Никитин О.В.
В отмеченный период старый приказный язык уже действовал как слаженный механизм, имевший и вырабатывавший свои установки и распространявший их далеко за пределы административно-правовой области. Вместе с ним росли и развивались функции деловой письменности, чьи нормы складывались на основе московской приказной традиции. Судебники XV–XVI вв. и Соборное уложение 1649 г. упрочили положение делового языка, притягивая к нему имевшиеся диалектные разновидности и заставляя их подчиняться московским правилам. Это привело к некоторой унификации в сфере «делового» строительства и закрепило его нормы. Хотя, заметим, местные элементы в региональной деловой письменности и микрожанры продолжают существовать вплоть до конца XVIII в., но они уже не играют существенной роли в формировании традиции «подьяческого наречия», хотя и привносят в нее колоритные детали1. Можно согласиться с мнением С. И. Ожегова, высказавшего в своих лекциях такое суждение: «В Московской Руси деловой язык значительно расширил свои функции, он стал деловым устным (здесь и далее курсив наш. — О. Н.) языком. Начиная с XIV в., нам известно много грамот московских князей. Деловой язык был широко распространен по территории Московской Руси (Сибирь, Архангельск, Астрахань). Ясно, что были и местные особенности, но эти отклонения от государственного языка незначительны. Государственный деловой язык унифицируется, причем это происходило не самотеком. Указ Алексея Михайловича о том, как нужно писать имена в челобитьях, допускает известные отступления в орфографии имен и прозвищ. Это требовало единства в написании. Московский деловой язык расширяет границы своего применения с XVI в., применяясь в описании путешествий, в частной переписке, переписке Ивана Грозного, Уложении 1649 г., как бы вытесняя книжно-литературный язык»2.
Таким образом, деловой язык в XVI–XVII столетиях получает статус общегосударственного средства письменного общения и, благодаря своим широким функциональным возможностям, влияет на ментальность.
«Человеческий фактор» в деловой письменности занимает одно из ведущих мест. Автор как создатель такого текста становится центральной фигурой «приказного» общения. Появившиеся азбуковники и иные нецерковные книги дают навыки светского делового этикета, обучают правилам гражданского поведения. Большое значение приобретает торговля. Возникает театр. Усложняется вся система социокультурных и общественных связей, требующих иного, более современного выражения своих потребностей.
Деловая письменность — и это одно из ее основных достоинств — легко адаптируется к внешним факторам воздействия и обслуживает в той или иной степени зарождавшиеся традиции.
Из огромного количества утилитарных текстов большое место занимают документы, связанные с тяжбенными (следственными) делами. Это говорит и об активной роли региональной судебной канцелярской системы, и о том, что она воспринимала московские традиции и вела активную письменную работу по узаконению новых установок, получивших со временем свои словесные стандарты.
Трафаретность приказной словесности в таких делах позволяла видеть в ее структуре как общие компоненты, так и вычленять индивидуальное творчество. Но в официальном документе не всегда можно обнаружить авторский след, так как традиция требовала определенной схемы. Выходить за ее пределы можно было лишь в особых случаях, например, когда разбирались процессы, связанные с посягательством на жизнь царя и его окружения. Такие случаи тщательно выведывались и фиксировались, а участники подобных «сговоров» объявлялись государевыми преступниками.
Была разработана целая делопроизводная система, сконцентрированная на фиксации и исследовании именно этой области правонарушений. Подобные источники были опубликованы и открыты для научного анализа довольно поздно, в 1910-е гг., историком Н. Новомбергским и получили название «Слова и дела государевы». Ученый отобрал многочисленные процессуальные дела до издания Соборного уложения царя Алексея Михайловича (том 1) и позднее, по XVII век включительно (том 2). Эта подборка оказалась исключительно ценным источником по истории общественных отношений в то далекое время. Но язык данных текстов и сопутствующая орнаментика до сих пор не получили достаточно четкого освещения. Только работы Б. А. Ларина3, а позднее С. С. Волкова4 и некоторых других ученых обратили внимание на лингвистическую сторону проблемы. Самое важное, что можно обнаружить в этих текстах, — элементы подлинного речетворчества, обиходно-деловой речи, разговорного языка и просторечия, которые внушительной струей вошли в стандартизированные формы деловых документов.
Их внешние рамки трафаретны и выдержаны в традициях приказной словесности того времени. Мы выделяем типичные выражения письменной утилитарной речи в записях «слов и дел государевых». По своему словесному выражению они могут относиться и к другим жанрам деловой культуры. Это, как правило, зачины (а) и концовки (б) таких документов, например:
а) «Г. ц. и в. к. М. Θ. в. Р. холопъ твой Володька Татищевъ да подьячишка Посничка Обрютинъ челомъ бьютъ» (Слово и дело, 1)5; «Г. ц. и в. к. М. Ф. в. Р. холопъ твой Тимошка Поливановъ челомъ бьетъ. Нынешняго[i] г., 124 г. марта въ 7 д. извещалъ тебе г... боровскiй казакъ Познячко Семеновъ на боровскаго жъ на отставленнаго казака на Андрюшку, прозвище «На Ходу», а ко мне, х. твоему, челобитную принесъ, а въ челобитной его пишетъ...» (там же, 2). В зачине грамоты, посылаемой от имени государя использовались архаические формы языка церковного происхождения (писал еси), обслуживавшие другой трафарет. В таких случаях приказной орнамент приобретал официально-деловую тональность, и по составу языковых показателей можно было легко определить, каково происхождение текста: местное, уже испытавшее к тому времени заметное влияние московских норм деловой письменности, или центральное, вышедшее из стен «государевых разрядов». Приведем образец последнего типа: «Отъ царя... въ Лухъ Ивану Лукьяновичу Опухтину. Писалъ еси къ намъ нын#шняго 124 г. апреля въ 6 д….» (там же, 6).
