Грачев М.Н.
Уходящий 1994-й год с полным основанием можно было бы назвать “годом Винера”: 26 ноября исполнилось 100 лет со дня рождения одного из крупнейших ученых нашего века, а в феврале – 30 лет как “отец кибернетики” завершил свои земные труды. Но, к великому сожалению, обе эти даты остались в нашей стране без должного внимания. Сегодня нас захлестнула волна воинствующего антиинтеллектуализма и эзотерической мистики, а со страниц печатных изданий и с телеэкранов нам вперемежку с набившей оскомину примитивной рекламой постоянно доказывают, что наука повинна чуть ли не во всех бедах человечества. И в этих условиях, когда кое-кто из недавних “бескомпромиссных диаматчиков”, не подозревая о глубочайших изменениях в методологии и содержании научной картины мира, постулирует имманентную порочность “механистического” знания и превосходство богооткровения или религиозной морали, наверное, не должно удивлять изменение отношения к кибернетике.
Прочно отождествившаяся в общественном сознании с “машинной метафорой”, она стала третироваться как синоним агрессивного редукционизма в понимании природы, общества и человека, а имя ее основоположника сделалось, пожалуй, одним из самых непопулярных. Между тем именно с кибернетикой Винера во многом связаны формирование неклассической и неоклассической моделей мироздания, преодоление механицизма существовавших прежде концепций и возникновение одной из разновидностей современной общенаучной методологии изучения сложных развивающихся объектов окружающего мира – многоуровневых, иерархических и, как правило, самоорганизующихся систем различной природы.
Очевидно, что рассматривать возникновение кибернетики как результат деятельности одного или даже нескольких выдающихся ученых было бы заведомым упрощением. Последовательное развитие науки в целом и отдельных ее областей невозможно понять без учета сложно переплетающихся факторов научно-технического прогресса, достигнутого уровня духовной культуры и, безусловно, сферы практических потребностей на данной стадии развития общества. Как отмечал Л. фон Берталанфи, “тот факт, что три фундаментальных исследования – “Кибернетика” Н. Винера (1948), теория информации К. Шеннона и У. Уивера (1949) и теория игр Дж. фон Неймана и О. Моргенштерна (1944) – появились почти одновременно, представлял собой, конечно, одно из совпадений, которые случаются, однако, лишь тогда, когда идеи витают в воздухе”1. [c.119]
Дополнив этот ряд более ранними концепциями – тектологией А. Богданова, “организмической теорией” А.Уайтхеда, а также первой формулировкой основных положений общей теории систем, впервые высказанной Берталанфи еще в конце 30-х годов2, но оставшейся тогда без должного внимания, нетрудно сделать вывод, что к середине века возникла настоятельная потребность в синтезе научного знания и в междисциплинарных исследованиях, а также были заложены необходимые для этого предпосылки. Несомненно, однако, что наряду с объективными факторами немаловажную роль и формировании и дальнейшем развитии кибернетики сыграли и субъективные моменты, во многом связанные с широкой сферой личных исследовательских интересов, научной и философской подготовкой Винера, его стремлением к постановке крупных теоретических проблем и к поиску путей их решения.
В своих работах основоположник кибернетики неоднократно обращался к вопросам философии и методологии науки, роли научного познания в обществе, к проблеме мироздания, к анализу возможных последствий научно-технической революции, а также к этике ученого. Интерес Винера к философской проблематике был далеко не случаен: известно, что вначале он собирался посвятить себя философии, учился в Гарвардском университете под руководством Дж. Ройса и Дж. Сантаяны, получил в 18 лет докторскую степень и лишь затем, продолжая совершенствовать свое образование в Европе, под влиянием Б. Рассела отдал предпочтение математике. “Рассел убедил меня, – писал впоследствии Винер, – что нельзя заниматься философией математики, не познакомившись более серьезно с самой математикой”3.
С самого начала своей работы в Массачусетском технологическом институте, сотрудником которого он оставался до конца жизни, Винер занялся перспективными проблемами физико-математических наук, близкими по характеру к некоторым теоретическим положениям появившейся через четверть столетия “науки об управлении и связи в животном и машине”. Математика, которую ученый считал своей главной специальностью, в его представлении никогда не подразделялась на “чистую” и “прикладную”, а была единой и органически связанной с естествознанием. “Природа, – говорил основоположник кибернетики, – в широком смысле этого слова может и должна служить не только источником задач, решаемых в моих исследованиях, но и подсказывать аппарат, пригодный для их решения”4.
