Случай 1. Цель такой структуры – достижение максимального контакта с объектом через авторское самоотождествление с ним. Это редкий и рискованный прем, легко возбуждающий не предусмотренный автором комический эффект – при сопоставлении реального облика автора с эксплицитным Я. Прием этот не достигает своей цели, поскольку из-за крайней несхожести образ имплицитного автора не накладывается на эксплицитное Я, и самоотождествление реального читателя с эксплицитным Я почти невозможно.
Случай 2 относится прежде всего к переводам (в тех случаях, когда индивидуальность переводчика достаточно сильна, чтобы его Я стало по меньшей мере вровень с авторским Я), переложениям, подражаниям и стилизациям. Имплицитное Я здесь комплексное, сочетающее в себе как черты реального автора, так и черты эксплицитного Я. Соответственно сложна и позиция реального читателя, который может либо раздваивать свое самоотождествление, либо концентрировать его на одной из ипостасей имплицитного Я.
Таким образом, лирическое произведение обладает сложной системой соотношений между внутритекстовой коммуникативной структурой и внетекстовыми элементами, которая является подвижной и усложняется, если восприятие произведения связано с наличием посредника – третьего лица, стоящего между автором и читателем (переводчик, чтец). Причем для коммуникативной ситуации, сопутствующей восприятию стихотворения, существенно, с одной стороны, в публичной или же в интимной обстановке происходит чтение, и, с другой стороны, является ли чтец посторонним или же близким слушателю лицом. Для каждого из этих случаев возникает своя коммуникативная ситуация и своя система персонажей и их отношений.
4. Автокоммуникация как составляющая коммуникативного статуса стиха.
До сих пор рассматривались структуры, определяющие соотношения между внутритекстовой коммуникацией и другими внетекстовыми образованиями. Но анализ стихотворных текстов наталкивает многих исследователей на мысль, что в основе большинства поверхностных формальных и семантических явлений поэтического дискурса лежат внутренние автокоммуникативные мотивы и приемы, отражающие определенные закономерности творческого мышления как такового.
Поэзия как лингвистический объект мышления прежде всего рефлексивна. Понятие рефлексии, в отличие от якобсоновского «состедоточения внимания на сообщении ради него самого» (Якобсон 1975:202) не выходит из процесса поэтической коммуникации его субъекта (субъектов). Активно продуцируемый автором поэтического сообщения (=мышления) принцип рефлексии навязывается его получателю.
Глубинное различие между поэтическим и прозаическим мышлением как процессом порождения текста зафиксировано изначальной латинской этимологией, где стих – verse – это «возврат», а проза из oratio prosa < prorso < proversa– «речь, направленная прямо». (Якобсон 1987:99).
Это различие дает себя знать на всех уровнях функционирования текстов: коммуникативном, семиотическом, семантическом и формальном. Расчленение на строки, манифестирующие принцип возврата, есть не что иное, как проекция принципа рефлексии на словесный текст. Циклическая природа поэзии, связанная с ее метрическим и ритмическим строением, а также рифменно-возвратным ожиданием, одновременно является и выражением автодиалогичности поэтической речи. Это своеобразная речь для себя, где другой нужен лишь как посредник в общении с самим собой и миром. Проявлением автодиалога служит дисконтинуальность, которая при записи стихотворного текста возвращает индивида, достигшего конца строки, к началу следующей. Именно автодиалог побуждает текст к дальнейшему развертыванию. Соприкоснуться с этим действом можно лишь путем повторения – отсюда потребность в многократном перечитывании и запоминании, провоцирующем на «сотоварищество, сомышление, сопереживание таким образом, что возникает автокоммуникация у читателя как выражение авторской коммуникации, заложенной в структуре лирического стихотворения» (Левин 1998:479).
Стиховые ряды, представляя собой языковую форму, аналогичную репликам диалога, в то же время нейтрализуют коммуникативную границу между отправителем и адресатом, говорящим и слушающим. Поэтому, фактически стихотворение «разыгрывается как пьеса с самим собой» (Фатеева 1995:54). Так, через слушание самого себя, и происходит процесс познания языка, читатель лишь повторяет этот процесс.
Адресат становится внутренней категорией. В этой внутренней речевой ситуации развертывание текста происходит в особом смысловом измерении, непосредственно непереводимом на язык внешней речевой ситуации. «Внутренняя речь <…> в качестве гармонического поэтического текста вступает в область речи внешней, чтобы все же остаться для нас по своему смыслу внутренним голосом». (Якобсон 1987:103). Например,
Nichts wüsst ich sicher, was ich liebte,
Die Zukunft war ein dunkler Schlund
Und wenn mein Herz sich tief betrübte
Wem tät ich meine Sorge kund? (N.)
