Уличная виктимизация
Члены территориальных группировок конструируют себя в качестве хозяев улицы, создавая дискурс, на основании которого настоящие пацаны владеют местным городским пространством, а ботаники или лохи находятся как бы в их безоговорочном распоряжении, зависят от их настроения и прихотей. Это позволяет поддерживать на улице такие властные отношения, при которых необходимость каждый раз осуществлять прямое насилие отпадает. Как сказал один из участников фокус-группы,
«пацан не должен драться во всех случаях, он должен уметь тебя поставить на место просто разговором. Люди верят тому, что говорит пацан, и они дают ему то, что он просит».
Успешной самопрезентации в качестве хозяина уличного пространства (то, что В.В. Волков называет «перформативными практиками» насилия[20][138]) достаточно для того, чтобы держать ботаников и лохов в страхе или воспроизводить в них ощущение неполноценности (подшучивая или издеваясь над ними и держа их тем самым «в тонусе»), либо получать материальные блага – деньги, велосипеды, часы, мобильные телефоны. Последнее называется «разводом». Считается, что настоящий пацан должен обладать навыками «развода», чтобы получить то, чего он хочет с помощью обмана и убеждения. «Развод» требует красноречия (надо постараться «запудрить мозги»), а также способности морально подавить жертву (подкрепляемой при необходимости ссылками на возможность санкций при непослушании).
Приведем фрагмент из фокус-группы.
– Когда развод, человеку пудрят мозги так, что он уже не думает ни о чем.
– Есть такие люди, которые поговорят пять минут с человеком, и он им отдаст всё, что угодно.
Интервьюер: Ну, вот расскажи, чем он давит на него, почему он отдает?
– Ну, психологически. Я ему скажу: «Дай мне денег, я тебе отдам завтра». Он мне даст денег, а завтра я его пошлю. Он станет терпилой [пассивной жертвой и потенциальным объектом дальнейших вымогательств – C.C.].
– Когда сидишь с ним, разговариваешь, можно судить по его реакции, что он уже нервничает. Когда, например, на телефон разводишь. Я сижу с ним, понимаю, что он уже нервничает. И я говорю: «Ну, ладно, отдай ты мне этот телефон. Я тебе его через полчаса, через час принесу». Он уже никуда не может деваться, а я ему еще точку такую ставлю критическую, что уже всё. И он мне отдает этот телефон. Я беру, ухожу с ним и всё.
– Видишь – парень сидит, пиво пьет. Хоть у тебя и будет сигарета, подойти сигарету стрельнуть. Такой вид сделать, что так и так, деньги срочно нужны, пацаны кинули. Телефон потерял. Давай твой продадим, а деньги завтра вернем. Просто пойми, пацан, дело такое. Вот так вот развел его минут в двадцать, он тебе телефон отдает. Ты ему свой номер оставляешь, якобы домашний.
Как убедительно показали А. Салагаев и А. Шашкин, в основе «развода» лежит конструирование подчиненной маскулинности жертвы. В начале взаимодействия пацан оценивает, является ли собеседник «лохом» или же он может постоять за себя и соответствует требованиям, предъявляемым к «настоящим пацанам». Если он убеждается, что это не так, он строит коммуникацию таким образом, чтобы и жертва приняла свою подчиненную маскулинность.
«Диалог представляет собой определенную воронку, когда сначала находится один признак "лоха", а потом вокруг него конструируется целостный образ. В результате интернализации жертвой своей роли она, под угрозой физической расправы, неизбежно попадает в материальную зависимость от члена группировки»[21][139].
Помогают навыки «развода» и для того, чтобы избежать неприятностей с милицией – поскольку жертва «добровольно» отдает свои ценности пацану.
Враги
Молодые люди из других районов, попадающие на домашнюю территорию, – это, пользуясь выражением Мэри Дуглас, «материя, находящаяся вне своего места»[22][140]. Поэтому они являются законной жертвой – на них можно напасть, избить их, отобрать мобильник, часы или деньги.
Они, как представители чуждых общностей, являются врагами. Если ботаник не является врагом (он скорее дезертир с поля боя) то неформал (например, рэпер или панк), пацан с другой территории, представитель чужеродной этнической группы («черный») являются достойными противниками. Врагами являются и гомосексуалисты – мужчины, предавшие идеи гегемонной маскулинности.
В рассказах об этих врагах пацаны часто указывают на то, что те засоряют территорию (чужие ребята, как считается, мусорят) или ведут себя каким-то другим неподобающим образом. «Черные» также ассоциируются с мусором, с некультурным поведением (они же, как считается, ввозят в Россию наркотики). Представители иных молодежных субкультур могут осуждаться за нарушение гендерной чистоты (панки, например, неопрятны и часто не умеют драться, а рэперы надевают одежду, которую не должен надевать уважающий себя мужчина). Однако насилие в отношении врагов далеко не всегда оправдывается какими-либо моральными принципами. Часто достаточно того, что они просто принадлежат к чужой, инородной категории. То, что с ними можно и нужно воевать – просто в порядке вещей. Как сказал один из участников фокус-группы,
«если мы идем и видим азера, мы его, конечно, побьем. Но если азер не попадается, а идет незнакомый русский, мы его тоже замочим».
