Для таких фактов, как диахроническое нетожество юса большого и у или ять и е, синхронический анализ даст новые понятия конвергенции, т. е. совпадения двух единиц эпохи А в одной единице эпохи Б, наряду с возможностью и дивергенции, т. е. с расщеплением одной единицы эпохи А на две единицы эпохи Б - например, для [u] английского и его "расщепления" на [u] и [a]: put и but "по большому передвижению гласных".
Понятия конвергенции и дивергенции при чистом диахроническом сопоставлении тожеств точек вертикальной оси, "на которой никогда нельзя увидеть больше одной вещи зараз" [47], не могут быть установлены, так как здесь надо видеть "больше одной вещи зараз".
И не диахронией, а последовательными синхроническими "горизонтами" диахронических фиксаций мы можем определить, что произошло в истории языка, когда субституируется только наполнение элементов модели (германский Lautverschibung), когда происходит смещение самой модели great vowel shift в английском или перестройка фонематической модели русского консонантизма и вокализма после "падения глухих" и т. п.). Это касается всех структурных ярусов языка: и фонологического, и грамматического, и даже лексического. При подобней точке зрения не возникает единства синхронии и диахронии, а обе они по-разному служат для построения истории языка.
Таким образом, решающий в описательной лингвистике синхронический аспект, вводимый сразу и непосредственно, является решающим и в исторической лингвистике, где он вводится не сразу, а через посредство предшествующей диахронии, которая сама по себе не может быть ни решающей, ни полноценно противопоставленной синхронии.
Думаю, что так и только так можно преодолеть пресловутую, чисто диахроническую Sprachgeschichte младограмматиков, которая не является подлинной историей языка и которую никак нельзя декларативно и механически сопрягать с системностью и структурностью, что, к сожалению, все еще часто имеет место в различного типа лингвистических сочинениях [48].
12
Отмеченная выше общая синхроническая целеустремленность лингвистики, вытекающая как из основной функции языка - быть орудием общения для тех, кто не собирается исследовать язык, его изменять или переделывать, а хочет, может и должен им пользоваться, чтобы быть членом данного общества, - так и из системно-структурных свойств самого языка в его данности и его онтологической сущности, в описательной лингвистике может иметь различное направление в зависимости от непосредственного объекта целенаправленности.
Так, обучение родному языку в школе ("овладение нормами синхронии своего языка"), где учатся и не будущие лингвисты, не лингвотехники, не лингвотерапевты, а просто говорящие люди - "языконосцы" (в чем существенно отличие преподавания родного языка в школе от преподавания физики, химии, биологии, не говоря уже о технике, где налицо иная телеология), не то же самое, что обучение "иностранному языку", где очень большую роль играет сопоставительный метод, базирующийся на двуплановости двух синхроний: "свое" - "чужое". Так же как и принципы составления синхронного описания языка в двуязычном словаре ("Очерк грамматики такого-то языка" - жанр весьма нужный и плодотворно прогрессирующий в советских изданиях, чего, как правило, не было в изданиях дореволюционных) не то же самое, что принципы составления практического учебника данного языка, учитывая опять же, является ли данный учебник учебником родного языка или учебником чужого языка.
По-разному используется синхрония:
1) для алфавитного строительства и для рационализации орфографии (в основе - фонетика и морфология);
2) для решения вопросов практической транскрипции в картографии, библиографии, практике переводческой работы и т. п. (в основе - лексикология и фонетика);
3) для препарирования языка применительно к задачам машинного перевода - с дифференциацией письменной и устной формы перевода (в основе всегда лексика, но только через грамматику с преобладанием то морфологии, то синтаксиса, в зависимости от строя языка, и либо графической подачи текста, либо фонетического членения речи);
4) лингвистическое осмысление искусственных языков не только теоретически связано с чистой синхронией, но и практически не может расшириться за пределы синхронии, так как эти языки лишены "естественного" развития. Это - языки-нормы, они могут обогащаться лексически, регулироваться и реформироваться грамматически и фонетически, но не могут развиваться. Если и бывает якобы "диалектное" дробление искусственного языка, как это, например, случилось с "эсперанто" ('надеющийся') в 1907-1908 гг., когда один из его пропагандистов - де Бофрон - стал отступником и прокламировал первоначально язык "аджуванто" ('вспомогательный'), позднее "идо" ('потомок'), то это одна видимость. Здесь нет элементов, связанных с историей языка: звуковых законов, конвергенции и дивергенции, изменения позиций, закономерных противоречивых сочетаний и борьбы в грамматике синтетических и аналитических способов и их "естественного преодоления" и т. п., а также явлений аналогии, переносов значений и сдвигов лексических пластов.
