§1. Объективная истина и суд присяжных.
Анализируя особенности процесса доказывания, не представляется возможным избежать вопроса об возможности установления истины в суде присяжных.
Гносеологической основой любого типа судопроизводства является принятая в нём система принципов доказательственного права. Её связь с процессом установления фактов в суде предопределяет тонкое идеологическое влияние на доказательственное право, а через него и на всё правосудие в целом философских идей, господствующего в данном обществе мировоззрения.
По вопросу об установлении истины в теории уголовного процесса существуют две основные точки зрения. Во-первых, истина в её философском понимании не только достижима, но и должна быть достигнута в ходе судебного исследования. Во-вторых, истина не может быть достигнута, а возможно лишь достижение знания о происшедших событиях с высокой степенью вероятности. Те или иные ученые-процессуалисты придерживаются одной из этих точек зрения в зависимости от того, какая философская концепция заложена в основу их мировоззрения.
Такая же ситуация и в законодательстве: какова официальная точка зрения на те или иные философские концепции и каково господствующее в обществе мировоззрение, таково и отражение вопроса об истине в уголовно-процессуальном законе.
Ещё в дореволюционной России видные правоведы Л.Е. Владимиров, А.Ф. Кони, В.А. Случевский, И.Я. Фойницкий и др. в период судебной реформы 1864 г. в весьма острой форме полемизировали по поводу установления истины и путей её установления. Устав Уголовного Судопроизводства 1864 года предусматривал в качестве цели уголовно-процессуального доказывания истину. Так, ст. 406 УУС обязывала следователя “изыскивать законные средства к открытию истины”[5]. Но истина понималась процессуалистами того времени как высшая субъективная уверенность в справедливости принятого ими по уголовному делу решения[6]. Известный русский процессуалист П.С. Пороховщиков писал: “Судоговорение не устанавливает истины, но решает дело”[7]. Такой же точки зрения придерживался и В.Д. Случевский, который в Учебнике русского уголовного процесса, части второй его “Судопроизводство”, изданной в 1892 г. писал, что “безусловной достоверности нет и не может быть в области правосудия”, что “в делах судебных судья вынужден, по несовершенству средств человеческого правосудия, по необходимости удовлетворяться лишь более или менее высокой степенью вероятности”, и что в силу этого судебное решение является лишь некоторым приближением к истине, так как “решение, до конца исчерпывающее процессуальные отношения - идеал правосудия - практически недостижимо”[8]. И.Я. Фойницкий, обосновывая подобную точку зрения, писал, что поскольку источник “нравственной истины” предполагает принятие его по доверию или на вид (например, свидетельские показания) и знать её возможно лишь до степени вероятности, но в тех случаях, когда явление “нравственного порядка” долежит нашему непосредственному наблюдению и допускает объективную проверку (например, экспертиза), они могут быть установлены до степени полной достоверности[9].
В советский период достаточно широкое распространение получила теория “максимальной вероятности” в уголовном судопроизводстве. Наиболее яркими представителями этой теории были А.Я. Вышинский и В.С. Тадевосян. А.Я. Вышинский писал: “ Судебный приговор является выражением максимальной вероятности”[10].
И в настоящий момент как среди теоретиков, так и среди практиков данная позиция относительно возможности достижения истины занимает существенное место. Представляется, что наиболее точно и аргументировано подобную позицию отразил судья Тручебского районного суда Брянской области С. Мельников в своей статье “Перечитайте “Братьев Карамазовых”: “Что представляет собой судебный акт независимо от того, кто его вынес: судья профессионал единолично, такой же судья с участием народных заседателей либо суд присяжных? По сути своей это всего лишь довольно бледное отражение фактической житейской ситуации, которая посредством исследуемых доказательств предстает в виде отрывочных, неполных, часто просто искаженных сведений перед членами суда. Суд любого уровня, любого состава и квалификации, как бы ни старался, не в состоянии воссоздать доподлинно фактические обстоятельства дела. Любое судебное решение - всего лишь приближение к истине и не более того”[11]. Подобной же точки зрения придерживается и часть членов судейского корпуса Ивановской области. Так, например, в деле по обвинению Коровкина С.Г. в совершении преступлений предусмотренных п.п. “а”, “е”, “н” ст. 102 и ч.3 ст. 147 УК РСФСР, рассмотренном судом присяжных областного суда Ивановской области, председательствующий Каленов Е.В. в напутственном слове, обращаясь к присяжным заседателям сказал: “ К сожаления, я должен констатировать, что правосудию не всегда удаётся постигнуть минувшее. ..... не думайте, что Вы обязаны установить истину. Вовсе нет. Ваша задача будет выполнена, если Ваш вердикт оценит доказанность обвинения. Однако стремиться к истине вы должны.”[12].
