Известно, что Авраам Линкольн, отвечая на вопрос, что важнее — свободная пресса или свободные выборы, заявил: “Свободная пресса. Ибо без нее не может быть свободных выборов”. Теоретически все согласны с этой формулировкой. А практически все убеждены, что прессе надо платить, и тогда она будет “петь те песни, которые ей закажут”.
С одной стороны, это знамение времени, родившего поговорку, что сегодня только здороваются бесплатно. А с другой стороны, не забыты те времена, когда власть только отдавала указания журналистам, — и они работали на выборы и другие кампании. И хотя мы сегодня живем в другом обществе, над многими политиками и бизнесменами довлеет груз старых представлений.
Только формы давления теперь другие — не идеологизированные, а чисто экономические. Пресса, агитировавшая за вступление в рынок, одной из первых ощутила на себе негативные последствия нашей переходной экономики. Когда инфляция за месяц сжирает деньги, рассчитанные на полгода, надо любой ценой отстаивать свои права, добиваться экономическойнезависимости, без которой слова о свободе являются пустым звуком. Потому что в противном случаепресса станет кривым зеркалом, искажающим представления об обществе, его ценностях. Это может извратить главное демократическое завоевание — свободу.
Задание 2. Найдите и распределите по группам публицистическую, научную и разговорную речь.
Публицистическая: революционный, слом модели, социальное развитие, на первом этапе, «перестройка», пресса, цензура, схема взаимоотношений, власти, «четвертая власть», в канун, кампания, выборы, ибо, убежден, знамение времени, довлеть, идеологизированный, экономический, агитировать, рынок (в знач. «рыночная экономика»), негативный, независимость, искажать, ценности, демократическое завоевание.
Научная: теоретически, формулировка, практически, экономика, инфляция.
Разговорная: чисто (в знач. «только», «полностью»), пустой звук, сжирать.
Прочитайте текст 13
Снова мы блуждали по эфиру, слушали голоса городов и станций... На земле стояла ночь, и утро, и полдень, и все это было одновременно. И вдруг отлично отработанный, мягкий мужской голос, долетевший, наверно, из какого-нибудь концертного зала Парижа или Тулузы, произнес: “Там, внизу, у людей, — говорит Заратустра, — все слова напрасны...” Шла французская лекция о Ницше. А когда француз, прямо-таки захлебываясь от восторга, говорит в 1937 году о Ницше — это, конечно, что-то прямо относящееся к войне.
Немца я бы слушать не стал. Но вот то, что француз — любезнейший, обаятельнейший, с отлично поставленной дикцией, с голосом гибким и певучим (как, например, тонко звучали в нем веселый смех, и косая усмешечка, и печальное светлое раздумье, и скорбное, чуть презрительное всепонимание), — так вот что этот самый французский оратор, еще, чего доброго, член академии или писатель-эссеист, не говорит, прямо-таки заливается, закатывая глаза, о Ницше, что все это, повторяю опять и опять, происходит летом 1937 года — вот это было по-настоящему любопытно, значительно и даже страшновато. Но сколько я ни слушал, ничего особенного поймать не мог. Шла обыкновенная болтовня, и до гитлеровских вывертов, выводов и обобщений было еще очень и очень далеко. И вдруг я уловил что-то очень мне знакомое — речь шла о мече и огне. Правда, все это — огонь и меч — было еще и не посылка и не выводы, а попросту художественный строй речи — эпитеты и сравнения. Но я уже понимал, что к чему. “Дюрер, — сказал француз, — в одной из своих гравюр изобразил Бога-Слово на троне. Из уст его исходит огненный меч — вот таким мечом и было слово Ницше. Он шел по этому миру скверны и немощи, как меч и пламя. Он был великим дезинфектором, ибо ненавидел все уродливое, страдающее, болезненное и злое, ибо знал — уродство и есть зло. В этом и заключалась его любовь к людям”.
И тут сладкозвучный голос в приемничке вдруг поднялся до высшего предела и зарыдал.
«“Так послушайте же молитву Ницше, — крикнул француз. — Послушайте, и вы поймете, до какой истеричной любви к людям может дойти человеческое сердце, посвятившее себя исканию истины. Что может быть для философа дороже разума, а вот о чем молит Ницше: “Пошлите мне, небеса, безумие! Пошлите мне бред и судороги! Внезапный свет и внезапную тьму! Такой холод и такой жар, которые не испытал никто! Пытайте меня страхом и призраками. Пусть я ползаю на брюхе, как скотина, но дайте мне поверить в свои силы! Но докажите мне, что вы приблизили меня к себе! Но нет, при чем тут вы? Одно безумье может доказать мне это!...” Слышите ли? — взвизгнул приемник. — Слышите ли вы, люди, эту мольбу? Из-за вас мудрец отказывается от своего разума. Вы слышите, как бьется его живое обнаженное сердце. Еще секунда и оно разлетится на части..?»
Снова наступило молчание, и потом голос сказал печально и обыденно: “И Бог услышал его просьбу — он сошел с ума”.
Ю. Домбровский. Хранитель древностей.
Задание 1. Определите стилистически окрашенную лексику (переносные значения слов, стилистически окрашенные словообразовательные средства).
