Во-первых, нужно исходить из того, что глобальная экономика в своей основе отражает, как об этом уже говорилось, специфичность переходного этапа современной эпохи, удерживает в себе как элементы отживающей (такой, которая отрицается) индустриальной системы, так и функциональные звенья утверждающейся постиндустриальной системы. Отсюда наличие в ее структуре не только рыночных, но и трансрыночных — метаэкономических — образований, их генетическая неоднородность и системная многоформатность. Функциональная диссипативность такой экономики, ее неупорядоченность и нелинейность, многоцелевая направленность и одновременно перспективная неопределенность характеризуются соответствующими признаками.
Во-вторых, в определениях такой экономики существенно повышается статус субъективного начала. Речь идет о ее очеловечении, возрастающем приоритете личности. В соответствии с этим глобальная экономика определяется не как объектно-субъектная, а как субъектно-объектная система экономических отношений, в которой ощутимо усиливается значимость постматериальных ценностей, принципов экономической свободы, расширяет - использует понятие "метаистория". В его понимании, метаисторическое — это то, что не помещается в логике исторического, выходит за пределы этой логики. Известно и понятие "метаэтика", которым определяется наука, стоящая над нормативной этикой. Кстати, аналогичные семантические конструкции используются и в точных науках, скажем, "метацентр" и т. д. Отмечу и следующее: я не противопоставляю понятие "метаэкономика" широко употребляемым понятиям "информационная экономика", "экономика знаний", "новая экономика". Метаэкономика сочетает определяющие черты соответствующих понятий. В то же время, синтезируя в себе соответствующие характеристики, понятие "метаэкономика" определяет новое интегральное качество, отражает принципы системных изменений в действующей структуре экономических отношений, и прежде всего тех, которые относятся к логике глобальных трансформаций. Базируясь на методологических основах сложных систем, метаэкономика аккумулирует в себе соответствующие трансформации.
Именно глобальная экономика характеризуется не только структурной гетерогенностью, но и возрастающей степенью своей диссипативности. Диссипативность и гетерогенность — это два органически связанных между собой определения сложных систем. Глобальная синергетическая экономика отражает и этот системный признак.
В-третьих, важным звеном экономики остается система рыночных структур, сочетающих в себе, по определению Л. Евстигнеевой и Р. Евстигнеева, прежде всего финансовый капитал, макроэкономику и экономику фирм.
Каждое из указанных формирований характеризуется:
а) собственным единством функциональных капиталов — финансового, денежного и производственного дохода;
б) специфичностью их субъектов и объектов;
в) неоднородностью институциональных определений;
г) разнообразием целевых функций и критериальных определений.
В то же время речь идет о рыночных экономических структурах, утрачивающих свои классические определения. Они реализуются в пределах не гомогенно целостной, а гетерогенно сложной диссипативной экономической системы, в которой взаимодействуют рыночные и трансрыночные детерминанты, и, что имеет принципиальное значение, последние получают доминирующий статус. На этой основе рынок начинает утрачивать свою традиционную нормативно-доминирующую функцию. Она начинает самоотрицаться. Сохраняя рыночный статус, указанные структуры в то же время девальвируют свои базовые характеристики, приобретают признаки трансрыночных образований.
В-четвертых, иное базовое звено синергетической экономики — метаэкономика. Ее можно было бы назвать проще — сказать, что это некоммерческий трансрыночный сегмент рыночной системы. Однако в данном случае мы бы остались в пределах линейной логики трансформаций, ограниченности которой при анализе современных глобально экономических трансформаций мы должны преодолеть.
В моем понимании, метаэкономика — это предпосылки действительно постиндустриальных экономических отношений в их системной зрелости. Метаэкономика — это ростки зрелой постиндустриальной экономической системы, логический продукт информационной революции, которая лишь разворачивает свои ценности, составляющая глобального синергетического общества, это экономика творческого труда, экономика производства, распределения и потребления знаний, экономика эпохи действительного гуманизма.
