Серьезным недостатком многих работ по исторической лингвистике, — пишет К. Тогебю, — была попытка объяснить эволюцию языка как результат действия какого-либо одного фактора [162, 277]. Против стремления обязательно связать разные изменения с одной-единственной универсальной причиной возражали и другие языковеды — Э. Косериу [33, 268], М. И. Стеблин-Каменский [71, 75]. Но с такой точкой зрения согласны не все лингвисты. Если<217> оставить в стороне тех ученых, которые полагают, что проблема каузальности вообще не имеет права на рассмотрение в пределах нашей науки, или тех, кто считает, что «вопрос о причинах языковых изменений не является существенным для науки о языке» [83, 29], можно отметить, что мнения по данному вопросу представлены тремя различными точками зрения.
Первая из них заключается в том, что все изменения в языке обусловлены экстралингвистическими причинами [3, 106], в первую очередь условиями существования того общества, в котором бытует язык [140, 96; 154, 17]. Критикуя младограмматиков за то, что они пытались обнаружить причины преобразований в индивидуальной психологии говорящего, А. Соммерфельт прямо указывает, что все разнообразные факторы изменений имеют в конечном счете социальный характер [154, 41]. Иногда подобная прямолинейная концепция модифицируется в том смысле, что ее сторонники, признавая возможность выявления ряда внутренних причин эволюции, полагают вместе с тем, что даже за этими внутренними причинами стоят эксгралингвистические факторы. Нередко решающая роль в возникновении и распространении языковых преобразований приписывается и такому фактору, как потребности коммуникативного характера [9].
Вторая крайняя точка зрения защищается теми, кто считает, что в любых изменениях языка все вызывается исключительно внутренними причинами [96, 18]. Разновидностью данной концепции являются также теории, согласно которым все экстралингвистические импульсы, хотя они, быть может, и имеют место, не должны рассматриваться в пределах лингвистики. «Как только мы оставляем язык sensustricto и апеллируем к внеязыковым факторам, — пишет, например, Ю. Курилович, — мы теряем четкие границы поля лингвистического исследования» [36, 404]. Близкие по духу идеи развивает и А. Мартине, который утверждает, что «только внутренняя причинность может интересовать лингвиста» [41]. Представляется, что обе точки зрения достаточно ограниченны.
Исходя из тезиса о двусторонней зависимости эволюции языка от факторов внешних и внутренних, мы хотим подчеркнуть тем самым, что современная постановка проблемы заключается не в том, чтобы изучать одни причины в ущерб другим, а в том, чтобы объективно показать, в чем именно может проявиться действие тех и других и их конкретное переплетение. Хотя в советском языкознании и было высказано мнение о том, что положение о «плюрализме причин» по своему существу якобы эклектично [9, 35], следует, по-видимому, принять во внимание, что именно оно согласуется более всего с истинным положением вещей и результатами многочисленных конкретных исследований (см., например, [66; 124; 136; 143; 154]).
Из определения языка как системы динамической логически вытекает, что часть ее внутренних «неполадок» должна быть устра<218>нена под давлением самой системы — приведением элементов к большей упорядоченности, охватом единым регулирующим принципом большего количества единиц, выдерживанием принципа сохранения дистантности между членами оппозиций и т. п. Напротив, из определения языка как системы открытой, т. е. взаимодействующей со средой, следует, что описание ее и не может быть полным вне учета конкретных форм этого взаимодействия [107, 75—76]. Подчеркивая многосторонние зависимости языка от целого комплекса причин, А. Мейе указывал, например, что лингвистические изменения предопределяются по крайней мере тремя группами причин, или факторов: 1) структурой данного языка, т. е. здесь его устройством; 2) психологическими, физическими, пространственными, социальными и прочими условиями его существования; 3) теми частными влияниями других языков, которые в данное время и данном месте испытывает изучаемый язык [140]. Нетрудно заметить, однако, что и группа причин, названная во втором пункте, далеко не однородна и нуждается в детализации и уточнении. В общем плане можно было бы вместе с тем отметить, что факторы первой группы — это факторы внутренние, интралингвистические, и их специфика определяется в равной мере и той звуковой субстанцией, в которую воплощен данный язык, и той сеткой связей, которая существует между его элементами (структурой языка) и, наконец, объединением элементов и связей в особое целостное единство (систему). Естественно в связи с этим, что мы говорим о системно обусловленных изменениях лишь как о части внутренних преобразований в языке. Факторы, перечисленные А. Мейе во втором пункте его классификации, обычно причисляются к факторам экстралингвистическим. Наконец, причины, выделенные им в третью группу, — это своеобразные полулингвистические причины: то, какой именно язык влияет на язык изучаемый и каково соотносительное социальное положение двух языков, является фактором экстралингвистическим, социально-экономическим или даже политическим; но то, какие именно формы принимает языковое контактирование, зависит непосредственно от самих соприкасающихся языков, и в этом смысле воздействие одной лингвистической системы на другую можно рассматривать как внутрилингвистический процесс. Во всяком случае особая роль этих факторов в общей совокупности причин изменений несомненна (подробнее см. ниже, стр. 250—254).
