Несомненной культурно-национальной значимостью обладают индивидуально-авторские афоризмы, образованные на базе пословиц и ФЕ языка, фиксирующих прескрипции народной мудрости. Они, как и многие окказиональные ФЕ, отражают своеобразие индивидуальнотворческого мировосприятия, основывающегося на образно-концептуальном содержании фольклорных формул, символов. Примеры: “Всем дается бочка меда. Бочка дегтя, свет и тьма; Каждый - сам себе свобода, Каждый - сам себе тюрьма” (В. Шефнер); “Когда поспешно сорваны цветочки, Обильных ягод к осени не ждут” (Л. Агеев) – ср.: Это еще цветочки, а ягодки впереди [7, 24-29].
Тексты, включенные в словарные статьи Словаря “Фразеологизмы в русской речи” в качестве иллюстрации функционирования ФЕ, широко эксплицируют закономерные для идиом многообразные текстовые семантические поля. Входящие в их состав ФЕ реализуют внутритекстовые ассоциативно-семантические связи с различными элементами текста (парадигматические, синтагматические, деривационные). Это убедительно иллюстрирует положение о том, что идиомы хранятся в языковом сознании в виде ассоциативно-семантических сетей. Воспроизведение в речи фрагментов таких полей выявляет их национально-языковую специфику: сочетания образов-концептов, представляемые текстовыми конфигурациями ФЕ, идиоматичны, уникальны для данного языка, специфичны для идиостиля. Приведем пример лексикофразеологического микрополя в стихотворении Б. Слуцкого “Не за себя прошу”: “За себя я никогда никого не просил. Но просить за других, унижаться, терпеть, даже Лазаря петь, Даже Лазаря петь и резину тянуть. Спину гнуть, Спину гнуть и руками слегка разводить, Лишь бы как-нибудь убедить, Убедить тех, кому всё равно, Это я научился давно”.
Лексико-фразеологическая парадигма в этом случае манифестирует определенный поведенческий стереотип, выработанный условиями эмоциального существования, совмещающий бескорыстную целеустремленность и приспособленчество – “лишь бы как-нибудь убедить тех, кому всё равно”.
Иллюстративная часть многих словарных статей Словаря в совокупности с историкоэтимологическим комментарием представляет собой своеобразный интертекст, отражающий преемственность в использовании стилистических приемов окказионального преобразования ФЕ, в интуитивном привлечении аналогичных фразеологических образов, обусловленном идейно-тематической общностью произведений, воздействием идиостиля писателя на формирование стилистических систем других авторов и литературных направлений. Разностороннее сопоставление однотипных употреблений идиом помогает устанавливать прототипические употребления, дает возможность проследить эволюцию ряда фразеологических образов-концептов. Например, в словарной статье святая святых представлено употребление этой ФЕ и ее трансформов в применении к художественному творчеству, к сокровенным помыслам преимущественно в художественном и художественнопублицистическом стилях: в произведениях А.П. Чехова и И.Н. Потапенко, принадлежавшего к литературному окружению Чехова; в рассказе И.А. Бунина “В ночном море” и в очерке А. Горелова, при анализе этого рассказа, а также в произведении В. Катаева “Алмазный мой венец” при обращении к творчеству Бунина.
Систематизация употреблений ФЕ в Словаре “Фразеологизмы в русской речи” может служить полем для психолингвистического экспериментирования, выявляющего “механизмы” ассоциативно-образного мышления. Этот способ ментального освоения действительности отражается в узуальных и окказиональных употреблениях идиом, в их конфигурациях, фиксация которых необходима для воссоздания языковых моделей мира в динамике.
Исследование систем употреблений ФЕ в художественных идиостилях, в публицистике, разговорной речи служит базой для установления регулярных моделей их структурносемантического преобразования. Представляется, что сопоставление фразеологических систем разных языков по характеру трансформируемости в речи будет способствовать установлению фразеологических универсалий, определяющих динамику фразеологических систем, и в то же время позволит выявить национально-языковое своеобразие идиоматики в этом плане.
Несмотря на тот факт, что язык является главным инструментом для фиксации человеческого сознания в целом и культурного сознания в частности, слово, как правило, выражает свой смысл неэксплицитно. Более того, Л. Витгенштейн в “Логико-фило-софском трактате” подчеркивает, что “язык скрывает мысль”. М. Мамардашвили отмечает, что слово, “наклеенное на вещь, как будто сразу эту вещь от нас закрывает”.
