А.В. Львов
В отношении государственной жизни Пифагору приписывают также честь быть создателем системы гражданского воспитания. Великий философ и его ученики, видимо, одни из первых заложили основы «аристократии духа», в соответствии с которой обладать властью, управлять и обучать должны люди добродетельные, рассудительные, опытные и достойные. Основанная на базе идеи всеобщего, божественного, космического порядка, «аристократия духа» отражала мысль о необходимости следовать универсальным, сакральным нормам для водворения блага и утверждения dike [10: IX, с. 46; XVII, с. 129-130; XXVIII, с. 137; XXX, с. 174]. Великий философ полагал, что глупо обращать внимание на мнение любого человека, важнее обратить внимание на то, кто этот человек. Когда мнения толпы противостоят истине философа, то последнее значительно перевешивает первое. Поэтому правильное понимание дано немногим, знающим людям. С другой стороны, полагал Пифагор, столь же неразумно презирать любое чужое мнение, настаивая на собственной правоте. Тот, кто поступает подобным образом, как правило, глупый, неисправимый невежа. Таким образом, благоразумие проявляется как благочестие — когда каждому воздается в зависимости от его достоинства, проявляется должное уважение и, главное, утверждается божественная dike [10: XXXI, с. 200].
Обращает Пифагор внимание и на то, что человек всегда нуждается в руководстве и опоре. «Живое существо, оставленное в одиночестве и пренебрежении, быстро впадает в порочность и низость», поэтому действия человека должны умеряться законами и обычаями, которые поддерживают как руководители полиса, так и сам гражданский коллектив в целом. По мысли Пифагора, из человеческих страстей, желание — самое опасное, так как «оно ни на чем не останавливается и уводит в бесконечность». Кроме того, желания разнообразны и противоречивы [10: XXXI, с. 203, 206-207]. В связи с этим воспитанию граждан полис должен уделять максимальное внимание. Правильное воспитание является гарантией сплоченности гражданской общины и действия закона. Пифагора возмущают граждане, которые со всевозможной тщательностью, заботой и терпением выращивают собак или птиц, а к рождению и воспитанию собственных детей относятся легкомысленно, непредусмотрительно, а порой, равнодушно [10: XXXI, с. 212-213].
Крепости полисного коллектива граждан способствует и дружба, которой Пифагор и его ученики придавали важнейшее значение. Уже древние авторы приписывали Пифагору множество изречений на эту тему: «у друзей все общее», «друг — это второе я» и другие. Он определяет добродетель как лад, гармонию, здоровье, всякое благо, обожествляет ее. Дружба же является, по мысли философа, равенством ладов» [2: VIII, с. 33; 7: с. 33; 10: XXIX, с. 162]. Говоря о мировой гармонии, согласии между богами и людьми, местными жителями и чужестранцами, членами гражданской общины, родственниками и т. п., Пифагор все это в целом именует общим понятием «дружба», которое, если верить легенде, он первым ввел в обращение [10: XVI, с. 69-70].
Определив дружбу как равенство, присущее гармонии мира, Пифагор призывает изгонять из нее дух соперничества и вражды, утверждая вместо этого взаимное доверие, честность, миролюбие и доброжелательство. Если пифагорейцы всячески избегали поддерживать дружеские отношения с посторонними, то дружбу между собой свято хранили в течение многих поколений [10: XXII, с. 101-102; XXXIII, с. 230-233]. Порфирий и Ямвлих передают историю Аристоксена о том, как тиран Дионисий решил испытать дружбу пифагорейцев Финтия и Дамона. Финтия ложно обвинили в заговоре против Дионисия и приговорили к смерти. Выслушав приговор, Финтий попросил предоставить ему время до конца дня, чтобы уладить перед смертью свои домашние дела. Поручителем в том, что он вернется, Финтий просил назначить его друга Дамона. Дамон, узнав о беде, постигшей его товарища, с готовностью представил себя в поручители. Дионисий согласился на это, будучи убежден в том, что Финтий не вернется и бросит своего друга на произвол судьбы. Однако на закате Финтий пришел во дворец тирана и выразил готовность принять назначенную ему казнь. Дионисий, покоренный такой верностью, просил друзей принять его третьим в их дружеский союз. Но Финтий и Дамон наотрез отказали тирану [7: с. 59-60; 10: XXXIII, с. 234-236].
Другая история о дружбе пифагорейцев еще более показательна, так как члены пифагорейского братства помогали даже тем, кого никогда не видели и не знали, руководствуясь правилом Пифагора, буквально гласившим — «не преломляй хлеб». Смысл его в том, что друзья всегда едят от одного куска, а того, что объединяет людей, не нужно делить. [2: VIII, с. 35] Согласно этой истории, один пифагореец заболел в пути и был взят в дом хозяином постоялого двора, который, не жалея своих средств, накормил изголодавшегося путника, пригласил врача, купил необходимые лекарства и ухаживал за больным. Когда же стало ясно, что надежд на выздоровление нет и болезнь зашла слишком далеко, умирающий пифагореец начертил на доске знак и попросил хозяина после его смерти поместить эту доску на дороге у ворот его постоялого двора. Пифагореец сказал, что рано или поздно кто-либо из его товарищей увидит начертанный им знак и, постучав в ворота дома, спросит о его значении. Тогда пусть хозяин, оказавший ему помощь и заботу, за которую сам умирающий уже не сможет ему отплатить, расскажет все, что случилось, и получит заслуженное вознаграждение. Хозяин не очень поверил этому, но после смерти своего гостя стал ежедневно выставлять доску с нарисованным знаком у ворот своего постоялого двора. Прошло много времени, но однажды мимо проходил один из пифагорейцев. Он увидел знак и спросил хозяина о его значении. Хозяин рассказал все о случившемся и получил за свою доброту и гостеприимство заслуженную награду, которая намного превысила затраченные им деньги [10: XXXIII, с. 237-238].
