Особенности национального бизнеса: фирмы -квази-агенты квази-рынка
Отечественные фирмы — субъект экономики, который пришлось создавать почти на пустом месте. Если домохозяйства и государство были и в СССР, то фирмы в советской экономике могли существовать только полулегально (неформальные отношения в легальном секторе) или откровенно нелегально
1 См.: [8, гл. 6].
(в теневом секторе). Полноценный легальный бизнес начал развиваться только в «горбачевский» период.
Жизнь современных фирм в развитых странах отличается следующими особенностями:
— в ходе «революции менеджеров» управление отделилось от собственности и стало анонимно-коллективным (это заметно даже в США, несмотря на культ «звезд» бизнеса);
— предприниматели и наемные работники рассматривают друг друга как равноправных партнеров, ищущих в конфликтных ситуациях взаимоприемлемые компромиссы (в Японии, правда, за ширмой партнерства во многом скрывается традиционный патернализм);
— конкурируя друг с другом, бизнесмены постоянно ищут новых деловых партнеров, сделки происходят в атмосфере взаимного доверия («честность — лучшая политика»), расчеты осуществляются через банки;
— преднамеренных нарушителей общепринятых «правил игры» наказывают официальные власти, они же совершенствуют сами правила и служат арбитрами в разрешении сложных конфликтных ситуаций (впрочем, в Японии публичным разбирательствам предпочитают неформальные соглашения, в том числе с использованием услуг мафии).
В ельцинской России почти все получилось «не как у людей» (если, конечно, под людьми понимать в основном евро-американцев).
Вместо гэлбрейтовской «технострук-туры» фирмами управляют «новые русские», что снижает корпоративный бюрократизм, но одновременно ставит эту «экономику физических лиц» в чрезмерную зависимость от личной судьбы и прихотей «хозяина». Внешний контроль (со стороны акционеров, государства, партнеров по бизнесу) олигархи категорически не признают, в результате чего деятельность крупных фирм информационно непрозрачна. Сложилась «экономика инсайдеров»^ — бизнес, куда допускаются только «свои».
Там, где труд и капитал должны были стать уважающими друг друга партнерами, воцарилась «экономика патернализма»2 — неформальная полуфеодальная система с отношениями «мы, рабочие, ваши, добрый хозяин, верные холопы». «В постсоветском обществе, — указывают авторы коллективной монографии, — зависимость в отношениях рабочих и руководства стала носить преимущественно односторонний характер» [8, с. 377]: когда буквально все работники постоянно ходят под дамокловым мечом увольнения, они вынуждены забывать о своих формальных правах и надеяться лишь на «доброго барина» — на неформальное попечительство «начальства».
Для характеристики отношений между постсоветскими фирмами можно воспользоваться понятием «экономика недоверия». Это означает, что отно-шенческий капитал фирм (личные связи с контрагентами) гораздо важнее всех иных факторов — не обманывают лишь тех, кого лично знают, в отношениях же с «чужаками» господствует вседозволенность («не обманешь — не продашь»). Мир бизнеса стал миром личных неформальных сетей3.
Чем дольше длились реформы, тем реже фирмы использовали денежные формы платежей, погружаясь в «экономику бартера»4, где даже зарплату но-
1 К сожалению, данная характеристика не получила в коллективной монографии специального освещения.
2 См.: [8, гл. 9].
3 См.: [Там же, гл. 7].
4 См.: [Там же, гл. 10].
ровят выдавать натурой. К 1996—1997 гг., когда бартеризация достигла апогея, по бартеру обменивалось до 3/4 всей промышленной продукции.
Что же касается конкуренции, то она развивалась в рамках «экономики олигополии», где хозяйственным развитием страны по существу управляла кучка магнатов-олигархов (одно время в ходу был даже термин «семибанкирщина»), а мелкий бизнес был слаб и дезорганизован1.
Наконец, по части защиты прав собственности и вообще защиты правопорядка в России 1990-х гг. сложилась ситуация, которую ученые мужи называют «экономикой рэкета»2, а обыкновенные люди — просто «беспределом». Это означает, что на обычного предпринимателя (не-олигарха) все глядели как на объект вымогательства, причем трудно даже сказать, кто «обдирал» сильнее — уголовный рэкетир или «рэкетир в мундире» (бюрократ-вымогатель). Для защиты своих прав бизнесмены были вынуждены обращаться не к государственным правоохранительным органам, а к бандитам, либо создавать собственные «дружины».
