Э.В. Баркова
Развитие образования как направления культуры, «ответственного» за трансляцию высших ее достижений и форм человеческого освоения мира, в принципе невозможно вне категориального раскрытия фундаментальных принципов бытия. Для конкретизации его целеполагающих стратегий и логики реформирования и разработки связанной с этим новой проблемы — формирования футурологии образования как востребованного сегодня раздела философии образования, — важно осмыслить главную задачу — какого человека мы хотим сформировать в перспективе? Просвещенного Homo sapiens? Или интерактивного homo ludens? Или прагматичного homo faber? Или способного к быстрому переключению своих и компьютерных программ homo informaticus?
Отметим, что категории, отразившие формы рефлексии сущности и природы самого человека — от Homo sapiens и homo faber к homo ludens и homo informaticus, — выступают как концентрированные общие формы мышления человека о своем собственном бытии, его смысле и тех следах, которые бы он хотел оставить на планете Земля. Путь культуры отразил в этих дефинициях последовательные вехи социально-исторического процесса и доминанты их представленности в культуре-природе человека.
Каким же критериям должно отвечать современное определение человека — как ориентира образования — для того, чтобы и в будущем стало очевидно, как писал А.Т. Твардовский, что «все то, чего коснется человек, приобретает нечто человечье». Или это уже не существенная установка в отличие от ориентиров современной культуры Запада? Но какого Запада?
Недавно директор Института лингвистических исследований РАН, профессор Н.Н. Казанский в лекции «Что такое филология?», прочитанной в программе «Академия» на телеканале «Культура», рассказал о малоизвестном у нас факте, характеризующем современный Запад. Несколько лет назад президент Франции
Н.Саркози в одном из публичных выступлений задал вопрос: «Кому сегодня нужна «Принцесса Клевская?», имея в виду ненужность включения в современные образовательные программы для госслужащих этого французского романа XVII века. В ответ на это заявление студенты и преподаватели Сорбонны вышли на улицы Парижа и вслух читали роман Мари де Лафайет «Принцесса Клевская». Но главным был Манифест студентов и их аргументы: «Мы хотим жить в мире, где могли бы говорить о “Принцессе Клевской”, о каких-то других текстах, да и об искусстве и кино с нашими согражданами, какую бы должность они ни занимали. Мы убеждены, что чтение литературного текста помогает нам встретиться лицом к лицу с этим миром, профессиональным или личным. Мы верим в то, что без сложностей любые размышления и культура демократии мертвы. Потому что мы верим, что университет есть и должен быть местом красоты, а не показателей, размышлений, а не рентабельности». При этом по всей Франции они разослали коммюнике с призывом выйти на улицы и прочитать «Принцессу Клевскую», что породило целое движение в поддержку культуры [9].
Рассказывая об этом в связи с катастрофически падающей филологической культурой нашей системы образования и общества в целом, профессор Н.Н. Казанский задал риторический вопрос: если бы кто-то из наших руководителей сказал нечто подобное о русской литературе XVIII века, кто бы сегодня вышел на улицы читать оды Ломоносова или «Путешествие из Петербурга в Москву» А.Н. Радищева? Может быть, есть смысл взять пример с такого Запада?
Но переходы от одного определения человека в философии образования к другому — не случайны: за ними — объективная логика истории, включая историю страны и освоения в ней человеком своей собственной природы, сконцентрированная в категориях философии. А философия, как справедливо подчеркивает Е.Ф. Солопов, всегда работает с помощью «понятия всеобщего, охватывающего, включающего в свой объем все существующее без единого исключения. Свойственная человеческому мышлению способность обобщать доводится в философии до предела, до охвата мыслью о всеобщем мира в целом, не какого-либо ограниченного бытия, а бытия вообще. При этом философия познает всеобщее, подвергая анализу соотношение «всеобщее - отдельное», уточняя его понимание по мере обогащения знаний об отдельных явлениях и взаимосвязях между ними» [8: с. 24].
Категории при этом оказываются не пассивными зеркалами, механически отражающими действительность, жизнедеятельность и жизнетворчество человека, а их живыми, активными и — что существенно — необходимыми элементами. В этом качестве категории не только сохраняются, но непрерывно развиваются, и потому категориальный аппарат современной философии образования, как и все ее элементы и разветвления-констелляции, — свидетельство содержательности осуществленных путей, содержательности поисков объективной истины.
