Кроме того, смыслоразличительные возможности мата невелики, что может приводить к коммуникативной неудаче:
— А тебе лежать, нах! — приказал он Хруппу. Хрупп на секунду остолбенел, монахи, наоборот, попадали. Фома давно заметил это параболическое действие русского мата: просишь одно, получаешь другое (С. Осипов).
Пресловутое мастерство в использовании бранной лексики встречается нечасто:
Материться, надо заметить, человек умеет редко. Неинтеллигентный — в силу бедности воображения и убогости языка, интеллигентный — в силу неуместности статуса и ситуации (М. Веллер).
Несмотря на привычную грубость современного речевого обихода, все-таки бранная лексика оскорбительна, а терпимое к ней отношение — отсутствие самоуважения:
Он втискивается в лифт, и в который раз матерное слово, нацарапанное большими, как Ш и Б на таблице окулиста, буквами выпрыгивает перед ним. И не увернуться, оно написано на уровне лица, плюет жильцам в самые очи, это непотребное слово, вдолбленное на дюймовую глубину. Скоты, думает он, три месяца смотрят и хоть бы кто замазал. Никто себя не уважает, а впрочем, и не за что (И. Полянская).
Употребление бранных слов далеко не всегда создает ощущение той стилистической лихости, к которой стремится говорящий:
…У большинства Шуриных приятелей и приятельниц по университету, по редакции, по Союзу журналистов мат звучит и выглядит в их речи достаточно нелепо. Ну, например, как если бы женщина к вечернему платью, пахнущему дорогими французскими духами, напялила бы вонючие солдатские кирзовые сапоги! (В. Кунин).
Носителя языка считают сквернословие проявлением интеллектуальной ущербности:
Был он темен и непрогляден. Казалось, что с тех пор, как ему удалось самостоятельно выцарапать на заборе свое первое бранное слово, он окончательно уверовал в то, что превзошел все науки, и от дальнейшего расширения горизонтов решительно уклонился (Б. Левин).
Бранные конструкции некрасивы, маловыразительны:
…Бесконечно ждут, ждут, ждут троллейбус, после чего медленно, со вздохами и тусклым матом втискиваются в его трескающиеся от тесноты двери (В. Маканин); На любые просьбы всегда отвечала полусмазанным, нечетким матом (Л. Петрушевская).
Активизация обсценизмов на самом деле свидетельствует не о «расцвете» данного пласта лексики, а о его упадке. Снятие запретов способствует не свободе слова, а истощению экспрессивных ресурсов языка:
Экспрессия! Потому и существует языковое табу, что требуются сильные, запредельные, невозможные выражения для соответствующих чувств при соответствующих случаях. Нарушение табу — уже акт экспрессии, взлом, отражение сильных чувств, не вмещающихся в обычные рамки. Нечто экстраординарное. Снятие табу имеет следствием исчезновение сильных выражений. Слова те же, а экспрессия ушла. …Смысл сужается. Незапертый порох сгорает свободно, не может произвести удар выстрела. На пляже все голые — ты сними юбку в филармонии. Условность табу — важнейший элемент условности языка вообще. …С уничтожением фигуры умолчания в языке становится на одну фигуру меньше — а больше всего на несколько слов, которые стремительно сравниваются по сфере применения и выразительностью с прочими. Нет запрета — нет запретных слов — нет кощунства, стресса, оскорбления, эпатажа, экспрессии, кайфа и прочее — а есть очередной этап развития лингвистической энтропии, понижения энергетической напряженности, эмоциональной заряженности, падения разности потенциалов языка (М. Веллер).
Противоположные оценки сквернословия не всегда противоречат друг другу. Во-первых, многие комментаторы последовательно проводят мысль о том, что материться нужно не «вообще», а «к месту» и «с уменьем». А во-вторых, здесь проявляется характерный для русского коммуникативного сознания значительный разрыв между «рефлексивным» и «бытийным» уровнями отношения к языку [см.: Стернин, 311— 312], при котором «рецептивно брань осуждается, бытийно — допускается и даже объясняется необходимость брани» [Там же, 317]. В целом, оценки допустимости/недопустимости нецензурных выражений в конкретных ситуациях распределяются по условной шкале «уместности», на противоположных краях которой находятся антиподы, один из которых (1) в определенных условиях может материться, а другой (2) ни в коем случае не может: (1) мужчина и (2) женщина, (1) малообразованный персонаж и (2) «культурный», (1) субъект в условиях крайнего дискомфорта и (2) благополучный человек. Ср.:
…Когда работяга, корячась, да ручником, да вместо зубила тяпнет по пальцу — все, что он при этом скажет, будет святой истиной, вырвавшейся из глубины души. Кель ситуасьон! Когда же московская поэтесса, да в фирменном прикиде и макияже, да в салонной беседе, воображая светскую раскованность, женственным тоном да поливает — хочется послать ее мыть с мылом рот, хотя по семантической ассоциации возникает почти физическое ощущение грязности ее как раз в противоположных местах (М. Веллер).
Мифологемы о мате обладают эстетическим потенциалом, который реализуется в художественных текстах.