Российский бизнес 1990-х гг. стал, таким образом, противоречивым и не слишком удачным соединением черт американской, западноевропейской и японской моделей. Он очень «личностей», так что трудно сказать, где проходит грань между экономикой домохозяйств и экономикой фирм (черта, роднящая его с американской индивидуалистической коммерцией); он сильно зависим от государственного регулирования (как в Западной Европе и Японии); в нем сильны черты патернализма, причем мелкий бизнес развивается в основном вне поля зрения государства, а роль защитников прав собственности уголовные авторитеты выполняют не реже, чем легальные стражи порядка (как в Японии).
1 К сожалению, и эта характеристика не получила в монографии специального освещения.
2 См.: [8, гл. 11].
Впрочем, нельзя сказать, что российская фирма только копирует чужой опыт. Оригинальной, свойственной только России особенностью стала тотальная бартеризация: чем дольше длились рыночные реформы, тем, казалось, меньше фирмы пользовались деньгами и тем чаще они прибегали к меновым операциям типа «шило на мыло».
В результате соединения экономики физических лиц, экономики патернализма, экономики недоверия, экономики бартера и экономики рэкета мир постсоветских фирм приобрел очень причудливый вид, где основные признаки современного рыночного хозяйства проявлялись через самоотрицание. Одним словом, фирменные структуры России 1990-х гг. напоминают рынок не XX в., а, скорее, докапиталистических эпох.
И все же именно фирмы остаются в новой России самым «продвинутым», прорыночным институтом. Самое главное, трудности их взросления уже вполне осознаны, по крайней мере, в отношении проблем рэкета и бартера. После кризиса 1998 г. бартеризация начала сокращаться. Относительно рэкета достаточно вспомнить хотя бы появившуюся летом 2001 г. социальную телерекламу «Административные барьеры опасны для экономического здоровья страны». Конечно, между словом и делом — дистанция огромного размера...
Особенности национального государства: приватизация выгод, обобществление убытков
Российское государство не один век сочетает две характерные черты. С одной стороны, оно казалось «единственным европейцем в России», т.е. наиболее европеизированным институтом «азиатского» общества. С другой стороны, в своей модернизаторской деятельности оно раз за разом применяло «варварские методы борьбы с варварством», в результате чего подданным почему-то не очень хотелось идти в тот рай, куда загоняют палками.
В начале 1990-х гг. ожидалось, что ельцинское государство, воодушевленное либеральной идеологией, сохранит первую черту, но сможет изжить вторую. При этом за желаемый образец предлагалось брать государственные институты современных развитых стран, которые выполняют в первую очередь функции защиты прав собственности, выработки «правил игры» и контроля за их выполнением. Что же касается непосредственного участия в хозяйственной деятельности, то полемика между кейнсианским дирижизмом и неоклассической критикой «дороги к рабству» постепенно перешла в спокойное обсуждение меры, эффективной для тех или иных конкретных обстоятельств. К сожалению, в постсоветской России вопрос о государственном регулировании решался либо в идеологическом ключе, либо чисто конъюнктурно, но в любом случае без стратегического осмысления проблемы.
Парадоксальное положение постсоветского государства заключалось в том, что оно выступало и главным ускорителем рыночной трансформации, и ее главным тормозом. И горбачевские, и ельцинские реформы были событиями, которые «широкие народные массы» в лучшем случае одобряли, но отнюдь не инициировали: в России (в отличие даже от стран Восточной Европы) не было и нет развитого гражданского общества, способного подчинять и направлять деятельность государства. Поэтому рыночная модернизация в нашей стране приняла привычный вид «революции сверху», когда «государственные мужи» разрабатывают и осуществляют такие реформы, которые выгодны прежде всего им самим. Отчуждение государства от общества в результате не снижается, а, скорее, растет1.
Номенклатурная приватизация создала надежную преграду попыткам ре-ставрации старой командной экономики, 1 См.: [8, гл. 13].
но она же и жестко ограничила возможности развития рыночных сил. Советская номенклатура, которая по прежнему поставляет основные кадры и бизнесу, и государству, в постсоветские времена полюбила частнособственнический капитализм, но все так же не любит конкурентный рынок.
Первостепенной функцией государства стало не конструирование эффективных «правил игры», а помощь бизнес-элите в первоначальном накоплении капитала при помощи интенсивного перераспределения — перераспределения собственности, перераспределения доступа финансово-промышленных групп к государственной «кормушке», перераспределения финансовых потоков между регионами. В результате наше «государство всеобщего перераспределения»^ стало полем столкновения лоббистских интересов, на котором судья готов за взятку объявить победителем кого угодно, причем оспорить его решения практически невозможно. Правовое регулирование носило характер ad hoc; о социальных проблемах заботились ровно в той мере, в какой это необходимо для завоевания голосов избирателей, чтобы удержаться у власти или пробиться к ней; планирование имело очень малый горизонт (как правило, на год) и осуществлялось с неизменным расчетом на «авось» («авось» подорожает нефть, или дадут новый займ либо спишут часть старого долга).