С. Г. Воркачев
"Нет правды на земле. / Но нет ее и выше", - утверждает пушкинский Сальери. Действительно, справедливости универсальной - справедливости для всех, нет ни на земле, ни на небе. Тем не менее, ближе всего к абсолютной справедливости стоит, наверное, ее понимание в мифологическом сознании, где она отождествляется с некой силой, сохраняющей баланс добра и зла в мире, в котором, как в армии, исполнение любого предписания поощряется, а его неисполнение наказуется, причем наказание зачастую исходит от самой природы, принимает вид стихийных бедствий и болезней [Толстая 2000: 378] и воздается, можно сказать, автоматически. Справедливость в любом другом понимании - это справедливость частная ("партикулярная" - [Лейнг-Стефан 2003: 598]), относительная - справедливость "для своих", спокойно допускающая "нравственные исключения" [Лейнг-Стефан 2003: 602] для "чужих".
Если представить оrdo justitiae ("порядок справедливости") в виде концентрических кругов, то его внешние границы образует справедливость универсальная, космогоническая, внутри же находятся "частные справедливости": теическая, этническая и групповая, а его центральную точку образует справедливость персональная - индивидуальная, которая, собственно говоря, уже справедливостью и не является.
Второй, более узкий круг образует справедливость теическая, вернее, монотеическая, первая заповедь которой ("Да не будет у тебя других богов перед лицем Моим" - Исх. 20: 3; Втор. 5: 7) "отсекает" от "пользователей" божественной справедливости всех неверующих и иноверцев - "чужих", для которых нет спасения и жизни вечной, и, следовательно, нет воздаяния за добродетельную жизнь на этом свете и нет компенсации за правдолюбивые страдания. Во Христе "несть эллина, ни иудея" (Кол. 3: 11).
Следующий круг - круг этнической, национальной справедливости. Следует отметить, что, как свидетельствует этимология, представления о "своем" и "чужом" в русском языке сформировались именно на этническом уровне: "свой" - это свободный, т. е. принадлежащий к своему роду-племени и пользующийся определенными правами, в то время как "чужой", заимствованное из готского языка и производное от индо-европейского *teuta "народ, земля", первоначально означало "чужеземец" [Фасмер 2003, т. 3: 582-583; т. 4: 379; Шанский-Боброва 2000: 283, 366; Черных 1999, т. 2: 148, 395]. В круг национальной справедливости входят все "свои", в том числе и "свои сукины дети", на "чужие" этносы она не распространяется, свидетельство этому - существование двойных стандартов, о чем весьма красноречиво говорит Ф. Тютчев: "Давно наукой фарисейской / Двойная правда создалась: / Для них - закон и равноправность, / Для нас - насилье и обман" ("Славянам").
Далее идет круг справедливости, которую так и тянет назвать "социальной", - круг справедливости групповой: классовой и корпоративной. Здесь, в зависимости от "референтной группы", в число "чужих", на которых не распространяется внутригрупповая справедливость, включаются "подлые сословия", аристократы, буржуи, интеллигенты, враги народа, лохи, фраера и пр. - все они рискуют попасть в область "нравственных исключений", когда их уничтожение будет "способствовать победе нового общественного строя" и с этой точки зрения быть "моральным".
И, наконец, центр круга образует "личная справедливость", которая, по определению, справедливостью не является, поскольку не признает каких-либо прав другого и не обладает какой-либо степенью всеобщности.
Юристы сетуют: в современном российском обществе господствует аномия - всеобщее неуважение к законам и бессилие последних, что совершенно справедливо в отношении законов писанных, общегосударственных. Однако, как известно, свято место пусто не бывает, и правовой вакуум в социуме немедленно заполняется законами иными, неписанными, получившими в русском языке имя "понятий".
По мысли Св. Августина, государство без справедливости является вертепом разбойников [Августин Аврелий 1998: 9]. Заметим, что и в вертепе разбойников есть своя справедливость: разбойничья, корпоративная, на основании которой происходит распределение добра и зла таким образом, что это удовлетворяет всех или большинство обитателей этого вертепа.
Экспансия специфической корпоративной морали на национальный уровень в законопослушный социум имеет, конечно, свои причины: извечное недоверие русского человека к власти и к официальным законам, которые она пишет "под себя", с одной стороны, и "вхождение во власть" уголовного мира, с другой. Процесс этот напоминает некую "перманентную карнавализацию", создающую мир наизнанку, в котором "последние становятся первыми", а первые, соответственно, последними, где господствовавшие ранее нравственные категории "опускаются", а на их место поднимаются понятия корпоративной морали - появляются "хорошие" и "плохие" бандиты, "точка отсчета" меняется и "порядочный человек" становится "лохом".
