Фактор степени близкого и отдаленного родства тех или иных локальных единиц является опорным и отправным моментом при решении проблемы "язык или диалект" - без их более или менее близкого генетического родства такой вопрос вообще не может быть поставлен. Это отмечалось как в теоретической литературе [5], так и в различных работах по разным отраслям языкознания [6]. Однако, как справедливо указывается и в этих работах, факторы градации этой языковой близости и взаимопонятности не могут являться решающими, так как они еще не дают однозначного ответа на вопросы: какая степень понятности, какое количество общих элементов на всех уровнях языка необходимы и достаточны, чтобы считать разные формы речи вариантами одного языка? какие внутриструктурные лингвистические критерии могут быть решающими для членения многодиалектного ареала на более крупные единицы? и т. п. [7]. Не дают однозначного ответа на вопрос "язык или диалект" и другие чисто лингвистические приемы [8]; они всегда требуют дополнительных экстралингвистических поправок [9].
По-видимому, более однозначные показания дают в этом отношении критерии социального плана, т. е. факторы единой наддиалектной нормы (особенно при наличии литературного языка) и единства этнического самосознания. Совершенно справедливым представляется следующее высказывание Р. И. Аванесова: "Что же касается вопроса о диалектном членении языка и о выделении близкородственных языков, то он не решается непосредственно структурной общностью или различиями (хотя, конечно, языки вообще имеют между собой больше структурных отличий, чем диалекты, а последние больше, чем их более мелкие деления - поддиалекты и говоры).
Этническое и национальное самосознание, историко-культурная ориентация, для которых наряду с другими признаками имеет значение и признак общности или различий в языке, обслуживание данной территории единым литературным языком или разными литературными языками - вот что в целом определяет выделение родственных языков и внутри них - больших территориально-языковых массивов (диалектов)" [10].
Как известно, эти критерии лежали уже в основе положений Ф. Энгельса о взаимопонятности, наличии единого литературного языка и учета им фактора наличия определенного этнического самосознания у носителей той или иной формы речи. В своих трудах и письмах, касаясь языков различных групп (славянских, германских, романских), Ф. Энгельс неоднократно апеллирует к данным критериям, особо подчеркивая факторы взаимопонятности и наличия литературного языка [11].
Эта концепция - учета факторов социального характера - поддерживается практически почти всеми ведущими лингвистами, занимавшимися этой проблематикой (см. работы разных лет В. М. Жирмунского, А. В. Десницкой, М. М. Гухман, Б. А. Серебренникова и др.).
Согласно другой концепции, также выдвигающей социальные критерии как определяющие, ведущим оказывается только фактор социально-этнического порядка. Так, например, Р. Леч выделяет три тенденции в подходе к проблемам разграничения понятий "язык" и "диалект", а именно: 1) отождествление понятий "язык" и "литературный язык"; 2) сведение различий между языком и диалектом к количественным различиям в чисто структурном плане, а также учет фактора взаимопонятности идиомов; 3) стремление к учету объединения людей в племена, народности, нации, одним из признаков которых является язык [12]. Однако, по его мнению, "первые две тенденции, с одной стороны, и третья, с другой стороны, принципиально различны. Только третья последовательно учитывает диалектический, исторически изменчивый характер соотношения категорий "язык" и "диалект" и, таким образом, отвечает требованиям диалектического и исторического материализма" [13]. Подводя итоги обзора различных точек зрения на соотношение языков и диалектов в разных языковых группах (главным образом, славянских), Р. Леч пишет: "Таким образом, логические противоречия, к которым неизбежно приводит исследователей стремление к "чисто научной" (в смысле преувеличения роли письменности или генетического аспекта) трактовке той или иной группы родственных идиомов, не считающееся с самооценкой их носителей, на мой взгляд, убедительно доказывает нецелесообразность и научную несостоятельность отказа от социально-исторического подхода к проблеме разграничения категорий "язык" и "диалект", тем более, что, например, по отношению ко всем национальным славянским языкам принципы такого подхода в настоящее время фактически признаются всеми славистами" [14].
При общей бесспорности тезиса Р. Леча о решающем характере третьего критерия (см. ниже), отнесение им фактора наличия / отсутствия единого литературного языка и письменности к "чисто научному" (т. е. чисто лингвистическому) плану не может не вызвать возражений. Сам факт существования письменности и единого литературного языка - явление социального и социально-культурного, а не чисто лингвистического плана; наличие письменности и литературного языка носит исторический характер, поскольку и то и другое появляется, как известно, лишь на определенном этапе развития человеческого общества, а факт наличия единого литературного языка в том или ином коллективе людей оказывается в прямой зависимости от социально-исторических условий его существования и может изменяться с изменением этих условий.