Вместе с тем, по-видимому, существуют различные степени сокрытия смыслов в качественно неоднородных группах культурных концептов, иначе говоря, различная степень отрефлексированности культурных таксонов, эксплицировать которую помогает межкультурная коммуникация.
Наиболее отчетливо отрефлексированы в сознании носителей языка базовые метафоры и устойчивые сравнения, в основе которых лежат как эмпирические, так и мифологические реалии. По всей вероятности, именно предметная привязка обеспечивает полное погружение членов данного коллектива в глобальный всеохватывающий эфир собственной культуры. По М. Мамардашвили, “между предметом, волнующим меня в мире, и мною (в нашем конкретном случае – между предметом и народом – Н. С.) лежит громадная область проработки”. Примитивный, “утробный”, по выражению известного психолога П.В. Симонова, смех, указывающий на неприятие чужой культуры возникает в тех случаях, если предметные источники метафор и сравнений “проработаны” в двух культурах с диаметрально противоположных оценочных позиций: при тщательной “проработке” в одной из культур исключительно под знаком положительной оценочной модальности те же самые объекты в другой культуре остаются незамеченными или скорее оцениваются отрицательно.
На этом этапе тропеического процесса появляются такие словосочетания, как родная природа, родная литература, родная словесность, родной язык, родная речь, родное слово и родная история, являющаяся не только обыденными, но зачастую названиями учебных курсов (“Родная речь”, например, – так называется серия учебников для начальной школы) или официальными терминами (курс родной истории, но не, например, курс родной географии; юные пионеры любят и охраняют родную природу...), иными словами, можно охарактеризовать их как идеологические конструкции в собственном смысле слова. Что произошло в данном случае с семантикой? Мы наблюдаем метафорический перенос: атрибут любимого/родного дома, любимого/родного существа оказался перенесенным на дискурсивное образование – дискурс литературы (слова, словесности, речи) и истории по преимуществу (интересно, что в кругу “родных дискурсов” оказалась и природа, что подтверждает мысль о том, что природа на самом деле есть артефакт культуры – идеологический продукт).
Пространственная экспансия “родного”, отмеченная нами выше, дополняется “экспансией вверх” – в область духовного. Отношение телесной близости (родства) и любви теперь, по закону метафоры, переносятся на мир текстов – не любых, разумеется, но идеологически правильно отобранных, отцензурованных и институционально представленных в виде официальных учебных курсов и программ, в виде языковой и литературной политики, в виде доктрины.
“Родные дискурсы” получают благословение свыше как репрезентанты национального духа, классовой идеологии, общенационального самосознания и пр. Они искусственно возгоняются до состояния национальных символов. Идентификация с литературой, историей и языком – т. е. принятие их именно в качестве родной истории, родной литературы и родного языка – это качественно новое состояние идентификации: в область “Своего” “записывается” идеологическая продукция власти и собственно система гегемонии.
Если учитывать идеологически сконструированный характер этого поля, то не удивительна наблюдавшаяся в советской восхвалительной риторике последующая экспансия государственной символики “родного”, куда постепенно включались и родная Красная площадь, и родное правительство, и родной товарищ Сталин, и родная Коммунистическая партия, и многое другое подобное.
Родной язык – иными словами, санкционированная к употреблению и подвергнутая идеологической цензуре фразеология родного языка – мощное средство для символизации принадлежности, важнейший поэтический и политический символ национального государства [9, 40-54].
А.А. Шахматов в своем “Синтаксисе русского языка” настойчиво подчеркивал чрезвычайную важность вопроса о неразложимых сочетаниях слов не только для лексикологии (фразеологии), но и для грамматики. “Под разложением словосочетания”, – писал А.А. Шахматов, – “разумеем определение взаимных отношений входящих в его состав элементов, определение господствующего и зависимых от него элементов. Между тем, подобное разложение для некоторых словосочетаний оказывается невозможным. Так, например, сочетание два мальчика с точки зрения современных синтаксических отношений оказывается неразложимым...” [12, 819]. В неразложимых словосочетаниях связь компонентов может быть объяснена с исторической точки зрения, но она непонятна, не мотивирована с точки зрения живой системы современных языковых отношений. Неразложимые словосочетания представляют собою пережиток предшествующих стадий языкового развития, причем А.А. Шахматов указывал на тесное взаимодействие лексических и грамматических форм и значений в процессе образования неразрывных и неразложимых словосочетаний.