Существование любой "партикулярной морали" невозможно без деления мира на "своих" и "чужих" с последующим подразделением на "классово близких" и "классово чуждых". Определиться с тем, что такое "понятия" и кто по ним живет ("свои") проще всего апофатически, выяснив сначала, кто такие "чужие", у которых "понятий" нет. А не живут по ним порядочные люди и интеллигенты, которые в словаре носителей "понятийного сознания" получают имя "лохов".
В оппозиции "свои-чужие" лох - абсолютно "классово чуждый элемент", некая "прореха на человечестве". "Инвективный потенциал" лоха почти равен "козлу/петуху" - за "лоха" могут и убить. Люди, в отличие от прочих животных, не останавливаются перед внутривидовым уничтожением, а для этого сначала ближнего нужно уничтожить морально, вывести из числа себе подобных, лишив его каких-либо положительных человеческих качеств - назвать "лох?м".
В речи носителей специфического корпоративного этоса "лох" - квалификация обычного порядочного человека: "В … новорусской клоаке напрочь исчезло понятие "порядочный человек". Его заменило слово "лох"" (Константинов-Новиков). Так, со сменой культа сакральное становится профанным, а мелиоративы - пейоративами. Порядочность как светский аналог праведности - это свойство тех, "кто довольствуется меньшим того, на что имеет законное право" (Аристотель). Порядочные люди "честны и не лгут, пока не нужно" [Чехов 1956, т. 10: 495], они соблюдают по возможности элементарные моральные нормы, изложенные вкратце в письме А. П. Чехова брату Николаю: уважают чужое и собственное достоинство, добры, не скандалят, не лгут, не воруют, не юродствуют, не суетны…[Чехов 1956, т. 11: 83-85].
Семантика "порядочного человека" в значительной части своего объема пересекается с семантикой "интеллигента", с этикой которого, по утверждению Ю. С. Степанова, "ближе всего совпадает основной нравственный закон" [Степанов 1997: 644] и отличительной чертой которого является обостренное чувство справедливости [Карасик 2005: 29] - гиперморализм. "Судьбы его печальней нет в России" (Максимилиан Волошин) - интеллигент одинаково, хотя и по разным причинам, малосимпатичен власти, народу [Савицкий 2007: 195] и, естественно, криминалитету и носителям "понятий". Если власть его не любит за критическое к ней отношение, народ - за то, что "больно умный", то у представителей "понятийного этоса" вызывает презрение его доверчивость и отсутствие "распальцовки" - не хам!
В число живущих по понятиям - "своих" - включается, прежде всего, весь "сонм" профессиональных преступников, как руководство - законники (воры в законе), положенцы (заместители), смотрящие (руководители на местах), бригадиры (главари банд), авторитеты, кассиры (держатели общаков), так и рядовые бандиты - (чисто реальные/конкретные) пацаны/братаны, бойцы, боевики, быки и пр. [Максимов 1998].
Общая криминализация жизни и интенсивное проникновение в разговорную и не только разговорную речь "блатной фени" приводят к проникновению в "обыденное сознание" уголовных норм социального взаимодействия - "понятий", которыми руководствуются, сознательно или бессознательно, и "любители", объединяемые в одну, хотя и разнородную, группу уже не профессиональным, а "моральным" признаком.
Прообраз сегодняшних "понятий" - "писаный неписаный воровской закон" (Танич) - сложился в России, по свидетельству источников, где-то в 30-е годы прошлого века не без участия тогдашних "компетентных органов" [Дышев 1998]). Видимо, тогда и сложился институт "воров в законе", соблюдающих "кодекс воровской чести" как совокупность криминальных традиций и обычаев. В число требований этого "кодекса" входили: запрет на сотрудничество с государственными органами и службу в армии, несколько обязательных ходок в колонию, активное участие в жизнедеятельности "воровского сообщества", отказ от любого труда, проживание на материальные средства, добытые преступным путем, пропаганда воровских обычаев и традиций, а также преступного образа жизни, организация сбора "общаковых" средств и контроль за их использованием, опека и помощь заключенным под стражу и осужденным ("подогрев зоны"), соблюдение решений сходок, организация противодействия государственным органам, запрет на обладание собственностью, отсутствие постоянного места жительства и отказ от семейной жизни [Дышев 1998; Максимов 1998; Разинкин-Тарабрин 1998].
Основные концепты, составляющие лингвокультурную идею справедливости, - "справедливость" и "несправедливость" - в профессиональном и социолектном жаргонах русского языка получают имена "понятий" и "беспредела". Эти лексические единицы образованы путем семантического переосмысления и морфологического переоформления соответствующих основ литературного языка. Функционируя в профессиональной речи уголовников, они одновременно обозначают как нормы догосударственного, "обычного права", подкрепляемого карательными санкциями преступного сообщества, так и моральные понятия преступного этоса.