Рассматриваемая прецедентная ситуации реализуется в цикле «В пригороде Содома» несколькими концептуальными линиями. Можно заметить, что во многом эти линии сходны, однако в поэтическом дискурсе происходит их глубокое философское переосмысление, выражающееся в расширении соответствующих концептосфер, в сближении (удалении) некоторых понятий (концептов). Это проявляется не в прямом, а в косвенном (инвертированном) воспроизведении Библейского сюжета: «...место обитания лирической героини – московский пригород», а «сгоревший без пламени Содом» – и «новый Содом» на месте старого, и одновременно Содом библейский»1. Прослеживая аллегорические вариации библейского сюжета, мы не получаем ответа на вопрос, каким образом концептуальная картина мира, представленная в Библейском тексте, и концептосфера цикла-поэмы Инны Лиснянской соотносятся друг с другом. Библейский текст, будучи сверх-, гипертекстом, не может быть в полном объеме сопоставлен с любым современным светским текстом; тем не менее можно отметить те концептуальные линии и концептосферы, которые традиционно вычленяются в Библейском тексте и которые дали жизнь общеязыковой лексеме «содом» во всем многообразии ее значений.
Основными концептуальными линиями (признаками) Библейской ПС «Гибель Содома» являются «грех», «пожар» (уничтожение), «непослушание», «ангелы», соответственно эти концепты наиболее значимы, и к ним обращается Библия в более поздних текстах. Концепт «непослушание» эксплицируется в ПС, находящейся «внутри» ситуации «Гибель Содома» (ПС «Жена Лота»). При сравнении когнитивно-библейской основы текста-первоисточника, т.е. самой Библии, и рассматриваемого поэтического цикла мы видим, что концептуальные линии отчасти совпадают (перекрещиваются); наблюдается также их неполное совпадение.
Прежде всего проанализируем «несовпадающие» линии. Концептуальный признак (смысловой квант) ‘непослушание’, который может быть рассмотрен как самостоятельный концепт, объективированный в языке и чрезвычайно важный для религиозного дискурса, эксплицируется в Библейском тексте в предельно лаконично описанной прецедентной ситуации «Жена Лота»: «Когда же вывели их вон из города, то один из них сказал: спасай жизнь твою; не оглядывайся назад; и нигде не останавливайся на равнине сей; спасайся на гору, чтобы тебе не погибнуть. Жена же Лотова оглянулась назад и обратилась в соляной столп».
В общеязыковом употреблении устойчивое сочетание «жена Лота» ассоциируется с неподвижностью, «окаменением» от неожиданности или ужаса. Этот поступок жены Лота в тексте Библии никак не мотивируется; такое отсутствие объяснений дало пищу для самых различных, в том числе опоэтизированных толкований причин ослушания. Достаточно вспомнить известное стихотворение Анны Ахматовой «Лотова жена» (1924 г.):
Не поздно, ты можешь еще посмотреть На красные башни родного Содома, На площадь, где пела, на двор, где пряла, На окна пустые высокого дома, Где милому мужу детей родила.
И далее:
Лишь сердце мое никогда не забудет Отдавшую жизнь за единственный взгляд. Ослушание жены Лота как экспликация концепта «память» в той или иной степени вербализуется в современной поэзии, связанной с темой эмиграции – как память-ностальгия:
Там, где сгорел Содом, едкие пятна окалины. Отбушевавшее пламя зовет оглянуться назад. В Мертвое море столпы соляные повалены, Длинными льдинами, Арктикой белой лежат. Жар застыл над горами, как северное сияние.
Пахнет дымом и серой, черным хлебом и домом, Но между домом и мною такое же расстояние, Как между маревом Арктики и красным дождем над Содомом.
(Елена Аксельрод. Там, где сгорел Содом, едкие пятна окалины...).
Такие примеры весьма многочисленны.
Современный автор (интерпретатор) текста, строящий свое поведение на сознательном или неосознанном непослушании высшим силам, безусловно, не осознающий такое непослушание, как грех, сочувствует Лотовой жене и часто задается традиционным вопросом: Была ли жена Лота наказана соразмерно своей вине, и в чем состояла эта вина? Такое восприятие прецедентной ситуации претекста Библии присуще не только русской литературе. В исследовании Евы Яскулы. «“Kto to był?” Żona Lota w poezji XX wieku, czyli rozbijanie stereotypu»2 рассмотрены ее художественные интерпретации в творчестве известных поэтов, в том числе Анны Ахматовой. Из польских авторов, представленных в монографии, русскому читателю наиболее известны Юзеф Лободовский (Łobodowski) и особенно Вислава Шимборска (Wisława Szymborska). Текст Шимборской «Жена Лота» («Obejrzałam się podobno z ciekawości...») весь соткан из перечисления возможных причин, вынудивших Библейскую героиню оглянуться, в том числе абсолютно случайных:
Obejrzałam się bez własnej woli.
Tylko głaz obrуcił się, warcząc pode mną.
Szczelina raptownie odcięła mi drogę.
Na brzegu dreptał chomik wspięty na dwуch łapkach Wуwczas to oboje spojrzeliśmy wstecz.
(Обернулась отнюдь не по собственной воле.
Это камень, на который я наступила, с грохотом перевернулся у меня под ногой, Это пропасть внезапно разверзлась на пути у меня.