Сторонники данной теории исходят из практической невозможности суда установить полную достоверность исследуемых фактов, виновность или невиновность лица, привлечённого к уголовной ответственности. Представляется, что для суда непосильна задача установления абсолютной истины, т.е. истины, в точности соответствующей действительности. Максимум доступного суду, это некоторое отдалённое приближение к абсолютной истине, это установление лишь вероятности, но не вероятности вообще, а “высокой степени вероятности” или “субъективной достоверности”, “субъективной уверенности”[13]. Такая позиция основывается на том, что в судебном заседании устанавливаются не факты реальной действительности, а факты, существовавшие ранее и в настоящий момент недоступные для восприятия. Установление же этих фактов осуществляется только на основе субъективных данных - показаний свидетелей (при чём далеко не всегда очевидцев), и на основе объективных данных - следов на объектах физического мира. Но как те, так и другие доказательства могут быть истолкованы неоднозначно, как по отдельности, так и в совокупности.
Представители противоположной точки зрения основывают её на философских теориях и концепциях подобных марксистко-ленинской теории познания, которая в течении длительного времени господствовала в нашем государстве, и которая в противоположность идеалистическим теориям (таким как агностицизм, релятивизм, учения Юма, Канта, которые отрицают возможность познания “вещей в себе”, и исходят из принципа относительности и непознаваемости внешнего мира) утверждает, что в мире нет непознаваемого. И, следовательно, в ходе судебного следствия не только возможно, но и необходимо достижение истины.
В настоящий момент некоторые представители данной точки зрения, особенно в отношении суда присяжных, высказывают мнение о том, что для органа дознания, следователя, надзирающего за ними прокурора и суда психическое отношение, т.е. виновность или невиновность в совершении инкриминируемого деяния выступает как реально существующий, объективный факт и потому он может быть познан, доказан, зафиксирован в приговоре [14]. Представляется, что виновность как психическое отношение к содеянному, не является фактом реальной действительности, существующим в момент проведения судебного следствия. К моменту судебного следствия психическое отношение лица к совершенному деянию может измениться, а согласно ст. 68 и ст. 449 УПК РСФСР установлению подлежит отношение лица к содеянному до и в момент его совершения. Следовательно, и факт виновности может быть установлен только с той или иной степенью вероятности.
В настоящий момент выявить какие философские концепции лежат в основе господствующего в нашем обществе мировоззрения не представляется возможным, т.к. отсутствует какая либо официальная идеология . Поэтому разрешить вопрос о том, необходимо ли устанавливать истину по делу и требует ли этого законодатель при производстве в суде присяжных, возможно, лишь исходя из толкования уголовно-процессуального закона, т.е. раздела 10 УПК РСФСР. Для того, чтобы выявить волю законодателя, представляется необходимым ответить, по крайней мере, на два вопроса: - указывает ли законодатель где либо в статьях раздела 10 УПК РСФСР прямо на “истину” как на цель уголовно-процессуального доказывания? ; - и возможно ли достижение истины в её философском смысле при помощи тех средств, которые законодатель обязывает использовать в ходе процессуального доказывания в суде присяжных?
Отвечая на первый вопрос, можно с уверенностью утверждать, что законодатель ни в одной из статей раздела 10 УПК РСФСР не упоминает термина “истина” в отличии от иных разделов, где данный термин встречается неоднократно. Наоборот, в ч.1 ст. 449 УПК установлено правило, согласно которому присяжные заседатели не устанавливают, что происходило в действительности, а отвечают на вопрос доказано или не доказано обвинение. А именно присяжные решают вопросы факта.
Значительное влияние на процесс доказывания оказывает принцип состязательности, на котором основывается, согласно ст. 429 УПК РСФСР, производство в суде присяжных. То есть состязательность оказывает влияние на те средства, при помощи которых осуществляется собирание и проверка доказательств. Так, при производстве с участием коллегии присяжных заседателей произошло значительное снижение роли председательствующего судьи, на которого ранее возлагалась обязанность принимать все предусмотренные уголовно-процессуальным кодексом меры к установлению истины. При рассмотрении уголовных дел в суде присяжных заседателей на председательствующего, равно как и на присяжных возлагается лишь функция арбитра в споре между сторонами. То есть, в силу ст. 420 и 429 УПК РСФСР с суда при производстве в соответствии с нормами раздела 10 УПК, снимается обязанность по достижению истины. Суд лишь обязан создавать необходимые условия для исследования обстоятельств дела сторонами.