В этом отрывке сам акт художественной коммуникации получает внутреннюю направленность: в нем оказываются слитыми не только отправитель и адресат, находящиеся в одном смыслопорождающем пространстве, но и акт порождения и воспроизведения текста, т.е. собственно текст и его внутренний материал – запрограммированный ход восприятия основного поэтического сообщения.
При порождении поэтического текста Я оказывается центром, определяющим все процессы референции и номинации в поэтическом тексте. Более того: Я осуществляет процесс так называемой «интимной» референции, в которой «денотат существует в акте обозначения как часть сознания автора, как существующий с этим автором в более интимном отношении, чем просто называние» (Фатеева 1995:55).
Взаимодействие с внешним миром происходит также по принципу обратимости: проницательность лирического субъекта становится равной его проницаемости со стороны мира. Происходит смена внутреннего и внешнего, возникает позиция субъекта, когда внутреннее и внешнее взаимопроницаемы. („Unendliches Leben wogt mächtig in mir…“, „Ich fühle des Todes Verjungende Flut, Zu Balzam und Äther Verwandelt mein Blut…“ N.)
В связи с этим в поэзии романтизма переосмысливается семантическая категория одушевленности / неодушевленности и, соответственно, все способы означивания действительности, отношения адресаций и референций, зависящие от распределения ролей в тексте.
По свойству обратимости – отражения внешней действительности присваиваются атрибуты внутреннего состояния самого поэта, в соответствии с общеязыковой моделью призванные являться привилегией субъективности говорящего. („Unendliches Leben, dunkler Schlund, unnennbar süßer Himmel, demutvolle Herzen“).
В целом, автодиалогичность поэтического текста и слитность процессов его порождения и воспроизведения находят выражение в том, что лирический субъект становится «функцией всех сущностей – тем, втягивающихся в сферу действия лирики». (Фатеева 1995:58). Текст развертывается как функция лирического субъекта, при этом те отношения, которые устанавливаются этой функцией, есть адресатные отношения. Отношения адресации к определенным сущностям – темам фактически и порождают внутренний диалог лирического субъекта, в котором «отношения адресации одновременно задают и референтивные отношения внутри одного и того же субъекта познания». (Фатеева 1995:58). Но особенность адресатных отношений в лирике состоит в том, что по принципу обратимости – отражения и сам лирический субъект оказывается зависимым от значения этих сущностей – тем, что делает само выражение и понимание его подвижным.
Таким образом, лирический герой как субъект сознания становится зависимым от себя как от субъекта адресации и референции, или от процесса означивания действительности.
5. Соотношение коммуникативного и когнитивного аспектов лирики.
Говоря о коммуникативном аспекте лирики, необходимо коснуться вопроса о соотношении этого статуса с когнитивным. Основная тема лирики – существование человека в мире. Но ту же тему разрабатывают этические жанры или философия. Но особенность лирического подхода к этой теме состоит в том, что, в отличие от эпоса одномоментна (её не интересует последовательность событий, она занимается отдельными моментами человеческого существования) и «обладает сильной моделирующей способностью» (Левин 1998 : 468), подавая личное, частное, особенное как общее, общезначимое, общеинтересное. Лирическое стихотворение самим фактом своего написания имплицитно предполагает, что зафиксированный момент имеет всеобщее значение, что в этом моменте заключен весь мир. Стихотворение, поэтому, «самодовлеюще и самодостаточно». (Якобсон 1987 : 102). Оно именно моделирует (и тем самым фиксирует и увековечивает) момент, а не просто воспроизводит, описывает его. Тем самым оно претендует на вечное существование и функционирование.
Таким образом, лирика сочетает в себе интимно личное с предельно обобщённым; в личном характере – ее отличие от философии, в обобщенности (и одномоментности) – от эпоса. Эпос связан с объективацией событий жизни человека и человечества и сохраняет в то же время конкретный характер, формула же лирики противоположна: она подает субъективное как общее. Эта формула многое объясняет в коммуникативном статусе лирики. Субъективность, интимный характер лирики способствует установлению непосредственной коммуникации читателя с имплицитным автором; те же факторы облегчают возможность самоотождествления читателя с автором (или лирическим героем), обусловливает применимость лирики, возможность проецирования ситуации стихотворения в личный опыт читателя.
II. Заключение
Итак, в данной работе были рассмотрены особенности лирики как носителя элемента коммуникативного акта. На примере произведений немецких поэтов – романтиков ХVIII века Новалиса и К. Брентано выявлены коммуникативные связи, присущие лирическому стихотворению, соотношение между внутритекстовой коммуникацией и внетекстовыми субструктурами, коммуникативным и когнитивным аспектами лирики. Подробно были проанализированы автокоммуникативные мотивы и приемы, отражающие особенности творческого мышления.