Логика развития информационного общества во второй половине XX века, как и философии, привела к формированию нового типа человека — homo informaticus. Но она же привела к парадоксальной ситуации, которую можно выразить вопросом: человек информационный — человек ли он? Что собственно человеческого вызрело и раскрылось в нем, если, став источником, транслятором и адресатом все возрастающего потока информации, и пересекаясь тем самым с неизмеримо большим, чем когда бы то ни было раньше, количеством субъектов, человек все более утрачивает способность к саморазвитию субъективности. Ориентация не на стереотипы сознания и набор элементарных алгоритмов общения, в которых востребован не богатый мир чувств, души, интуиции, интеллекта и духа, а на серийность пустой по содержанию, личностной позиции ведет к атрофии чувства стыда, совести, способности к серьезному внутреннему диалогу. Не подтверждается ли, таким образом, бихевиористская логика, сводящая все внутреннее к внешним поведенческим клише и тем самым решающая проблему наблюдаемости и управляемости мира человека. Homo informaticus в этом отношении — модификация тенденции рационализации общества, раскрытой еще в трудах Ф. Тенниса. Г. Зим- меля, М. Вебера, показавших, как расширение пространства социальных отношений оборачивается их формализацией.
В этой связи homo informaticus оказался в драматической ситуации дуализма: чтобы сохранить свою социальную основу, он должен максимально развернуть свою индивидуальность и многообразие векторов ее развития, но, с другой стороны, попытки проявить свою личностную уникальность оборачиваются для него социальным отчуждением, отсутствием нравственной поддержки и отсутствием понимания со стороны других. Это противоречие, как видим, разрешается в усиленном развитии игры и реалити-шоу как доминанты образов мира, в которых именно правила игрового поведения замещают возможности личностных коммуникаций. Именно поэтому homo ludens — человек играющий — органично связан с homo informaticus как субъектом рационализации открывшегося для него информационного пространства жизни. А механизмом обновления такого общества становится не Человек как цель, не развитие его природы, включая творчество, а технологически-игровое обновление программ.
В этих условиях, по справедливому суждению С.С. Аверинцева, «одна из актуальных обязанностей интеллигента — противостоять распространяющемуся злу кружкового сознания, грозящего превратить всякую активность в сфере культуры в подобие игры за свою команду, а программы и тезисы, расхожие словечки и списки хвалимых и хулимых имен — в условные знаки принадлежности команде вроде цвета майки. В этой сфере все переименовано, все значения слов для “посвященного” сдвинуты. Если открытый спор, в котором спорящий додумывает до конца свою позицию, может привести к подлинному понимаю хотя бы при самом серьезном несогласии, то оперирование знаками группового размежевания закрывает возможность понять не только оппонента, но и самого себя» (курсив мой. — Э.Б.) [1: с. 30].
Совершенствуя искусство информационных манипуляций — от простейших детских игрушек до сложнейших компьютерных игр, человек постепенно утрачивает способность к постижению высоких смыслов классической культуры, и как следствие этого — способность к сочувствию, состраданию, стремление к освоению нравственных и эстетических ценностей, к постижению интерсубъективных социальных смыслов. Однако, как ни парадоксально, именно эти тенденции развития информационного общества в силу демократизации системы доступа к информации порождают в своих глубинах новую социокультурную ситуацию, вследствие которой на наших глазах зарождается новый тип человека — homo communicativus, выходящий за границы жестко заданных рамок информационно-игрового социального пространства. Переход в XXI веке к этому определению человека — homo communicativus — обусловлен формированием новых социокультурных тенденций, парадигм в науке и той ролью, которую играет в обществе система коммуникаций как субстанция бытия современного человечества.
Действительно, в современном обществе нарастает осознание личностной невостребованности, узости предлагаемых практик, при которой субъекты — как индивидуальные, так и коллективные — все больше начинают испытывать потребность в ином типе самоопределения, а общество — в конструктивно-творческих личностях, соответствующих масштабу стоящих перед человечеством задач и способных реально решать его проблемы на уровне целостности. В связи с этим не случайно начинается переосмысление роли высокой культуры как общей формы, концентрирующей субъективную избыточность в формах, открывающих фундаментальные истинные связи человека, культуры, общества, природы и космоса и развивающей иное по отношению к информационной среде пространство [1, 2, 5-7].
Соединение личностного начала с культурой и природой открывает глубину как измерение мира человека и культурного пространства. А требования природы человека не сводятся к присвоению готовых и завершенных естественных или искусственных продуктов, но связаны с естественной потребностью находиться во взаимосвязях, в принципиально открытом, творческом, а значит, коммуникативном процессе. От роли простого проводника- транслятора сообщений человек, таким образом, на основе богатства определений и глубины освоения, раскрытия своей субъективности, переходит к роли творца мира Культуры, в том числе информационной.