Нефедов С.А.
Не так давно в работе известного американского историка Честера Даннига[1] было высказано предположение о возможности использования при изучении истории России XVI в. структурно-демографической теории Дж. Голдстоуна[2]. Эта теория опирается на исследования известной французской школы «Анналов» (в частности, на работы Ф. Броделя, Э. Леруа Ладури, Э. Лабрусса, П, Шоню[3]), а также ряда известных английских немецких историков, среди которых в первую очередь, необходимо назвать имена В. Абеля, и М. Постана и К. Хеллинера[4].
Структурно-демографическая концепция имеет глобальный характер и предназначена для объяснения социально-экономических кризисов, происходивших в средние века и в новое время в различных странах Европы и Азии. Исходным пунктом демографического подхода является утверждение о том, что эти кризисы, как правило, были вызваны перенаселением. Рост населения приводил к нехватке пашен, которая проявлялась в крестьянском малоземелье, в росте цен, падении реальной заработной платы, частых голодных годах. Низкий уровень жизни, постоянное недоедание способствовали распространению эпидемий. С другой стороны, беднеющее население не могло платить налоги в прежних размерах, и это приводило к финансовому кризису государства. По мере сокращения доходов обострялась борьба внутри элиты за их распределение. В конечном счете, кризис находил выражение в системной катастрофе - в катастрофическом голоде и эпидемиях, в междоусобной борьбе, в резком ослаблении государства, открывающем дорогу вторжениям врагов. Катастрофа приводила к значительному сокращению численности населения, после чего начинался новый «экологический цикл». Изобилие свободных пашен, недостаток рабочей силы в период после катастрофы было причиной повышения уровня жизни крестьян и быстрого роста населения. Через некоторое время потери восполнялись и начинался новый кризис перенаселения[5].
Честер Даннинг полагает, что демографический подход может использоваться и при объяснении общих тенденций истории России XVI века. В подтверждение своей точки зрения американский историк указывает на такие типичные, с точки зрения демографического подхода, проявления назревающего кризиса как рост населения, сопровождавшийся ростом цен и обострением социальных конфликтов во второй половине столетия[6]. Однако Ч. Даннинг предложил лишь краткий анализ общих тенденций на протяжении всего XVI века, полагая, что рост населения и цен продолжался вплоть до кризиса времен Смуты. В этой заметке мы попытаемся несколько расширить и конкретизировать аргументацию Ч. Даннинга, и более подробно проследить динамику основных переменных, которыми оперирует структурно-демографическая теория. Автор не предполагает, что его выводы относительно возможности применения этой теории к изучению истории России являются окончательными, мы пытаемся лишь очертить контуры возможной дискуссии, которая более подробно рассмотрит этот вопрос.
Ключевой переменной структурно-демографической теории является численность населения. Рост населения в мирных условиях свидетельствует о наличии продовольственных ресурсов, замедление и прекращение роста - об ухудшении продовольственной ситуации. Статистические данные, позволяющие проиллюстрировать рост населения в России XVI века, относятся в основном к северо-западу страны. Известно, что в Шелонской и Бежецкой пятинах новгородчины численность населения увеличилась за полвека на 20-40%, соответственно возросла и площадь пашни. Для центра, в отличие от новгородчины, нет объемных статистических материалов, – имеются лишь отдельные примеры, указывающие на рост числа дворов в отдельных волостках или имениях в 1,5, в 2, в 3 раза. Нормой крестьянского участка в центральных областях в начале столетия считалась выть – пять десятин в поле, однако в середине века чаще встречаются наделы в 2?, 3, 4 десятины. Об увеличении населения говорит так же быстрый рост городов – их общее число увеличилось за полвека с 96 до 160. Эти и другие имеющиеся данные позволили А. И. Копаневу утверждать, что за первую половину XVI века население в целом увеличилось в 1,5 раза и достигло 9-10 млн[7].