Исключительная честность пифагорейцев и их верность данному слову также вошла в легенды. Так, согласно одной из них, Лисид, выходя из храма, встретил своего друга Эврифама. Эврифам попросил Лисида подождать его, пока он будет молиться. Лисид обещал подождать друга. Но случилось так, что, помолившись, Эврифам глубоко задумался о чем-то, забыл о Лисиде и вышел из храма через другие двери. Лисид терпеливо ждал своего друга весь оставшийся день, ночь и большую часть следующего дня. Эврифам вспомнил о нем только тогда, когда Лисид не пришел на следующий день в пифагорейскую школу. Вернувшись к храму, Эврифам увидел спокойно ожидающего его Лисида [10: XXX, с. 185]. Подобных историй уже в древности было настолько много, что, как пишет в своем сочинении Ямвлих, «если бы кто-нибудь стал излагать все случаи общения пифагорейцев друг с другом, то он превзошел бы объем и должную меру этой книги» [10: XXVII, с. 127-128].
Главной же целью, к которой стремился Пифагор, было, по его собственному выражению, стремление «наставить душу к добру», потому что только так человек может быть подлинно счастлив. Великий философ предписывал своим ученикам каждый раз, возвращаясь в свой дом, задавать себе три вопроса: Что я сделал? Чего я не сделал? Что мне осталось сделать? (по другой версии вопросы формулировались так: Что я совершил? В чем я согрешил? Чего я не исполнил?) [7: с. 40; 9: VIII, с. 32].
Так Пифагор ориентирует человека на стезю гражданской добродетели, активной этико-политической деятельности «аристократии духа» во имя общего блага. Как пишет он в письме Анаксимену, приводимом Диогеном Лаэртским: «.если вы, лучшие люди, покинете города свои, то весь порядок в них разрушится. Не всегда хорошо вперяться умом в эфир — лучше бывает принять заботу об отечестве. Я ведь тоже не весь в моих вещаниях — я и в тех войнах, какими ходят друг на друга италийцы» [2: VIII, с. 49-50]. Заметим, что Пифагор, возможно, не только учил, но все же принимал непосредственное участие в политике [2; 3: XII, с. 9; 8: XIV, с. 16; 9: XX, с. 4; 10: XXXII, с. 220-221; см. также: 1: с. 100-102, 107-108].
Великий философ внушает гражданам, избранным на государственные должности, мысль, что они владеют своим отечеством как общим достоянием, которые гражданский коллектив вверил им для разумного и справедливого управления. Поэтому, утверждает Пифагор, и управлять следует с таким тщанием и ответственностью, с каким управляют своим хозяйством, чтобы передать его затем потомкам. Правящие должны служить образцом для сограждан в умеренности, благоразумии, самодисциплине. Быть объектами созерцания прекрасного и гармоничного. Они должны создавать условия, при которых граждане не боялись бы закона, а сами стремились к справедливости. «Ведь люди, понимая, что всякое место в мире нуждается в справедливости, создали миф о том, что одно и то же место занимает при Зевсе — Фемида, при Плутоне — Дике, а в городах — закон, чтобы тот, кто поступает несправедливо по отношению к установлениям, оказывался тем самым нарушителем всего миропорядка» [10: IX, с. 46-49].
Хотя сам Пифагор не занимал государственных должностей, многие его ученики были государственными деятелями. Разумеется, пифагорейский союз нельзя представить организацией, подчинивший своей власти целый ряд итальянских полисов. Речь может идти об индивидуальном участии пифагорейцев в их политической жизни [1: с. 112-115; 4: с. 31; 8: VI, с. 1, 12;
(III), с. 5; XII, с. 39; 11: с. 114-115; 12: р. 94]. Заметим, что вопрос относительно аристократической или демократической позиции Пифагора и его учеников, по сей день остается спорным [2: VIII, с. 3; 16; 7: с. 7; 8: VI (III), с. 4;
(VII), с. 1; 9; 10: VII, с. 33; XXXV, с. 254-255; 21; см. также: 1: с. 101-102, 107-109 и сл.; 5: с. 144-151; 12: р. 58]. После смерти Пифагора и разгрома пифагорейских общин усилиями его учеников братство все же было возрождено [2: VIII, с. 39-40, 49; 6: II, с. 39, 114-116; 7: с. 54-57; 8: VIII (VII), с. 1; 10: XXXV, с. 248-253 и сл.]. Если верить источникам, пифагорейский союз просуществовал довольно долго. Установления Пифагора исполнялись его последователями еще в течение двух веков (до ок. 300 г. до н. э.) [2: VIII, с. 45].
Что касается политической теории Пифагора и его учеников, то думается, что из скептического отношения к ней, вызванного состоянием источников, не следует делать далеко идущие негативные выводы. Они стояли у самых истоков процесса создания рациональной политической теории, опирались в большей степени на древние культовые обычаи и традиции. Кроме того, само отсутствие единой политической программы или теоретического учения не может послужить достаточным основанием для заключений о том, что ни Пифагор, ни его ученики никак не связывали своего участия в политике, не имели в рамках своей политической деятельности никаких масштабных, хотя, возможно, и сугубо религиозно-этических целей, не пытались конструировать идеал гражданина и человека.