Взаимоотношение между этими тремя рангами и частями речи, а также между рангами и членами предложения остается у Есперсена не вполне ясным. Для иллюстрации своих положений Есперсен приводит такие английские примеры: extremely hot weather (extremely — третичное слово, hot — вторичное слово, weather — первичное слово), a furiously barking dog. Таким образом, первичными словами оказываются в первую очередь существительные, вторичными — прилагательные, третичными — наречия. Однако отождествить понятие первичного слова с понятием существительного и т. д. все же нельзя: первичным словом может быть и местоимение и т. д. С другой стороны, нельзя также отождествить первичное слово с подлежащим: дополнение тоже будет первичным словом. Характерно для всей этой концепции Есперсена то, что в системе трех рангов не находится места для глагола-сказуемого. Правда, на стр. 112 упоминается о том, что глагол в личной форме может быть только вторичным словом, но это попутное заявление не меняет существа дела: система трех рангов задумана как система организации безглагольных сочетаний. В сущности, система „трех рангов“ характеризует отношения, складывающиеся внутри словосочетания, центром которого является существительное (или субстантивное местоимение). Подлинной областью применения теории „трех рангов“ является, таким образом, именное словосочетание. Однако Есперсен применяет понятия „трех рангов“ не только к этой области. „Первичными элементами“ могут, согласно его теории, быть и подчиненные предложения. Так, например, в составе сложноподчиненного предложения That he will come is certain подчиненное предложение that he will come будет, по Есперсену, „первичным элементом“; в составе сложноподчиненного предложения I like a boy who speaks the truth предложение who speaks the truth будет „вторичным элементом“ и т. п. (ср. стр. 117 и сл.). Такое применение этих терминов представляет собой, очевидно, уже дальнейший шаг — применение понятий, выработанных на материале именного словосочетания, к явлениям, характерным для сложного предложения.
Таким образом, теория „трех рангов“ имеет свое значение в определенной узкой сфере, но не может заменить ни теорию частей речи, ни теорию членов предложения.
V
Другой существенный пункт в грамматической теории Есперсена представлен теорией „нексуса“ и „юнкции“. Под этими терминами подразумеваются явления, давно знакомые лингвистической науке. Различение „нексуса“ и „юнкции“ — это различение предикативных и непредикативных сочетаний слов. Элементарные примеры, которые приводит Есперсен на стр. 108 — „собака лает“ и „лающая собака“, — иллюстрируют явления, которые обозначались различными терминами. Само собой разумеется, что обычным случаем „нексуса“ является предложение: связь между подлежащим и сказуемым будет, если пользоваться терминологией Есперсена, „нексусной связью“, поскольку во всяком предложении налицо акт предицирования — утверждение или отрицание связи между подлежащим и сказуемым. Однако „нексус“ может встретиться и в ином грамматическом оформлении. „Нексусом“ будет, по Есперсену, и такое предикативное сочетание, которое состоит не из подлежащего и сказуемого, а из других элементов предложения, напр.: мер сочетание her sing в предложении I heard her sing (стр. 133).
Таким образом, под понятие нексуса подойдут все те явления, которые получили у нас название „вторичной предикативности“ [3] — сочетание „объектный падеж с инфинитивом“, „абсолютная конструкция“ и т.п. Во всех этих случаях понятие нексуса трактуется как понятие синтаксическое: две отдельные языковые единицы образуют нексус, если между ними существуют предикативные отношения. В таком понимании термин „нексус“ вполне приемлем: он обобщает целый ряд языковых явлений, объединяя их по одному существенному признаку. Однако Есперсен расширяет это понятие настолько, что оно выходит за пределы синтаксиса и проникает в лексикологию. Так, например, существительные — имена действия (arrival „прибытие“ и т. п.) он называет „нексусными существительными“ на том основании, что они обозначают не отдельно существующий предмет, а опредмеченное действие предмета, выраженного другим существительным или местоимением, например: the doctor’s arrival „прибытие доктора“ (стр. 131). Ход рассуждения здесь, по-видимому, примерно следующий: сочетание имени с личной формой глагола, например the doctor arrived „доктор прибыл“, образует нексус, поскольку между обеими составными частями сочетания существуют предикативные отношения; в существительном arrival „прибытие“ как бы подразумевается действующее лицо; следовательно, предикативные отношения обнаруживаются как бы внутри существительного, которое и получает у Есперсена наименование „нексусного существительного“. Но такой перенос синтаксического понятия нексуса внутрь слова, т. е. перенос его в лексикологию, лишает это понятие отчетливого грамматического содержания и ведет к смешению совершенно различных областей лингвистического исследования. Здесь мы опять видим стирание границ между грамматикой и лексикологией, о котором шла речь выше.