Будучи убежденным, что “высшее назначение математики как раз и состоит в том, чтобы находить скрытый порядок в хаосе, который нас окружает”5, Винер пришел к формулировке концепции вероятностной Вселенной, где математические абстракции помогают обобщить и упорядочить материал из различных областей знания, а также обосновать положения и выводы новой теории, охватывающей процессы обмена информацией и управления в разнородных динамических системах – технических устройствах, живых организмах и человеческих сообществах. В качестве отправных моментов для построения своей модели мироздания Винер избрал основные положения ньютоновской классической механики.
Согласно классическим представлениям, любая динамическая траектория, как известно, обладает свойством обратимости, т.е. основные законы движения не изменяются при замене знака времени. Из структуры уравнений динамики также следует, что некоторая система начнет эволюционировать назад во времени, если мгновенно обратить скорости всех составляющих ее элементов. Соответственно, изменения в системе, которые могли бы быть вызваны обращением времени, компенсируются обращением скорости. [c.120] Наряду с обратимостью, распространяемой на все без исключения динамические изменения, в качестве универсальной характеристики классической картины мира выступает также однозначная причинно-следственная зависимость, или жесткий детерминизм всякого процесса, происходящего во Вселенной, поскольку любая последовательность явлений полностью определяется своим прошлым.
Между тем классическая модель, позволяющая сформулировать в универсальной и довольно простой математической форме законы механического движения, на деле оказывается применимой лишь к локальным областям окружающей нас действительности, поскольку она не в состоянии объяснить, Например, однонаправленность во времени необратимых термодинамических и биологических процессов. Однако это не означает, что картина мироздания, базирующаяся на выводах классической механики, принципиально неверна. Выдвигая свою концепцию вероятностной Вселенной, где время однонаправленно, а вместо жесткого лапласовского детерминизма вводится статистическая интерпретация причинно-следственных связей, Винер показал, что ньютоновская модель совместима с гораздо более широкой картиной мира, создаваемой усилиями последующих поколений ученых, в качестве описания предельных частных случаев динамических систем, в особенности астрономических, планетарных, ибо, например, “положения, скорости и массы тел Солнечной системы в любой момент известны с исключительной точностью, а их будущие и прошлые положения вычисляются легко и точно – хотя бы в принципе, если не всегда на практике”6.
Смысл подхода основоположника кибернетики к созданию более обобщенной концепции мироздания, в которой он видел развитие идей статистической физики, заложенных Дж. К. Максвеллом, Л. Больцманом и Дж. У. Гиббсом, заключается в том, что биологическая или термодинамическая “стрела времени” проявляет себя лишь в сочетании со случайностью. Только тогда, когда какая-либо сложная система, состоящая из большого числа связанных между собой частиц, ведет себя достаточно случайным образом, в ее описании возникают различие между прошлым и будущим, а следовательно, и однонаправленность времени, которая может выражаться как в тенденции к все большей однородности в пределах системы, так и в спонтанном возникновении более сложных структур, обладающих относительной устойчивостью.
Для систем такого рода точное определение ньютоновских начальных условий – положений, скоростей и ускорений всех частиц в некоторый момент времени – на практике не осуществимо. Следовательно, с самого начала вместо точных значений всех параметров задачи мы располагаем лишь определенными диапазонами их возможных значений, относящимися не к конкретному состоянию системы, а к множеству возможных ее состояний. Но тогда, основываясь на ньютоновской или любой другой системе причинно-следственных связей, мы сможем предсказать на будущий момент только распределение вероятностей для возможных состояний системы. “При решении этого вопроса, – подчеркивал Винер, – ученый вынужден рассматривать вместо одной-единственной Вселенной множество различающихся между собой миров, причем каждый из них имеет лишь некоторую определенную вероятность совпасть с тем, в котором он живет. Он не в состоянии с уверенностью сказать, что же будет происходить отныне и вовеки, а может только объяснить, что, по всей вероятности, произойдет в какое-либо определенное время, при каких-то определенных условиях”7. Соответственно, “возможность даже и этого предсказания уменьшается с течением времени”8.
С точки зрения основоположника кибернетики, “…мир представляет собой [c.121] некий организм, закрепленный не настолько жестко, чтобы незначительное изменение в какой-либо его части сразу же лишало его присущих ему особенностей, и не настолько свободный, чтобы всякое событие могло произойти столь же легко и просто, как и другое. Это мир, которому одинаково чужда окостенелость ньютоновской физики и аморфная податливость состояния максимальной энтропии или тепловой смерти, когда уже не может произойти ничего по-настоящему нового. Это мир Процесса, а не окончательно мертвого равновесия, к которому ведет Процесс, и это вовсе не такой мир, в котором все события заранее предопределены вперед установленной гармонией…”9.