — так ядрено, завидки берут. Ку-да нашим! (С. Мстиславский) [НКРЯ].
Слово мат НКРЯ отмечает в художественной литературе с 1923 г. (произведения Д. Фурманова, П. Романова, А. Серафимовича). Ср.:
Рассказывали, что в 1918 году он [Чапаев] плеткой колотил одно довольно «высокопоставленное» лицо, другому — отвечал матом по телеграфу… (Д. Фурманов) [НКРЯ].
Очевидно, что активизация соответствующих метаязыковых терминов в художественном тексте связана и с формированием новых принципов описания действительности, и с особенностями коммуникативных практик нового исторического периода.
В конце ХХ в. в литературных произведениях лексемы, квалифицирующие сквернословие, замещаются непосредственно обсценизмами — описание уступает место изображению. Ср., например, фрагменты тестов 1978 (1) и 2001 (2) гг.:
1) Особенно ему понравилась история артельной стряпухи — баронессы Серафимы Барк… Однажды при нем она рыбацким матом пуганула здоровенного верзилу — пришел за водкой — и тут же повернулась к отцу Андрею и объяснила по-французски: «Это ужасно, как приходится обращаться с этим народом, но, увы (helas, helas), иного языка он просто не в состоянии понять. Теперь он понял, что это решительный отказ, повернется и уйдет». И действительно верзила ушел (Ю. Домбровский);
2) …Ужасное слово из пяти букв, которое до конца своей жизни она ни разу не произнесла вслух. Слово это представлялось ей противно-коричневым, с бездонным провалом посредине и похожим на вывернутую наизнанку клизму (Л. Улицкая).
Ср. также многочисленные тексты, в которых непосредственно воспроизводятся обсценизмы.
Меняет характер и авторская рефлексия о бранных словах: если до последнего десятилетия ХХ в. это была, как правило, речевая рефлексия (оценивалось использование обсценизмов в речи), то на рубеже веков учащаются случаи собственно языковой рефлексии (комментируются отдельные обсценизмы как единицы языка). Ср.:
…«Материальные слова» выстроились, как по ранжиру, и аж дрожат от нетерпения. Первый среди всех этот с завитушкой на головке, трехбуквенный забойщик, рядом его дама — толстопятая арка для проезда туда и обратно, с сырыми стенками, потом это слово-действо, меняющееся каждую секунду. Ну, очень выеживающе-побудительное слово (Г. Щербакова).
В целом же рефлексивы о бранной лексике становятся в литературе конца ХХ в. более частотными.
Носители языка квалифицируют «выход из подполья» матерной брани как один из признаков общего одичания:«...В Москве очень грязно, Москва одичала, непесенная стала, корявая, матерная» (Н. Садур). Отмечается популярность обсценизмов у носителей литературного языка:
Несмотря на всю свою интеллигентность, Шура пользуется матом достаточно часто и свободно. Хотя у него прекрасный словарный запас и без этого. Но я заметил, что в так называемой интеллектуальной среде мат считается неким шиком! Дескать, вот какая у меня речевая палитра. Могу так, а могу и эдак! (В. Кунин).
В этих условиях продолжает активно функционировать и развиваться миф о русском мате. В формировании мифа о русской брани ведущую роль сыграл городской анекдот, постоянным «персонажем» которого выступают обсценизмы. Главные мотивы этого мифа (мифологемы) характеризуются высокой степенью повторяемости, о чем свидетельствует анализ многочисленных интернет-сайтов, форумов, блогов, в которых воспроизводятся актуальные анекдоты. Перечислим основные мифологемы, стереотипные представления о сквернословии, характерные для русского метаязыкового сознания и воплотившиеся в анекдотах.
Россияне ругаются матом необычайно интенсивно, независимо от возраста и социального статуса:
Решило правительство за мат штрафовать всех. Придумали часы такие: слово матом сказал кто-нибудь — стрелки передвигаются на одну секунду. Повесили везде, через час приезжают проверять. Зашли в детский сад, а там уже стрелки на три часа передвинулись. Ах, вы такие-сякие! Зашли на завод, а там уже на шесть часов вперед ушло. Ну, всех оштрафовать! Приходят в милицию, а там сидят менты, довольные, говорят: «Ну, ребята, классный вы нам вентилятор привезли. На улице жара, а у нас ветер так и гуляет!».