Я упомянул далеко не все соприкасания синхронии с реальными нуждами действительности, как, например, звукопроводимость трактов (телефония, радио, звуковое общение в условиях воздушных или подводных "шумов" и т. д.). Все это может представить сюжет особой статьи. Ясно здесь лишь одно: во всех указанных частных целенаправленностях, при всех различных ее "поворотах" возможен только лишь один аспект - чистая синхрония.
13
Приведенные утверждения как об общей целенаправленности лингвистики, так и о частных "поворотах" этой целенаправленности (что само по себе не нуждается в снисходительных извинениях, что-де "разве это подлинная наука?", "разве для того сделали свой великий вклад в нашу науку Бопп, Гримм, Гумбольдт...?", "разве в этом прогресс?" и т. п.) отнюдь не исключают иных целенаправленностей, которые - в том числе и сравнительно-исторический метод - все же всегда будут вторичными по отношению к языку как прямому предмету науки. Такие ненужные "говорящей массе" явления, как "передвижение согласных", "сдвиги гласных", "судьба юса или ятя", "возникновение славянских или романских аффрикат", "смена временного разнообразия видовыми парадигмами", "сокращение именной парадигмы" или выход из употребления дательного самостоятельного и, наоборот, развитие относительного подчинения, - могут и должны занять исследователя языка. Но решающим для правильного исторического понимания будет, как это указывалось выше, синхронический аспект диахронически найденных явлений.
14
Можно ли лингвистам на основании всего сказанного либо "снять" время вообще и встать на путь "ахронизма", либо всегда подчеркивать власть времени и перестать различать сосуществующее в системе и следующее одно на смену другого, т. е. встать на точку зрения "анахронизма" в том смысле, как этот термин употреблял А.И. Смирницкий? [49] Нет. Сознательный отход в известных аспектах лингвистического исследования от "хроноса" не означает вообще исключение "хроноса". Поэтому-то и неправы те, кто проповедует, с одной стороны, "панхронию", а с другой - "ахронию".
Панхронисты готовы снять "хронос" во имя якобы общих, все-временных и всеместных законов, управляющих "жизнью языка", т. е. по существу игнорировать любое время и любое место как условия существования языков... Это относится и к М. Граммону с его "законом более сильного звука", и к Дж. Бонфанте с его утверждением, что переход х в з предпочтительнее, чем переход з в х (что опровергается хотя бы исторической фонетикой славянских языков), а в целом это возврат к Ф. Боппу и А. Шлейхеру. "Ахронисты" готовы вообще изъять язык из любого времени и видеть в нем только "код", определяемый встречаемостью и распределением.
На все это может быть только один ответ: не только "диахрония", но и "синхрония" - все-таки всегда "хрония".
Любая "синхрония" исторична, исторически реальна и идиоматична данному индивидуальному языку для данного места и времени; только при лингвистическом анализе момент времени в ней приводится с нулевым показателем.
То, что изложено у Соссюра как "диахрония", требует дальнейших разъяснений и прежде всего, как это ни парадоксально, своего синхронического осмысления, так как история языка не может быть изложена как сюита диспаратных фактов ("история а", "история родительного падежа", "история слова М" и т. п.), потому что в любой "хронии" язык всегда остается системой и структурой и "факты" языка обладают подлинной исторической реальностью лишь как члены системы и структуры. И это понимание нужно не только лингвистам-теоретикам в их спорах, но и каждодневной практике языка, без чего мы, лингвисты, не сможем быть строителями подлинной жизни: "жизни всем и для всех".
Список литературы
1. Речь В.В. Маяковского на открытии РЕФа, 8.Х.1929 г. По отчету "Литературной газеты", опубликованному П.И. Лавутом в статье "Маяковский едет по Союзу" (Знамя. 1940. № 6-7. С. 300).
2. Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики. М., 1933. С. 95; см. также: Реформатский А.А. Введение в языкознание. М., 1960. С. 31-32.
3. Шахматов А.А. Очерк современного русского литературного языка. 4-е изд. М., 1941. С. 59.
4. Бодуэн де Куртене И.А. Введение в языкознание. 4-е изд. (литографир.). СПб. 1914. С. 41.