б) «И какъ къ вамъ ся наша грамота придетъ, и вы бъ про казака про Ивашка Яковлева къ намъ отписали, въ какомъ онъ деле ныне въ тюрьме сидитъ, и сколь давно посаженъ, и какое на него наше дело извещали, и съ пытки, что говорилъ. Писанъ на Москве лета 7124 декабря въ 31 день» (там же, 3); «И какъ къ тебе ся наша грамота придетъ, и ты бъ казака Ивашка, вынявъ изъ тюрьмы въ воровстве, велелъ дать на крепкую поруку съ записью, что ему впредь воровскихъ словъ неговорить и не воровать. Писанъ на Москве лета 7124 марта въ — день» (там же, 4).
Данные материалы в обилии отражают «деловые» характеристики текста прежде всего своими словесными рядами, находящимися в традиционном поле «подьяческого наречия». В этих многочисленных фрагментах мы обнаруживаем повторяющиеся выражения письменного делового обихода: как общие, свойственные всей утилитарной словесности, так и индивидуальные «приказные» решения, вышедшие из-под пера конкретного писца. Эта колоритная палитра языковых средств чаще очень часто не ограничивается введением в канву документа специфического «делового» слова-термина, чаще — это именно словесные ряды, которые могли и включать в свой состав такие профессионализмы, и избегать их. Но и в том, и в другом случаях словесное выражение подчинено нормам «государственного» слога, который проходил апробацию на страницах многочисленных актовых памятников. Вот те «деловые» синтагмы, которые иллюстрируют систему письменных средств утилитарной словесности того времени:
…сиделъ де онъ, Иванъ, на беседе у Богоявленскаго попа у Ивана... (там же, 1);
…сказали по Ивановой сказке Забусова те жъ речи… (1);
…а животы, г., его переписавъ, запечатали до твоего г. указа (1);
…и съ к#мъ у него про то было умышленье… (2);
…про то бъ онъ сказалъ правду (2);
И они сказали, по твоему г... крестному целованью… (2);
…противъ его Познячковы изветной челобитной разспрашивалъ… (2);
…допрашивалъ стороннихъ людей… (2);
…вел#ли поставить передъ собою и разспрашивали || порознь (2–3);
…про то бъ сказалъ правду, не затеялъ и не покрылъ ни по комъ (3);
…билъ челомъ намъ о своей бедности и о проезжей грамоте проводить въ Суздаль брата своего больного (3);
..велели его, Ивашка Яковлева, въ нашемъ деле взять и вкинуть въ тюрьму, а изъ тюрьмы вынявъ, пытали накрепко (3);
…а велено казака Ивашко Яковлева бить по торгомъ кнутомъ нещадно, а бивъ посадить въ тюрьму до г. указа (4);
…разспросныя речи за своею рукою (4);
…велелъ дать на крекiя поруки съ записьми до твоего г. указа (4);
…были они на бесеевъ дер. Морше у мордвина у Кечатка, у Гордеева сына, прозвище Угловя (7);
…подалъ изветную челобитную… (8) ;
…и сторонихъ ссылочныхъ людей прислали къ г., къ Москв# (8);
А обыскные люди въ обыскахъ говорили… (9);
…въ то число на беседе былъ и то про себя сказалъ… (10);
…дать на крепкую поруку съ срокомъ… (12);
…тотъ Ивашка съ кореньемъ въ приводе былъ (13);
…велелъ держать по прежнему за приставомъ до твоего государева указа (14);
…въ разспросе сказалъ и съ || пытки говорилъ… (138–139);
…ездилъ я, x. т., для сыску въ Муромскiй у#здъ… (139);
…царскую оборону учинить (226);
…учали бранить и похваляться смертнымъ убойствомъ (226);
…учинили всякихъ чиновъ людямъ заказъ крепкiй, чтобъ, того вора по приметамъ поймавъ, и привели въ городехъ… (231);
…не прошелъ и не прокрался никоторыми мерами (232);
…а вел#ть сыскать всеми людьми… (378).
Как видно из представленных словесных рядов, все они имеют ярко выраженную «деловую» ориентацию. Она выявляется с помощью использования знаковых лексем приказного языка (учинили, билъ челомъ и др.), слов, иллюстрирующих детали следственного процесса, и терминов, применяемых в таких случаях (животъ, правда, изветная челобитная, сторонние люди, ссылочные люди и др.), оригинальных оборотов утилитарной словесности, прикрепленных к данному тематическому контексту (то было умышленье; бить по торгомъ кнутомъ нещадно; похваляться смертнымъ убойствомъ и др.).