Конкретно-историческая обусловленность фактора наличия или отсутствия единого литературного языка и - в связи с этим - различная языковая отнесенность компонентов диалектного континуума одного и того же ареала - могут быть проиллюстрированы на материале разных языков.
Известно, например, что с IX до начала XVI в. существовал единый так называемый классический персидский язык, бытовавший на обширной территории нынешнего Ирана, Афганистана и Средней Азии, распространившийся до границ Индии и вытеснивший в ряде регионов местные языки. Он существовал в форме разговорного языка, расчлененного на диалекты, факт наличия и отдельные черты которых отмечаются в литературе начиная с X в. Однако его диалектная дифференциация была относительно невелика и не мешала взаимопониманию. При этом существовал единый литературный язык, в котором диалектные различия были сглажены [15]. Появление и распространение этого литературного языка было тесно связано со сложившимися в этот период определенными историческими условиями [16]. Изменение этих условий в период позднего средневековья и различие исторических судеб Ирана, Афганистана и Средней Азии в последующие эпохи в связи с ослаблением политических и культурно-экономических контактов, завоеваниями и миграциями разных народов, а затем образованием нескольких государств и относительной стабилизацией трех разных культурных центров, привели к тому, что в настоящее время сложились три различных языка - персидский, таджикский и так называемый дари, или фарси-кабули, каждый из которых имеет свою литературную норму и статус официальных языков в государственном делопроизводстве. Вокруг этих трех литературных языков группируются ныне те диалекты, которые продолжают старые, группировавшиеся в свое время вокруг единого языка.
Аналогично соотношение некоторых индоарийских литературных языков, например бенгальского и ассамского, представляющих собой весьма близкородственные лингвистические единицы, располагающие каждый своей письменностью, литературной нормой и статусом официального языка [17].
С другой стороны, так называемые "диалекты хинди" определяются как диалекты лишь постольку, поскольку имеется единый литературный язык хинди, который их объединяет. При этом данные "диалекты" настолько несходны (благодаря резким различиям на всех уровнях, в том числе ярко выраженному аналитизму в морфологии одних "диалектов" и синтетезму - других), что их вполне корректно было бы считать самостоятельными языками, тем более, что взаимопонимание между носителями их разных групп невозможно. При этом известно, что литературных языков здесь раньше было несколько [18] и что в сферу влияния литературного хинди вовлечены не только близкородственные, но и весьма отдаленные в генетическом плане локальные единицы.
Кроме того, наличие определенных литературных языков, вокруг которых группируются бесписьменные локальные единицы, помогает еще в одном плане - в членении ареала, представляющего непрерывный континуум переходящих друг в друга диалектов. Так, например, обстоит дело в индологии.
"Следует учитывать, - пишет Г. А. Зограф, - что любая классификация НИА (новых индоарийских - Д. Э.) языков и диалектов на современном этапе неизбежно оказывается в какой-то мере относительной. Это обусловлено сложностью лингвистической карты Северной и Центральной Индии. Все живые индоарийские языки, в том числе и наиболее развитые, обладают значительным числом локальных диалектов и говоров. Границы между соседними диалектами практически малоощутимы. Это касается не только диалектов одного языка, но и территориально соприкасающихся диалектов, относимых к разным языкам. Локальная форма речи меняется через каждые несколько десятков километров, но изменения эти не столь значительны, чтобы сделать язык непонятным для ближайших соседей. По мере же увеличения расстояния растут и диалектные различия, пока не происходит переход к новому языку. По всей Северной Индии, от Бенгалии до Панджаба, нет ни одной заметной языковой границы, хотя на этом протяжении сменяются шесть языков, представленных десятками диалектов. То же может наблюдаться и в других направлениях; резкие границы между родственными языками прослеживаются лишь там, где существуют естественные преграды в виде гор или пустынь.
Такое положение весьма затрудняет не только отнесение к тому или иному языку пограничных диалектов, имеющих переходный характер, но и квалификацию форм речи с более значительными специфическими особенностями. Например, определяя бхили и кхандеши как самостоятельные языки, Грирсон вынужден признать, что первый, собственно, может рассматриваться как диалект гуджаратского, а второй - как ответвление первого, подвергшееся влиянию соседнего маратхского (кстати, кхандеши долгое время считался диалектом последнего)" [19].