Достаточно регулярны в текстах метафоры и метафорические эпитеты, при помощи которых поддерживается мифологема интенсивности и замысловатости брани. Мат выступает как материальная субстанция, обладающая плотностью, упругостью, весом, температурой, органолептическими свойствами:
…Все покрывала густая — не продыхнешь — матерная ругань и такой же густой, непереносный водочный дух… (А. Серафимович); …матерные слова запрыгали в комнате, как град по подоконнику (М. Булгаков); Я сидел, крыл Архипова и Жарикова тяжелым матом. Чуть полегче крыл Митрофанова и Венгеровского, еще легче Курского и Бузова... (Э. Лимонов); …Целуются долго и смачно, сдабривая поцелуй теплым матерным словом (А. Мариенгоф); …Тысяч пять матросов, ругающихся самыми солеными матерными ругательствами (А. Серафимович); Адмирал вскоре появляется и, напившись, начинает кричать: «Таллин — исконно русский город» и «Не отдадим наш флот чухонцам», сопровождая эти высказывания сочным отечественным матом (Н. Богословский).
С «материальным» матом можно совершать физические действия:
…Одна из самых голосистых артисток швырнула Нике в лицо бордово-красный наряд, …а Ника столь же ловко отпульнула его обратно, подбив его артистическим матом для весу, как подшивали прежде грузики в подолы легких платьев (Л. Улицкая); …Он не выпускал как попало, а любовно выпекал мат, подлаживая, подмасливая его, сдабривая его лаской ли, злостью (В. Распутин); Паша… возился с мотором. Что за мотор без мата? Когда Боб имел свой автобус, тот абсолютно всегда весь, от носа до хвоста, от руля впереди до мотора сзади, через ломаные-переломаные сиденья был, как гирляндами, увешан матюками (В. Попов).
Действуя как материальное тело, брань приводит к вполне материальным последствиям: «Деваха вдруг резко повернулась и выдала матерную трель — с ближайших елок печально осыпался снег» (П. Алешковский).
Обычны метафоры, которые описывают мат как орудие или приспособление: «Он засадил в нее, как сапогом, длинной матерной фразой… и пошел досыпать в кабинет (Л. Улицкая).
Метафора мата как орудия труда может служить в произведении сюжетным стержнем. Так, в рассказе П. Романова с красноречивым названием «Технические слова» интрига разворачивается вокруг запрещения мата на производстве: падает исполнительская дисциплина, рабочие не понимают друг друга, становится невозможным передавать опыт молодежи, и только отмена запрета спасает производственный процесс. В рассказе Г. Горина «Случай на фабрике № 6» метафора мата как орудия труда получает новое развитие. Орудие требует умелого использования и, следовательно, обучения. Не умеющий ругаться технолог Ларичев находит репетитора и прилежно осваивает правила использования бранных выражений.
Кроме метафоры, в художественных текстах используются приемы, актуализирующие план выражения бранных слов. В первую очередь, обыгрывается межъязыковая омонимия русских обсценных выражений и иностранных «приличных» слов:
Yep (слышится как ёп) — разговорное да. Не требует за собой никаких дополнений и, в частности, уточнения, чью именно родительницу. Blue (слышится блю) — имя прилагательное, означающее голубой, а не винительный падеж имени существительного бля. Moody (муди) — унылый, угрюмый, легко поддающийся переменам настроения. Не имеет никакого отношения к гениталиям, как многие ошибочно думают. Who (ху) — не укороченный детородный орган, а вопросительное местоимение кто (Б. Левин).
В контекстах, посвященных бранным выражениям, часто используются различные приемы языковой игры. К ним можно отнести: 1) создание неологизмов, вызывающих запланированные ассоциации с обсценными единицами (ср. упоминание в романе Хольма ван Зайчика «Дело о полку Игореве» таинственного зверя пицзецци, который предвещает конец мира); 2) образование неузуальных эвфемизмов для бранных выражений:«Звали его в Скудилище больше по прозвищу Бодена-дочь, потому что так начинал Федулка всякую речь, чтобы не грешить матерным словом, которое, как известно, никогда у мужиков с языка не слезает...»(С. Клычков); 3) создание аббревиатур, омонимичных или паронимичных обсценизмам (эвфемизмам обсценных выражений): «…Оба… исповедовали Единственно Правильное Научное Мировоззрение, которое наш Адмирал обозначал аббревиатурой ЕПНМ, а произносил как японское слово Епэнэмэ» (В. Войнович). Все перечисленные приемы, на наш взгляд, связаны с мифом о мате, поскольку поддерживают мифологему о всеобщей известности, узнаваемости мата и приоритете именно обсценных ассоциаций.
Таким образом, миф о русском мате складывается из отдельных мифологем, вербально сформулированных или присутствующих в виде импликаций в текстах. Стереотипы, отраженные в фольклорных текстах, отличаются высокой степенью стандартности и воспроизводимости. В них реализованы наиболее устойчивые мифологемы, прошедшие «отбор» языкового коллектива. В художественных текстах представлен более широкий спектр представлений о мате и более разнообразные способы их выражения; наряду с мифологемами обнаруживаются и рефлексивы, стремящиеся преодолеть стереотип.
Общий пафос рассматриваемого мифа заключается в положительной в целом оценке явления, в утверждении его богатых коммуникативных возможностей и уникальности. Этот миф характеризуется достаточной устойчивостью, о чем свидетельствует повторяемость мотивов в художественных произведениях за достаточно большой период.
Список литературы
Вепрева И. Т. Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху. М., 2005.
НКРЯ [Примеры по тексту] [Электронный ресурс]. URL: http://www.ruscorpora.ru/index.html (дата обращения: 11.09.2010).
Рут М. Э. Мат в легендах нашего времени // Изв. Урал. гос. ун-та. 2005. № 34. [Сер. 1]. Пробл. образования, науки и культуры. Вып. 17. С. 149— 156.
Стернин И. А. Русское коммуникативное сознание // Человек в зеркале языка. Вопросы теории и практики. М., 2002. С. 296— 320.