Осуществленная за годы реформ либерализация экономика привела, естественно, к развитию обмена Россией капиталом с окружающим миром, в чем нет ничего удивительного. После проведения правительством либерализации цен и внешнеэкономической деятельности российские крупные предприятия начали создавать зарубежную инфраструктуру для обеспечения своего экспорта, импорта и кредитования. Точно так же крупные российские частные и государственные компании и банки неизбежно нуждались в зарубежных активах на частном уровне. Объективная основа вывоза капитала из России определяется прежде всего необходимостью обеспечения огромного международного товарооборота и его коммерческого кредитования.
К сожалению, вплоть до настоящего времени регулирующие органы сохраняют, по сути, "советское" отношение к вывозу капитала, рассматривая все операции в этой сфере как незаконные или, в лучшем случае, "неправильные" действия субъектов рынка, которые следует максимально ограничивать. На самом деле, четко отделить экономически оправданный экспорт капитала из России, связанный, среди прочего, с созданием сбытовых сетей, закреплением перспективных активов и расширением возможностей функционирования российских компаний на мировом рынке, от собственно бегства капитала вряд ли возможно, во всяком случае, без обширного специального исследования. Так что пока приходится рассматривать весь нелегальный, по российским законам, вывоз капитала как "бегство", хотя нелегальный с точки зрения валютного контроля и налогообложения вывоз российского капитала частично включает экономически оправданный и эффективный экспорт капитала, принимающий нелегальную форму из-за несовершенства законодательства.
Причины вывоза капитала из развивающихся стран и стран с переходной экономикой, в том числе из России, обычно трактуются как уход капитала от страновых рисков, попытку стабилизировать условия реинвестирования, стремление укрыть капитал, выведенный из оборота контролируемых предприятий за рубеж, в личное владение и пользование. Эта простейшая трактовка, безусловно, отражает пореформенные реалии российского капитализма: "кража у своего предприятия". Однако она недостаточна, как неадекватно и предположение о классическом поведении экспортеров капитала в зависимости от политических и экономических рисков.
Проведенный анализ позволяет сформулировать следующие выводы.
1. Вывозимый нелегально из России капитал в подавляющей своей части не имеет криминального происхождения, хотя безусловно уклоняется от российских налогов. Суть целеполагания, лежащего в основе вывоза капитала, связана с отношениями собственности и характером корпоративного контроля в пореформенной экономике России. Колебания политического климата в России и финансовый крах 1998 г. не оказали видимого воздействия на вывоз капитала из России, что позволяет прогнозировать его в будущем на том же уровне.
2. Агрегированная оценка масштабов бегства капиталов из России во второй половине 90-х гг. на основе данных платежного баланса устойчиво дает величину порядка 30% экспорта, или 20—25 млрд. долл. в год. Вывоз капитала в 1996—1998 гг. в большой мере покрывался ввозом частного портфельного капитала и долговыми заимствованиями государства. После краха вывоз капитала покрывается исключительно положительным сальдо текущего платежного баланса. Ввоз прямых (и, возможно, портфельных) инвестиций в Россию в значительной степени представляет собой частичный возврат российских вывезенных капиталов.
3. Без сокращения вывоза капитала, решения проблем налогообложения экспортных доходов невозможно долгосрочное решение проблемы долговой зависимости. Однако предлагаемые в настоящее время меры валютного контроля лишь создадут определенные затруднения на уровне среднего и мелкого бизнеса, поднимут издержки вывода капитала в пользу посредников, но вряд ли радикально затронут основные каналы вывоза по текущим статьям.
На долю научно-технического прогресса, который является основным фактором современного экономического роста, в развитых странах приходится от 80 до 95 процентов прироста валового внутреннего продукта. Поэтому не приходится говорить о каком-либо экономическом росте в отсутствие главного фактора этого роста.
Можно долго дискутировать о взаимосвязи инфляции и экономического роста, но для нас совершенно очевидна взаимосвязь экономического роста и расходов на науку. Если есть необходимый минимум расходов на науку и поддержку технического прогресса, то есть и экономический рост в современных условиях, есть инновационная активность, есть создание новых возможностей. Если нет этих расходов, значит и экономического роста не будет, как бы успешно мы ни боролись с инфляцией и ни создавали другие макроэкономические условия.
В связи с последствиями кризиса 17 августа 1998 г. для нашего дальнейшего развития следует сказать, что не этот кризис похоронил нашу науку.