Поскольку построение уличной идентичности требует наличия врагов, то такие враги находятся в наличных территориальных, национальных и культурных общностях, к которым сами пацаны не принадлежат. Иногда достаточно минимальных маркеров уличного статуса для того, чтобы мобилизовать агрессию. Таким обозначением может служить банка пива.
«Ну, вот Орёл, например, он 1-ый микрорайон держит. Он не ко всем лезет. Если идет какой-нибудь с портфельчиком из школы, он не полезет к нему. А идет если незнакомый с пивом, чистенький. Он ему говорит: "Хочешь, я тебя попачкаю?". Ну, дальше начинается».
Битвы с врагами служат закалке характера и укреплению сплоченности группы. Иногда пацаны предпринимают поездки в поисках приключений. Вся группа может напиться и поехать на ближайшей электричке, чтобы устроить драку (либо в ней, либо в пригородных районах). При этом они рассчитывают на то, что возмездия не последует – вряд ли люди из поезда или из пригорода узнают, откуда их обидчики. Насилие в этих случаях может быть экстремальным – хотя никто не ставит своей целью убить жертву, вполне обычным является избиение жертвы ногами, прыжки и танцы на теле поверженного врага. Но и здесь жертв выбирают в соответствии с уже описанными категориями. Пацаны с удовольствием нападут на компанию неформалов, но нападение на беззащитных ботаников не приветствуется.
Вот фрагмент из фокус-группы:
Интервьюер: А если едет компания ботаников, на них нападают?
– А чего на них нападать? Ну, представьте, едет человек и читает газету. И что?
Интервьюер: То есть они не вызывают желания их побить, да?
– Интерес есть к тому, кто может дать сдачи.
Становление пацана
Ритуалы, связанные с насилием, очень часто описываются их участниками в терминах иррационального драйва, бессознательной тяги к кровавым «приключениям». Поведение может быть направлено на получение желаемой физиологической реакции («нам захотелось адреналина, и мы поехали драться»). Конечно, насилие для участников (но не жертв) драки может быть вполне связано и с приятным возбуждением, и с мощным приливом энергии. Тем не менее, существуют важные обстоятельства, указывающие на то, что удовольствие от драки, восприятие ее как радостного события является также и социально конструируемым.
В ходе уличной социализации пацаны учатся интерпретировать свои переживания от драк и столкновений как радостные. Подобным образом в субкультуре любителей марихуаны, описанных Говардом Беккером, существовало обучение начинающих курильщиков интерпретации своих ощущений как приятных[23][141]. Пацаны учатся воспринимать драку как праздник и в процессе общения, и в результате определенного инструктирования.
Вот, например, фрагмент из фокус-группы.
Интервьюер: А от чего это зависит, что некоторые ребята не любят драться, а некоторые любят?
– Я думаю, что это зависит, в принципе, от того, в какой компании.
– И от воспитания.
– Ну, вот у нас компания. И есть один человек, который не любит драться. Мы ему скажем, ну что ты, пойдем, всё нормально будет. Он в первый раз пробует и видит, что мы сильней. Мы говорили ему, что адреналин. Радуется победе. И уже потом автоматически начинает драться.
– У меня брат домой пришел после драки. Я еще тогда поменьше был. Весь в крови, в руках держал кусок щита. Такой радостный, весь в крови, зубов нет, пришел домой.
Рассказы о драках опровергают представления о драке как о бесконтрольной тяге к насилию. В драке всегда есть расчет. Как правило, пацаны, отправляясь на драку, не берут с собой оружия, чтобы не было проблем с милицией. Не едут они и в центр Москвы, поскольку там более вероятно быть побитым «людьми, за которыми есть народ».
Когнитивная карта пацана включает определенные сцены, на которых драка опасна.
«На перроне страшно драться, потому что могут сбросить вниз. В метро, в автобусах тоже страшно. В автобусах очень, потому что там некуда бежать. Бывает такое, что кого-нибудь в угол закроют и месят».
«Стрелки»
Эмоциональные и идеологические значения насилия подтверждаются через участие в ритуалах коллективной драки. К таким ритуалам относятся, например, «стрелки» – коллективные поединки, на которых меряются силой разные уличные компании.
По мнению Мориса Блоха[24][142], идеологическим ядром ритуала является «логика доминирования» внутри социальной структуры. Ритуалы связаны с «идиомой захвата», с агрессией против тех, кто находится вовне, что обеспечивает сплоченность и единство социальной группы. С помощью ритуала, с одной стороны, создается общий мир, а с другой стороны, подтверждается представление о мире как о дуалистическом, разделенном на своих и чужих.