Значительное расширение идейного кругозора характерно и для писателя такого типа, как В. Каверин. В романе «Исполнение желаний» (1934) этот писатель далеко ушел от замкнутого круга своих старых интересов, от узкого мирка профессионально-литераторских страстей, которым был посвящен его роман «Скандалист» (1928). В «Исполнении желаний» встает большая тема социалистической действительности — тема расслоения мира науки. Проблема различных поколений научной интеллигенции, романтика научной деятельности и социализм — таков пафос этого романа, свидетельствующий о преодолении Кавериным былого формалистического отношения к действительности.
Перестройка советской интеллигенции, целый ряд лет составлявшая один из основных процессов в развитии советской литературы, за последнее время вошла в нее как самостоятельная тема. Об этом свидетельствует в частности и роман Л. Леонова «Дорога на океан» (1935). В «Дороге на океан» тема перестройки интеллигенции разрастается до масштаба непримиримого столкновения сил старого и нового мира. С большой силой изображено в романе обличие живучих и цепких врагов революции. Страстность, с какой изображен поединок братьев Протоклитовых — советского профессора и притаившегося белогвардейца, — необычайно драматична в романе, она зовет к классовой бдительности. Но не вполне реализован в романе его другой, более широкий замысел — создание образов новых людей, героев социалистического труда, героев большевиков новой эпохи. Если в первом периоде творчества Леонова (в «Воре» и «Барсуках») беспочвенные бунтари и мечтатели оказались ярче, выразительнее и человечнее в сравнении с отвлеченными холодными фигурами людей революции, если даже позднее в «Соти» и «Скутаревском» правда революции торжествует в образах рационалистических и рассудочных героев, герой нового романа, начальник политотдела, старый большевик Курилов — уже далеко не традиционная «кожаная куртка», он наделен обаянием крупной, незаурядной личности. Но это все же еще не тот обобщающий образ ведущих людей социалистической эпохи, который задан всей советской литературе, ибо несмотря на яркую психологическую расцветку героя, в нем недостаточно выделено главное — политическая страстность большевика. Расцвет человеческой личности, который несет социалистическая революция, сужен Леоновым в его романе: решающие черты нового человека, то именно, что делает его большевиком — все еще отзывается алгебраической схемой.
Этот же разрыв между значительным расширением идейного кругозора писателя и бедностью в изображении внутреннего мира советских людей характерен и для романа К. Федина «Похищение Европы». Этот роман принадлежит к числу еще немногих произведений в советской литературе, рисующих мир зарубежной действительности. Большая политическая идея противопоставления двух миров, капитализма и социализма, предопределила всю образную структуру романа. Но если Филиппу ван-Россуму, носителю идей и практики современного капитализма, предвосхищающему деятелей сегодняшней фашистской Европы, присуща художественная законченность типического образа, то в образах советских героев — журналиста Рогова, коммуниста Сергеича и комсомолки Шуры чувствуется известная искусственность и нарочитость, их характеристики страдают отвлеченностью и отсутствием цельности.
Творчество Каверина, Леонова, Федина, как и многих других, все это наглядные иллюстрации того, как большинство советских писателей при всем индивидуальном своеобразии художественной манеры в каждом отдельном случае приближалось к живой жизни, к реальным интересам социализма и его повседневной практики. Вместе с тем все они, каждый по-своему, отражают трудности этого процесса, недостаточно углубленное понимание дел, мыслей и чувств человека социалистического общества. Проблема героя советской действительности — самая центральная и в тематических и в стилевых исканиях наших писателей. Советская литература эпохи второй пятилетки нащупывает уже образ этого героя в тех случаях, когда она изображает его избавление от «грязи старого общества», от пережитков капиталистического сознания. Но ей еще не дается его положительное содержание, нехватает глубокого знания людей социалистической эпохи для полноценного их художественного изображения. Люди социалистической инициативы, герои стахановского движения во всех областях труда, образы советской молодежи, яркие проявления советского патриотизма, мужества и героизма, новые формы социалистической семейно-бытовой морали — все это, как и ряд других черт, отличающих положительного советского героя, еще не нашло в литературе достойного воплощения.