Резкое падение затрат на науку в России произошло гораздо раньше, в 1989-1992 годы, когда доля расходов на науку в валовом внутреннем продукте сократилась втрое.
Когда мы констатируем, что экономика России находится в состоянии глубокой структурной депрессии, мы часто забываем о мировом опыте преодоления подобных трудностей. Этот опыт свидетельствует, что только так называемый шторм нововведений, резкий подъем инновационной активности является возможным выходом из структурной депрессии. Достаточно вспомнить опыт 30-х годов, кризисы прошлого века и мы увидим, что необходимым условием преодоления депрессии является резкий взлет инновационной активности.
В наших сегодняшних условиях для того, чтобы такой взлет инновационной активности произошел, необходимы достаточно серьезные изменения во всей экономической политике. Именно крах 17 августа, как это ни парадоксально, создал, наконец, для нас возможности изменить приоритеты макроэкономической политики.
Почему были крайне низки расходы на науку? Они снижались резко даже в относительном выражении, не говоря уже об абсолютных величинах расходов, которые снизились больше чем на порядок. Корни этих явлений - в принципах проводившейся экономической политики. Приоритеты этой политики определялись так, что за счет и при поддержке государства обеспечивалась сверхприбыль игрокам финансового рынка, финансовым спекулянтам, а не поддержка и развитие в реальном секторе экономики, социальной сфере или науке.
Последний тезис легко проиллюстрировать на примере многочисленных дискуссий о роли венчурного капитала в стимулировании НТП.
Совершенно ясно, что не может быть никакого венчурного финансирования в ситуации, когда без всякого риска, ни о чем не думая, можно вложить деньги в государственные бумаги и стричь купоны, причем до 100 процентов годовых в валюте. Подобные чудовищные макроэкономические условия - финансовый нонсенс. История не знает примеров, чтобы ставки процента на кредитном рынке в течение 5 лет более чем в десять раз превышали нормы доходности в промышленности.
Это просто абсурдная экономическая ситуация, в которой научно-технический прогресс развиваться не может. Мы жили именно в такой ситуации, и до тех пор, пока эта система финансового саморазрушения работала, все разговоры о подъеме реального сектора, об инвестициях в науку и человеческий капитал были мало кому интересны из власть имущих. Продолжалось выколачивание огромных денег на строительство финансовых пирамид на основе государственного бюджета и за государственные гарантии.
Наконец, все это рухнуло и именно сейчас создаются возможности для пересмотра приоритетов экономической политики. Ресурсы, конечно, уже не те, что несколько лет назад, но ресурсы эти есть. Вот один из примеров.
Мы уже третий год ведем бесконечное обсуждение проблематики создания банка развития, институтов развития, которые бы переориентировали государственную поддержку от финансовых спекулянтов к инновационной активности, инвестициям в производство и технический прогресс. Идея пока далека от реального практического воплощения.
А, например, в Японии в подобной ситуации поступили очень просто: все сбережения в экономике через сберегательные кассы, через пенсионную систему, через другие институты аккумулировались в подконтрольных Министерству финансов специальных трастовых фондах, которые по сути представляли собой департаменты Министерства финансов, и далее, под крайне низкие проценты, направлялись в Японский банк развития, в публичные корпорации на финансирование той же науки и нововведений. И никогда за десятилетия послевоенной истории Японии ставки процента на японском финансовом рынке не превышали 6-7 процентов. Что мешало раньше создать такой механизм в России? Ничего не мешает его создать сейчас, кроме, конечно, потерянного доверия населения.
Не перечисляя всех возможных и крайне необходимых мер экономической политики, следует сказать главное. Нам необходимо настаивать на изменении приоритетов макроэкономической политики в сторону поддержки реального сектора и, в том числе, стимулирования научно-технического прогресса. Далеко не все удалось здесь сделать при рассмотрении бюджета на 1999 г. Речь идет, например, о реализации законодательно утвержденных норм поддержки науки и технического прогресса в размере 4-х процентов совокупных расходов бюджета. Можно соглашаться, например, с большинством требований аграриев о направлении средств в сельское хозяйство, но, если мы не сумеем поддержать необходимый уровень бюджетной поддержки науки, то и о сельском хозяйстве забыть придется навсегда. Ведь современное сельское хозяйство без биотехнологий, без других достижений научно-технического прогресса немыслимо сделать конкурентноспособным. Такие примеры можно продолжать.