Несколько слов следует сказать также о разграничении двух понятий, которые нередко смешиваются, — о разграничении причин языковых изменений и их характера, их функционального статуса. Так, вне зависимости от того, что послужило непосредственной причиной языкового изменения, факт его проникновения в систему языка или широкое его распространение в языке имеют социальный характер. С этой лишь точки зрения можно признать, что «и внутренние закономерности развития языка в ко<219>нечном счете социальны» [6, 35; ср. 127, 450—451]. Из этого, однако, не следует, что все изменения вызываются социальными причинами. Аналогичное замечание необходимо сделать и по поводу неоднозначности термина «системное изменение». С одной стороны, подобная квалификация может означать, что причиной изменения явилась сама система данного языка; с другой, — что по своему характеру это изменение включается в серию однотипных, серийных, регулярных изменений, так что все эти изменения вместе образуют известное упорядоченное единство. Лучше два этих различных определения по возможности разграничивать (см. подробнее ниже). Системные изменения в первом смысле мы рассматриваем только как часть внутренних, т. е. обусловленных внутренней имманентной сущностью языка.
В соответствии с высказанными выше теоретическими соображениями все языковые изменения в целом, точнее, их причины, могут быть разбиты на две основные категории — внешние и внутренние [66]. Практически не всегда бывает легко отнести ту или иную причину к одной из указанных категорий, так как при более тщательном исследовании может оказаться, что причиной данного языкового изменения является целая цепь следующих друг за другом причин одного порядка, или, напротив, сложное переплетение многих причин разного порядка. Однако в большинстве случаев непосредственная основная причина выступает более или менее отчетливо. Эта причина и создает импульс, под влиянием которого и происходит языковое изменение. Если причина не может быть усмотрена в самом языковом механизме и лежит за пределами его сферы, она может, соответственно, квалифицироваться как внешняя. В финском языке, например, прилагательные стали согласовываться с существительными в роде и числе. Причиной данного явления послужило вероятнее всего влияние окружающих индоевропейских языков, где подобное явление выражено довольно ярко. Наоборот, изменение группы согласных k?t и ct в новогреческом языке вызвано внутренней причиной — неудобопроизносимостью первой группы согласных и т. п.
К внешним причинам мы относим всю совокупность необычайно разнообразных импульсов, идущих из окружающей язык среды и связанных прежде всего с особенностями исторического развития общества, переселениями и миграциями, объединением и распадом речевых коллективов, изменением форм общения, прогрессом культуры и техники и т.п. К причинам внутреннего порядка принадлежат различные импульсы, возникающие в связи с целенаправленной тенденцией к усовершенствованию существующей системы языка (ср. например, тенденцию к созданию симметричной системы фонем, рассматриваемую специально ниже); к внутренним причинам мы относим также разнообразные тенденции, направленные на приспособление языкового механизма к физиологическим особенностям человеческого организма, тенденции, обусловленные<220> необходимостью улучшения самого языкового механизма, тенденции, вызванные необходимостью сохранения языка в состоянии коммуникативной пригодности и т. п. Действие указанных тенденций и будет описано нами на фактическом материале в следующих разделах.
Составляя часть системы более сложного порядка, ни один язык мира не развивается под стеклянным колпаком. Внешняя среда непрерывно на него воздействует и оставляет довольно ощутимые следы в самых различных его сферах.
Давно было подмечено, что при контактировании двух языков один из языков может усвоить некоторые артикуляционные особенности другого языка, оказывающего на него влияние. Типичным примером может служить возникновение церебральных согласных в индийских языках, поскольку церебральные широко распространены в современных дравидских языках и не могут быть объяснены как результаты исторической эволюции соответствующих нецеребральных согласных индоиранского или индоевропейского языка-основы, предполагают, что они возникли под влиянием субстратных дравидских языков.