Каждый шаг мысли, от принятие ею чего-то в качестве исходных посылок до её прихождения к неким выводам требует (необходимой и достаточной) определенности.
Последняя выступает не только необходимым условием логического мышления, но его первым признаком, наиболее существенным определением (логическое мышление, в свою очередь, претендует на представительность в отношении "мышления как такового").
Мышление отличает от прочих (сознательных и бессознательных) процессов, с ним во многом сходных и неразрывно связанных, ясность (Декарт). Последняя опирается на ту "разъятость" мышления, что обеспечивает эксплицированность его основных тезисов, в отношении которых требования исчерпывающей определенности обретают реальность.
И результаты работы мысли вполне определенны; они выкованы чередой усилий, отвергающих всякую неясность – непоследовательность, противоречие, нелогичность в системе отношений разнообразных свойств и факторов бытия. Мысль отличается от самой себя в стадии смутного поиска определенностью, равнозначной пониманию того, к чему она пришла в итоге. Именно подобная ясность отлита в исходный постулат мышления, в равенство А и А, вобравшее в себя жесткие требования однозначного различения того или иного, предполагающие столь же однозначную идентификацию всякого данного (понятно, в сфере прежде всего предметной, в отношении которой подобные требования и вполне "реалистичны", и очерчивают сами сферы (той или иной) предметности более методично и "конструктивно", нежели традиционный common sensus). Профессии порождают логики вкупе с технологиями, умножая обоюдную "прозорливость"; технологии "требуют" новой точности, отождествляя двусмысленность с (технологической) катастрофой; технологии и выступают тем историческим "ситом", что отсеивает все "не-само-идентичное", сколько то неопределенное, хаотическое, сепарирует столь аморфно-реальное, формируя реально-новое как новую реальность определенных веществ, предметов и предметных связей. Так наряду с непосредственно-предметной сферой "вещей" возникает и упрочивается иная, сфера и не "чистой мысли", и не чистой "вещности", сфера технологических карт и схем, и выступившая в конечном счете реальной почвой нового, рационального, мышления и идущей следом рациональной реальности, непосредственно воплотившей в реальность, вещество и материю, прежде столь умозрительный "матезис".
Состав "мыслимости" формируется той предметностью, с которой ей приходится иметь дело (см. исходные тезисы Гегеля); но это не "всеобщая", но "особенная" вещность, тот своеобразный мир, который возникает на месте прежнего усилиями нарождающейся промышленности (каковая и представляет собой новый предмет осознания, предмет, лишь формально вещественный, по существу же воплотивший "креативность идеального").
Технология – не "идея" и не материя; это их сплав, рожденный рациональностью и рациональность утверждающий в качестве новой реальности (материал, обеспечивающий технологические циклы, лишен прежней аморфности, и также представлен рядом заранее определенных "параметров" и соответствующих "допусков"; это и не прежняя материя, и не аморфная "вещь" классической философии, столь существенно отличная от своей идеи, это прямо воплощенная в материю идеация; подверженный обработке материал меняет на каждой ее стадии свои формы, но не существо, обретающее смысл в отношении цели, все этапы "метаморфоз" связующей и назначение (смысл) всего процесса воплотившей).
Таковы предпосылки само-представления мышления, рожденные Новым временем (как опытом формализации результатов специфического опыта познания дела – и дела познания, апробаций в сфере нарождающихся технологий).
*
Таким образом, перед утверждающейся во всеобщности сферой рационального или научного мышления возникает ее (новый) предмет.
На первый взгляд, он предстает предметом всеобщим, "природой", устроенной по рациональным меркам неким "естественным" образом; однако никакой природы вообще, как предмета науки, тем не менее не существует; предмет науки возникает и утверждается все расширяющей рамки промышленностью, не столько озабоченной изучением природы, сколько ее покорением и использованием (рационализацией и операционализацией).
Прежде всего, наука (промышленность, технология) создает свой собственный мир, из которого исключен случай – будь то в рамках "естественной природы", в которой лишь определенные ее сферы обретают статус "упорядоченных", или в рамках второй природы как совокупности промышленных сфер.