Поиски нового героя иногда выражаются в советской лите-ре второй пятилетки в своеобразных художественных декларациях по этому поводу. В этом отношении заслуживает внимания киносценарий Ю. Олеши «Строгий юноша» (1934). «Моральный комплекс», ГТО, идеал гражданских и личных чувств молодого человека советской страны выражен в этом произведении со свойственной Олеше патетичностью. И хотя подлинно-правдивых человеческих образов в «Строгом юноше» не оказалось, но принципиально самый факт такого произведения в творчестве Олеши весьма значителен. Он означает конец «кавалеровщины», исчерпанность темы «Зависти» и «Списка благодеяний» — темы противоречия между старой культурой и социалистическим обществом. Олеша декларирует качества нового молодого героя, хотя художественно он ему еще не дается. Основные тенденции и противоречия развития советской литературы в целом типичны и для советской драматургии. Начавшись в первые годы пролетарской революции провозглашением внеиндивидуального пафоса коллектива, молодая советская драматургия того времени дала «Мистерию-буфф» (1918) Маяковского. В борьбе с возникшей в годы нэпа новобуржуазной драматургией («Заговор императрицы» Ал. Толстого, «Зойкина квартира» М. Булгакова) развивалась романтическая драматургия революционных попутчиков («Бронепоезд» и «Блокада» Вс. Иванова, «Разлом» Б. Лавренева, «Закат» И. Бабеля, «Командарм 2» Сельвинского, «Заговор чувств» и «Список благодеяний» Ю. Олеши). В них звучит коллизия индивидуальности и революции, выраженная то в идее непобедимости анархо-индивидуалистических инстинктов, то в пессимистической концепции борьбы «отцов и детей» (Бабель), то в ироническом и жертвенном противопоставлении заговора чувств старого мира рационализаторской схематичности нового человека.
В годы восстановительного периода в качестве самостоятельной линии возникает так наз. трамовская драматургия, выросшая из самодеятельного рабочего театрального движения. Сыграв в общем процессе культурной революции весьма положительную роль, трамовское движение однако очень скоро замкнулось в изолированный от широких задач советского искусства организм. Противопоставив себя всей остальной советской драматургии, отрицая роль культурного наследия, трамовская драматургия в последующие годы пришла к однобокой схематической агитационности, пафосу безликого коллектива, противопоставляемого индивидуальности. Характерным образцом такой драматургии является «Выстрел» А. Безыменского.
В области драматургии с наибольшей отчетливостью сказался факт, присущий советской литературы в целом: наличие несмотря на ее несомненный общий рост, отставания советской литературы, от реального содержания социалистической жизни, богатой невиданными в мировой истории характерами, образами и событиями. У нас нет еще произведений, равных по глубине мыслей, выразительности характеров и яркости художественных красок — героическим делам и людям сталинской эпохи.
С начала реконструктивного периода начинают крепнуть реалистические тенденции в советской драматургии, стремящейся выразить пафос революционной эпохи в образах новых людей, в человеческих характерах, созданных пролетарской революцией. «Город ветров» В. Киршона , «Шторм» Билль-Белоцерковского, «Страх» Афиногенова — пьесы, прочно вошедшие в репертуар советских театров именно благодаря своему стремлению создать образы героев революционной эпохи. Однако после этих первых шагов реалистическая советская драматургия очень мало продвинулась вперед. В современной советской драматургии остро ощущается отсутствие глубоких сложных характеров и образов социалистической действительности, отсутствие героического и жизнерадостного человека нашего времени. Острая потребность советского зрителя, гражданина страны, в которой «жить стало лучше, товарищи, жить стало веселее» (Сталин), в пьесе и спектакле, стоящих на уровне его чувств и настроений, очень скудно удовлетворяется. Почти в совершенном запустении находится жанр советской комедии — на монопольном положении существует «Чужой ребенок» Шкваркина , горячо принятый зрителем именно потому, что это почти единственный отклик на требования веселой советской пьесы. Еще чрезвычайно отвлеченны и бледны в сравнении с живой действительностью образы пьес, стремящихся выразить высокую человечность героев социализма, образы коммунистических руководителей, недостаточно убедителен на сцене пафос гражданского достоинства и патриотизма советского человека («Далекое» А. Афиногенова, «Мой друг», «После бала», «Аристократы» Н. Погодина ). В них или талантливо схвачены лишь отдельные черты советских героев (у Погодина) или доминирует логическая тенденция, представительствующая от имени советского героя (Афиногенова). На уровне классической драматургии находятся только написанные в последние годы пьесы Горького: «Егор Булычев и другие» (1932) и «Достигаев и другие» (1932), с огромной художественной силой воспроизводящие образы умирающего капиталистического мира.