На краю стоял столбиком хомячок.
И тут мы оба взглянули назад...
(Пер.Л. Цывьяна) У Юзефа Лободовского причины, заставившие Библейскую героиню оглянуться, обозначены в русле традиции XX в.: она «застыла в прекраснейший памятник любви» («Zastygła w najpiękniejszy pomnik miłości») к родне, к родному Содому.
В цикле Инны Лиснянской ставится вопрос о вине жены Лота, т.е. концепт «непослушание» в Библейском понимании в этом поэтическом дискурсе не эксплицируется. Все, что связано с ПС «Жена Лота», вербализовано в концептосфере «память» и отчасти – в концептосфере «грех». Связь ситуации «Жена Лота» с концептосферой «память» явно сближает цикл Лиснянской с текстом Ахматовой, поскольку тема «оглядки» на прошлое была для последней чрезвычайно важна: «библейский грех непослушания оборачивается трагедией верности»3. Именно так интерпретируется данная прецедентная ситуация Инной Лиснянской, концептуальное поле «память» представлено широко и разнообразно во многих стихах цикла: «По-настоящему прошлому верен камень – В память свою как человек влюблен. Памяти опыт, как всякий опыт, печален <....> Крошево дня вкруг памятных мест» («Птичья почта»); «Никак я не спалю память бедную мою <...> Но по городу Содому, где сгорела вся родня, Одинокая тоска хуже камня у виска <...> Я разумом больна от навязчивого сна» («При Содомских воротах»); «Оглянувшись в прошлое, можно окаменеть, Как случилось совсем недавно с женою Лота <...> Да и где пограничная, собственно, полоса, Между тем, что прошло, и тем, что проходит мимо» («Где стена крепостная и где глашатая медь...»); «Память – горящая спичка в соломе» («В пригороде Содома»); «Я выдохнула память» («Вдали от Содома»); «Завывать над одной из плит, Где содомский мой сон зарыт» («Последний сон»); «Сердцу невдомек, Что оно меж прошлым и грядущим – Нервной вечности комок» («Меж прошлым и грядущим») и т.д. Кроме приведенных примеров прямой вербализации концепта ‘память’, можно отметить, что все мотивы, так или иначе связанные с воспоминаниями лирической героини, эксплицируют данный концепт.
Что касается когнитивного признака «ужас», то это имманентный признак ситуации страшной кары, которая была обрушена на Содом. В Библейском тексте «ужас» не вербализован; в цикле «В пригороде Содома» концептосфера «ужас» пересекается с концептосферой «пожар», накладывается на нее: людские вопли («Дым»), ужасы
снятся; чтобы твой ужас не шел на убыль; Бог увидал, что пожар – не в науку, И заменил Он мгновенную муку Трепетом вечным («В пригороде Содома»).
Наблюдения над обращением к ПС «Гибель Содома» и функционированием концепта ‘содом’ в художественном тексте наводят на мысль о вольном обращении с текстом Священного писания. На этот вопрос автор пытается ответить в стихотворении-диалоге «Короткая переписка»: «Жизнь удлинилась, строку разогнав, Дыхание сократив. Более факта, ты полностью прав, Меня привлекает миф». Несомненно, реализация интертекстуальных связей с величайшим животворящим претекстом служит импульсом для создания новых творений во всех видах художественного творчества. Так, к рассматриваемой ПС, помимо поэтов, обращались художники: Альбрехт Дюрер «Лот и его дочери покидают обреченный Содом», Питер Пауль Рубенс «Лот с дочерьми покидает Содом» и «Бегство Лота из Содома», Гюстав Доре «Семья Лота покидает Содом» и др., – и в изобразительном искусстве доля «вымысла» также велика. Более того, многие точные «благочестивые», по выражению О. Николаевой, переложения текста Священного Писания (преимущественно поэтические), созданные «самыми благонамеренными мирянами и даже священниками и монахами», являются «абсолютно мертвыми», их отличает «специфический почерк рационализма ...»4
Концептуальная линия «ангелы» представлена в тексте Библии компонентами два Ангела, гости, люди, (те) мужи. Инна Лиснянская вводит в эту концептосферу такие компоненты, как падшие ангелы («Падшие ангелы в новом Содоме, Если не воры и не убийцы, – Сущие агнцы»); серафим с обгорелой ключицей (и с увечным пальцем) – вечное напоминание о трагедии Содома («В пригороде Содома»); ангел в лиловом смоге, стоящий на
обочине автотрасс вместе с дьяволом в смокинге. «Триста ангелов», стерегущих сад Света, – текстообразующий концепт стихотворения «Четыре руки»: «Крыльями светел сад <...> Господи, твоя власть! Не гордый я человек, – Пусть делают ангелы обыск <...>. Не взвесить души одной и на крылах трехстах!» и т.д. При внешнем совпадении данной когнитивной линии, представленной в тексте Библии и в стихах Лиснянской, очевидно, что концептосферы «ангелы» почти не пересекаются: в Библии это именно те люди, «гости», на которых посягают погрязшие в разврате содомляне; поэт вкладывает в это понятие иное содержание (ангел = свет) и, безусловно, инвертирует всю ПС его (серафим, пострадавший от содомской катастрофы, ангел в смоге – аллюзия на содомский дым).