Если исходить из логики общеисторических трансформаций, то следует акцентировать внимание и на том, что метаэкономика — это не параллельная рынку экономика, а продолжение рынка, самоотрицание рынка при сохранении его перспективно дееспособных достояний. Таким образом, это экономика, которая де-факто перестает быть рыночной. В то же время метаэкономика — мостик не просто к трансрыночной экономике, а к трансрыночной эпохе. Нам следует разобраться и в этом аспекте, понять, в чем сохраняется экономичность и в каких ракурсах утрачивается экономическая определенность глобальной системы.
Важно увидеть за этими сугубо теоретическими определениями реальные процессы. Рынок создает мощные механизмы инновационного развития, но в то же время он формирует обостряющиеся глобальные проблемы такого развития. Каково их соотношение и каковы механизмы преодоления этого противоречия? Наука не должна уходить от этого вопроса. Он касается ряда принципиальных позиций. Если мы попытаемся спроектировать эти противоречия на новейшие экономические трансформации, оценить их с позиций индивидуализации отношений собственности, качественных изменений в характере труда, превращении информации и знаний в основную форму богатства, персонификации потребностей и других факторов, то сможем более рельефно ощутить и принципиально новые механизмы их практической реализации.
По законам канонической методологии мы, конечно, акцентируем внимание на том, что в основе системной целостности мировой экономики лежат процессы интернационализации стоимостных отношений, денег и ценообразования, формирования "средней единицы труда всего мира" (К. Маркс). Однако творческий труд как основа постиндустриальной экономики не может быть унифицированным; он не поддается стандартизации. Не поддаются унификации и постматериальные потребности. Мировые цены — в настоящее время это по большей части цены на топливно-энергетические и сырьевые ресурсы. Что касается рынка потребительских товаров, то здесь все большую доминанту приобретает процесс индивидуализации механизмов ценообразования.
С отрицанием в начале 70-х годов прошлого века золото-дивизного стандарта единое интернациональное начало стала утрачивать и мировая денежная система. Идея символического ядра этой системы — создание СДР (международной расчетной денежной единицы МВФ) оказалась практически неосуществимой, а доллар в роли мировых денег в новых условиях все в большей мере демонстрирует свою функциональную несостоятельность. В результате МВФ вынужден оценивать экономические результаты разных стран, в том числе и трансакционные процессы, не только в масштабах текущих курсовых определений, но и по паритету покупательной способности (ППС) национальных валют. А это далеко не однозначные величины. По расчетам МВФ, в 2008 г. ВВП Украины в текущих ценах составлял 106,1 млрд. дол., а по ППС — 356,2 млрд. Разница почти 3,4 раза. Каким оценкам мы должны отдавать предпочтение? Ответа нет. Системная целостность мировой экономики девальвируется и на этой основе.
Официальные резервные активы всех стран мира на начало 2009 г. составили 4,8 трлн. дол. Всего за четыре последних года они удвоились, а по сравнению с серединой 90-х годов — утроились. Зачем столь огромные сбережения — ведь это, по сути, мертвый капитал, который составляет около 8% мирового ВВП? А все довольно просто: резервы — это антикризисный ресурс; в моем понимании, это и своеобразный индикатор недоверия к рынку. Страны ежегодно откладывают в резервы миллиарды долларов, чтобы защитить себя от превратностей рынка. Показательно, что после Китая второе место по масштабам резервов занимает страна с классическим рынком — Япония. В ряду первых и Индонезия. Во время мирового финансового кризиса 1997—1998 гг. биржевой индекс в Индонезии за одну ночь упал почти на 70%. Накапливаемые резервы должны упредить повторение подобного. Но в этом ли суть проблемы..? Это не риторический вопрос. В Украине ведь тоже на начало 2009 г. резервы (этот неприкосновенный запас) составляли 32,5 млрд. дол., или почти 25% ВВП. Помогут ли они нам в случае "рыночной непогоды"?
Находясь в плену сугубо индустриальной логики, мы начали применять для определения процессов символизации экономических отношений понятие "виртуальность". Мы говорим о виртуальных ценах, виртуальной собственности, виртуальной организации труда и т. д. как о деформированных по своей сути процессах, превращении со знаком "минус", не учитывая при этом, что постиндустриальная экономика в значительной своей части — это экономика символов, экономика, в которой человек взаимодействует не с вещами (материальным миром), а со знаками, цифрами, информацией, брендами, рекламой и т. д.