Снова мы блуждали по эфиру, слушали голоса городов и станций... На земле стояла ночь, и утро, и полдень, и все это было одновременно. И вдруг отлично отработанный, мягкий мужской голос, долетевший, наверно, из какого-нибудь концертного зала Парижа или Тулузы, произнес: “Там, внизу, у людей, — говорит Заратустра, — все слова напрасны...” Шла французская лекция о Ницше. А когда француз, прямо-таки захлебываясь от восторга, говорит в 1937 году о Ницше — это, конечно, что-то прямо относящееся к войне.
Немца я бы слушать не стал. Но вот то, что француз — любезнейший, обаятельнейший, с отлично поставленной дикцией, с голосом гибким и певучим (как, например, тонко звучали в нем веселый смех, и косая усмешечка, и печальное светлое раздумье, и скорбное, чуть презрительное всепонимание), — так вот что этот самый французский оратор, еще, чего доброго, член академии или писатель-эссеист, не говорит, прямо-таки заливается, закатывая глаза, о Ницше, что все это, повторяю опять и опять, происходит летом 1937 года — вот это было по-настоящему любопытно, значительно и даже страшновато. Но сколько я ни слушал, ничего особенного поймать не мог. Шла обыкновенная болтовня, и до гитлеровских вывертов, выводов и обобщений было еще очень и очень далеко. И вдруг я уловил что-то очень мне знакомое — речь шла о мече и огне. Правда, все это — огонь и меч — было еще и не посылка и не выводы, а попросту художественный строй речи — эпитеты и сравнения. Но я уже понимал, что к чему. “Дюрер, — сказал француз, — в одной из своих гравюр изобразил Бога-Слово на троне. Из уст его исходит огненный меч — вот таким мечом и было слово Ницше. Он шел по этому миру скверны и немощи, как меч и пламя. Он был великим дезинфектором, ибо ненавидел все уродливое, страдающее, болезненное и злое, ибо знал — уродство и есть зло. В этом и заключалась его любовь к людям”.
И тут сладкозвучный голос в приемничке вдруг поднялся до высшего предела и зарыдал.
«“Так послушайте же молитву Ницше, — крикнул француз. — Послушайте, и вы поймете, до какой истеричной любви к людям может дойти человеческое сердце, посвятившее себя исканиюистины. Что может быть для философа дороже разума, а вот о чем молит Ницше: “Пошлите мне, небеса, безумие! Пошлите мне бред и судороги! Внезапный свет и внезапную тьму! Такой холод и такой жар, которые не испытал никто! Пытайте меня страхом и призраками. Пусть я ползаю на брюхе, как скотина, но дайте мне поверить в свои силы! Но докажите мне, что вы приблизили меня к себе! Но нет, при чем тут вы? Одно безумье может доказать мне это!...” Слышите ли? — взвизгнул приемник. — Слышите ли вы, люди, эту мольбу? Из-за вас мудрец отказывается от своего разума. Вы слышите, как бьется его живое обнаженное сердце. Еще секунда и оно разлетится на части..?»
Снова наступило молчание, и потом голос сказал печально и обыденно: “И Бог услышал его просьбу — он сошел с ума”.
Задание 2. Найдите синонимические и антонимические лексические единицы в тексте, дайте их стилистическую характеристику.
Синонимы
Говорить – заливаться (перен.), молить (возвыш.) – просить, поймать, уловить (перен.) – услышать, небеса (возвыш.) – Бог, скорбный (возвыш.) – печальный.
Антонимы
Безумье (устар., возвыш.) – разум (книжн.), свет – тьма, холод – жар.
Прочитайте текст 14
Преторию, временную резиденцию Понтия Пилата, опоясывали толстые стены, внутри же крепость была оборудована с роскошью, подобной царскому дворцу. Здесь останавливался прокуратор, когда необходимость вынуждала его покидать Кесарию.
Утром в пятницу Пилату доложили, что Мятежник, который с его согласия был арестован накануне вечером, доставлен под вооруженной охраной. Пилат вернулся в преторию, чтобы допросить Арестованного. Результат допроса оказался неожиданным.
Став на возвышении, Пилат сказал:
— Я не нахожу вины в этом Человеке.
Как многие его соотечественники, Пилат был скептиком. Он решил, что имеет дело с Проповедником, который едва ли опасен для режима. К тому же прокуратор вовсе не хотел вмешиваться в религиозные распри и тем более идти на поводу у иерусалимских интриганов. Довольно он делал уступок этим варварам! Его часто упрекали в незаконных расправах. Так вот, теперь он будет безупречен и заодно покажет, кто подлинный хозяин в Иерусалиме.
Однако архиереи не собирались брать назад свои требования. Снова посыпались обвинения, приводились новые улики. Пилат пришел к выводу, что духовенство просто из зависти мстит популярному Проповеднику, согласно же римскому закону, осудить Его на смерть нет оснований. Архиереи поняли, что их план близок к крушению. Они стали шумно протестовать. Пилат же, надеясь найти поддержку в толпе, сказал, что освободит Иисуса хотя бы ради праздника.