VI
Сходную тенденцию обнаруживает Есперсен и при рассмотрении других явлений языка. Характерной является в этом отношении его трактовка терминов „активный“ и „пассивный“. Эти термины имеют вполне ясное и определенное содержание в применении к залоговой системе глагола. В таком значении употребляет эти термины и Есперсен (стр. 187 и сл.). Однако отчетливое грамматическое содержание этих терминов у него начинает стираться, потому что он применяет их (притом без всяких оговорок) к явлениям совершенно иного порядка, а именно — к лексическим значениям прилагательных и существительных. Так, на стр. 192 и сл. идет речь об „активных“ и „пассивных“ прилагательных; в качестве примеров „активных прилагательных“ приводятся английские прилагательные troublesome „беспокойный“, talkative „разговорчивый“ и т. п., а в качестве примеров „пассивных прилагательных“ — eatable „съедобный“, credible „вероятный“ и т. п. На стр. 193 говорится об „активных и пассивных существительных“; активные существительные: fisher „рыбак“, liar „лжец“ и т. д., пассивные: lessee „съемщик“ („тот, кому сдают в аренду“), referee „рефери“ („тот, кому вопрос направлен на рассмотрение“) и т. д. Не приходится спорить с тем, что в лексическом значении этих прилагательных и существительных содержатся элементы значения, в одних случаях активного признака — способности активно производить действие, или действующего лица, а в Других — способности подвергаться действию, или лица, подвергающегося действию. Постольку поскольку эти различия связаны со словообразовательными суффиксами, они, безусловно, составляют органическую часть словообразовательной системы английского языка. Однако необходимо ясно отличать такие случаи от грамматической категории залога и от деления глагольных форм на активные и пассивные: в глаголах мы имеем дело с различными формами одного и того же слова, т. е. с грамматической категорией, которая входит в систему грамматических категорий глагола, а в прилагательных и существительных — с лексическими значениями, обусловленными (и то не всегда) значением словообразовательных элементов. Смешение этих языковых явлений, принадлежащих различным сферам языка, приводит, как уже отмечалось, к стиранию границ между лексикой и грамматикой. Поскольку труд Есперсена озаглавлен „Философия грамматики“ (а не „Философия языка“ вообще), вопрос о лексических значениях слов, зависящих от значений словообразовательных суффиксов, не должен был бы вообще рассматриваться; если же допустить рассмотрение этого вопроса, то лишь с целью отчетливо отграничить грамматические явления языка от неграмматических.
VII
Позиция Есперсена в вопросе об аналитических формах слов требует особого рассмотрения.
В вопросе о падежах английских существительных Есперсен стоит на безусловно правильной позиции. В обстоятельной полемике с Зонненшейном он отвергает причисление предложных сочетаний к падежам (стр. 200 и сл.), справедливо указывая, что Зонненшейн и другие сторонники „предложных падежей“ навязывают современному английскому языку категории, существующие в языках флективного строя, например в латинском или в древне-английском.
С другой стороны, об аналитических формах глагола Есперсен высказывает спорные суждения. На стр. 51 он замечает: „...было бы неправильным включать особую форму будущего времени в систему времен английского языка“. По его мнению, этого не следует делать потому, что, с одной стороны, значение будущего времени можно выразить без особой глагольной формы (I start to-morrow at six и т. п.), а с другой — оно часто передается при помощи сочетаний (phrases), которые выражают не чистую будущность, а будущность в сочетании с дополнительными оттенками — воли, обязанности и т. п. Признавая далее, что глагол shall может совершенно терять значение обязанности (например, в предложении I shall be glad if you can come), Есперсен замечает, что shall действительно очень близок к состоянию вспомогательного глагола будущего времени, но все же отказывается признать существование формы будущего времени в английском языке, ссылаясь на то, что данный глагол употребляется не во всех лицах.
Что же касается перфектных и длительных форм, то Есперсен (см. гл. XIX и XX) не находит препятствий к признанию их аналитическими формами глагола. Таким образом, в этом вопросе он придерживается общепринятой точки зрения.