Предмет науки определен предваряющей изучение вивисекцией, природу изрядно обкорнавшей, вырезавшей в ней те регионы, над которыми властвует закон причинности; прочие регионы бытия играют роли все более несущественные, фикций, фантазий, игр, досуга, предрассудков и прочих "остатков" от прежнего монолита бытия (исторического мусора, над которым царствует "фантазия и случай"; таковые, будучи последовательно выдавливаемы в том числе и из сфер ранее существенных, например, конфликтов, сами собой обретают статус все более маргинальный, инкапсулируются в сфере развлечений и своеобразных "отвлечений", например, литературы).
Назовем некоторые положения, сформировавшие состав рационально-позитивного (технологического) отношения к миру.
Прежде всего, это фиксация некой очевидности, в своей всеохватности обретшей силу наиболее тотального (и наименее формализуемого) закона, подчиняющего себе "всё существующее": всё происходящее всегда имеет причину; причинность (или "каузальная зависимость") образует ту скрепу, что полагает рациональность всеобщим и тем самым универсальным способом представления мира; иначе, мир расположен во времени и есть определенная временная последовательность (последовательность же тавтологически очерчивает контуры самой временности "содержанием" процессуальности, прообразом которой и выступает технология).
Разумеется, "мир" не устроен так никаким "естественным" образом. Но:
Прежде мир начинает выступать в образе ленты конвейра, а после причинность как время утверждается в статусе его всеобщего и необходимого закона (для того, чтобы было возможно утвердить некое А в качестве причины Б, А и Б должны быть прежде включены в некий процесс, который сам может быть зафиксирован исключительно путем вменения окружению аподиктического критерия причинной связности).
Мир техно-логичен (во всяком случае, становится таковым).
Технологичность мира задает и иные параметры его существенности: по видимости мир переменчив, но законы его детерминации (каковыми он определен исчерпывающе) неизменны и вечны (законы познаваемы, точнее, тела и их отношения и познаются сквозь призму тех или иных законов; напомним, речь идет о специфических телах и отношениях, но предполагается, что подобная специфика выступает образцом и нормой всего "мира").
Преобразовать такой факт в основание научного метода долгое время мешало то, что каузальная зависимость не универсальна; её установление требует предварительной систематики сфер-регионов мирового устроения и некой специфической (технической) их представленности; но именно подобная возможность позволяет трансформировать хаос мира в упорядоченность регионов, в каждом из которых каузальная зависимость имеет силу (эмпирического, Юм) закона.
Мир подвержен упорядочиванию, прообразом которого выступает упорядоченность цеховая; идущая ей на смену отраслевая упорядоченность подчиняет мир систематике, по своим внешним признакам соответствующей систематике самой природы, собственной ее устроенности.
Подобно тому, как социум распадается на совокупность "цехов", мир распадается на совокупность "предметных сфер"; и первые, и вторые подвержены строгой регуляции.
"Классическая механика разделяет природу на элементы в соответствии с техникой фабричного производства. Овеществление труда ... сопровождается освобождением инструментального знания от ценностей жизненного мира". [3]
"Инструментальное знание" преобразуется в образец и норму знания, последнее же задает образцы и нормы "разума" и "сознания", каковые, в соответствии с философией эпохи Просвещения, и характеризуют человека.
Принятие подобной аподиктики подразумевает абсолютную власть времени как в плане фактического устроения мира (его дробления на совокупность причинно-связанных регионов), так и в плане методологического устроения познания; в допущении каузальной зависимости в качестве универсального объяснительного устройства мира метод и объект (мысль и предмет) непосредственно совпадают в безусловности причинно-следственных закономерностей (см., например, работу Тарнаса [4]). Вместе с тем древние философские интуиции обретают новые опоры: в центр познания помещается мысль, поскольку именно она способна различить в предметном мире его формирующие каузальные связи; чувство подобные отношения способно фиксировать лишь "смутно", нестрого, "интуитивно".
Знание тем самым преобразуется в силу (Бэкон).
Реализм нового мышления (мышления Нового времени) неразрывен от помещения всего сколь-нибудь существенного в абсолютную континуальную сетку; событие обретает статус факта, лишь будучи исчерпывающе определено местом и временем.
Начиная с Нового времени и социальный, и природный миры сближаются в своей технологичности; "свобода", маркирующая "мир человека", отступает перед "познанной необходимостью", в том числе оптимальной социальной организации.
Прежние интуиции подвергаются суровой проверке; на место смутных ощущений и предчувствий (к которым относятся и философские представления субстанции, единства, целостности и пр.) приходят строго фиксированные "реалии", заполнившие разъятый на отдельные, внутренне технологически связанные сферы, мир "Нового времени".