В соответствии с демографической теорией рост населения должен был привести к исчерпанию ресурсов свободных земель, нехватке продовольствия, что в свою очередь, влечет замедление роста населения. «Если в начале XVI века на периферии старых владений еще есть резерв годных к освоению земель, - отмечает Л. И. Ивина, - то к середине XVI века он полностью исчерпывается, как например, во владениях Троице-Сергиева монастыря близ Углича... Плотность поселений внутри владений возрастает... Увеличиваются сами поселения, многие деревни превращаются в сельца и села»[8]. В отдельных районах имеются явные свидетельства нехватки земли и перенаселения. Отмечается нехватка земли в Белозерском крае; здесь на двор приходилось лишь по 6 десятин и, по расчетам специалистов, зерна не хватало до следующего урожая[9]. Тяжелое положение сложилось в некоторых пятинах новгородчины: по расчетам петербургских историков в первой половине XVI века зерновое производство на поместных землях Водской и Деревской пятин не обеспечивало минимального уровня потребления в 15 пудов хлеба* на человека[10]. Следствием постоянного недоедания была стагнация численности населения. Так, известно, что во второй половине XV века население Водской и Деревской пятин значительно возросло, но затем оно стало уменьшаться. С 1500 по 1540 год население уменьшилось в Водской пятине на 17%, а в Деревской пятине - на 13%. Недостаток хлеба заставлял крестьян заниматься торговлей и промыслами - или уходить в более хлебные районы. Низкий уровень потребления способствовал увеличению смертности от эпидемий; при Василии III летописи по крайней мере четыре раза отмечают в этом районе мор - в то время как в центре страны эпидемии не упоминаются[11]. Таким образом, мы видим, что рост населения достиг той точки, которая характеризуется исчерпанием природных ресурсов - и в результате население стало сокращаться. Конечно, это перенаселение было относительным - население достигла максимума, обусловленного уровнем развития сельского хозяйства и уровнем повинностей, то есть социально-экономическими характеристиками конкретного общества. То обстоятельство, что стагнация началась именно на Северо-Западе, по-видимому, в немалой степени объясняется скудными почвами этого региона и высоким уровнем ренты, сохранившимся здесь со времен независимой Новгородской республики[12].
_____________
* Здесь и далее исчисление ведется в пудах «хлеба»: четверть ржи (4 пуда) плюс четверть овса (2,7 пуда) составляют «юфть» - 6,7 пуда «хлеба». Четверть овса обычно стоила в 2 раза дешевле ржи, поэтому цена пуда «хлеба» составляла 9/10 от цены пуда ржи.
Таким образом, ситуацию на Северо-Западе можно трактовать как ситуацию экологического равновесия, когда увеличение смертности от недоедания и эпидемий компенсирует естественную рождаемость. Экологическое равновесие обычно не бывает устойчивым, случайные колебания внешних факторов, большой неурожай, резкий рост налогов или эпидемия, могут привести к катастрофе, подобной той, которая произошла в Европе в середине XIV века. В те времена связь между недоеданием и «Черной смертью» была чем-то очевидным; такого же мнения придерживаются и многие современные исследователи[13].
Другой важной переменной, акцентируемой структурно-демографической концепцией, является рост цен. По новгородским источникам, в 1470-1500 годах цены на рожь увеличились с 7 до 10 денег за четверть, но затем рост приостановился до середины 20-х годов. Впоследствии цены снова стали расти, в 1532 году цена в Иосифо-Волоколамском монастыре составляла 23 деньги, во время неурожая 1543-44 годов цены на новгородчине поднялись до 30-40 денег. В середине XVI века в Россию после долгого перерыва вновь пришел голод; в 1548-49 годах голод охватил северные районы страны. Голод сопровождали эпидемии; в 1552 году разразилась страшная эпидемия в Новгороде и Пскове; в Пскове погибло 30 тысяч человек. В 1556/57 году снова пришел голод, свирепствовавший в Заволжье и на Севере; в результате голода и бегства крестьян на юг в северных областях началось запустение. В конце 50-х годов на Двине пустовало до 40% пашни[14].
Однако, уточняя построения Ч. Даннинга, нужно отметить, что реальным мерилом избытка или недостатка ресурсов в экономической истории являются не собственно цены, а реальная заработная плата - заработная плата, исчисленная в килограммах зерна. В. Абель в своем фундаментальном исследовании привел десятки графиков, дающих сравнительный анализ динамики реальной заработной платы в различных странах на протяжении XVI- XVIII веков. На этих графиках сопутствующее росту населения падение реальной заработной платы свидетельствует о нехватке ресурсов и перенаселении[15]. Приложимо ли общеэкономическое понятие реальной заработной платы в условиях России XVI века? Мы полагаем, что приложимо, коль скоро в те времена существовали свободные работники на вольном найме. Около 1520 года обычная дневная оплата неквалифицированного работника в Москве составляла полторы деньги в день, а четверть ржи стоила 10 денег, на дневную плату рабочий мог купить около 11 кг хлеба. По европейским меркам, это весьма высокий уровень оплаты, свидетельствующей об относительном изобилии продовольственных ресурсов. В 1568 году работник на Белоозере получал 1 деньгу в день, а четверть ржи стоила 20 денег, на дневную зарплату можно было купить 3,6 кг зерна. Таким образом, реальная заработная плата за полвека уменьшилась втрое, что свидетельствует о росте населения и нехватке продовольственных ресурсов. Дневная плата в 3,6 кг кажется довольно большой, но нужно учесть, что поденщиков брали на короткие сроки, что большую часть года они не имели работы (в конце XIX века оплата при поденном найме летом в 3 раза превосходила дневную оплату при годовом найме). В действительности уровень дневной оплаты в 3-4 кг – это был уровень, характерный для времен кризиса и голода, во времена «кризиса XVII века» в Европе уровень оплаты составлял 4-5 кг[16].