На данном этапе можно было бы отметить, что вульгарные редукционист-ские доктрины социального конструирования гендера имплицитно содержат в себе мнимую оппозицию додискурсивного пола и дискурсивного гендера, а потому не способны мыслить социальное производство и производство субъективности в формате нестабильного, взаимообусловленного творческого становления. Например, отнюдь не случайно теоретические версии социального конструирования гендера Т. Парсонса и Р. Бэйлза [20] и даже драматургический интеракционизм Э. Гофмана [14] содержат эссенциалистские тезисы, рассматривая половые различия на уровне социального взаимодействия как выражение натурализованной половой сущности индивидов. «Гендерная игра», осуществляемая в социальных взаимодействиях, становится здесь якобы «естественным» проявлением социально организованной сущности биологического пола актеров. Половые различия наделяются социальным смыслом в соответствии с принципами институциональной рефлексивности, которая рассматривается как встроенность гендерных стереотипов во все институты общества. Поздние теории конституирования гендера П. Бергера и Т. Лукмана [4], а также этнометодология Г. Гарфинкеля [13], напротив, избегают редукционистских трактовок отношения природного и культурного измерений, подчеркивая деятельностный характер усвоения опыта: субъект создает гендерные правила и отношения, а не только воспроизводит их. Впервые потребность в пересмотре вульгарных теорий гендерной социализации возникла в связи с проблематизацией изменения дискурса о гомосексуализме; другим фактором явилось обсуждение проблемы транссексуалов. Наконец, третий вызов был связан с осмыслением новейших биологических исследований, согласно которым однозначное приписывание пола по хромосомным и генетическим признакам затруднительно. Все явления, прежде рассматривавшиеся как перверсивные или патологические аномалии, в постсовременном постметафизическом дискурсе нашли место как выражение многообразия жизни; и сегодня становится все более очевидным, что даже категоризация по половому признаку может осуществляться лишь в интерактивном процессе взаимодействия индивидов, но не является следствием априорной установки.
Отказ от тотального субъекта классического феминизма влечет за собой критику установок уникальной женской субъективности, радикально отличающейся от мужской (и наоборот). Напротив, постдисциплинарный субъект не может интерпретироваться как стабильный и унифицированный. Прежде всего, необходимо определить пространство дискурса, внутри которого субъект создан. Перформативность в понимании Батлер — результат воспроизводства регулятивных социально-культурных норм в обществе, она ретроактивно конструирует эффект некоей «истинной» женской или мужской «сущности». Отказ от додискурсивной идентичности открывает возможность использования альтернативных стратегий поведения и говорения, обретения идентичности вне эссенциалистских обоснований. Перформативность пола — это цитатность закона власти, т. е. идентификация, надетая на тело. При этом Батлер не признает существования властного закона как априорного по отношению к перформативному действию субъекта (как это имело место в классическом психоанализе З. Фрейда), но понимает социальный закон в качестве производящегося через систему «цитатности» параллельно с производством самой субъективности.
В целом концепция Дж. Батлер является показательной в том плане, что эксплицирует изменения, произошедшие в современной феминистской и гендерной теории в последние десятилетия, и как «транс-дискурсивная позиция» (М. Фуко) открывает фактом своего прецедента в культурной среде определенную традицию исследовательских практик. Совокупность стоящих перед гендерным дискурсом вопросов, по Батлер, такова: 1) каким образом гендерная политическая теория должна дискурсивно реагировать на новые условия функ-ционирования дисперсной, нелокализуемой власти? 2) какие виды активности возможны внутри критической позиции, которая сегодня работает вне понятия универсального субъекта или стабильного «я»? 3) может ли существовать деконструктивная политика вне онтологического основания единой гендерной категории? 4) если становится понятным, что политический дискурс может иметь различные и меняющиеся сигнификации (в том числе симулятивные, ложные или бессознательные), то каковы в таком случае политические последствия как для теории феминизма и феминистских практик, так и для мужских практик деконструкции традиционных маскулинных идентичностей?
Отвечая на эти вопросы, Батлер отмечает, что представление о структурно расширенном субъекте позволяет осуществлять критику традиционных политик идентичности; кроме того, если субъект перманентно субъективируется, не являясь окончательно заданным, то он выступает в качестве потенциала ресигнификативных процессов, т. е. не поддается означивающему механизму власти. Попытки придать нормативный универсальный контекст категории «женщина» или «мужчина», заранее коннотируя гарантии солидарности, не приведут к интегрирующему основанию освободительного движения. Любые групповые обозначения в новом логическом и политическом контексте должны допускать множество различий и быть открытыми к перманентным изменениям. Поэтому основным теоретическим вопросом должен стать вопрос о том, на основе каких механизмов исключения и дискриминации «женщина» и «мужчина» сконструированы как категории внутри различных дискурсов.
Другой яркий пример концептуальной проблематизации классической гендерной теории, ее аргументативных метафизических стереотипов и универсалистских политических притязаний представляет работа И. К. Сэджвик «Эпистемология чулана», переопределяющая эту теорию с точки зрения исследования миноритарной queer-идентичности и субъективности. По мнению автора, многие из основных позиций мышления и знания в западной культуре ХХ столетия выстраиваются в контексте эндемического кризиса в дефинициях гомо/гетеросексуальности. При этом утверждается, что гомо/гетеросексуальное разделение, имеющее фундаментальное значение для современных политик идентичности и социальной организации, влияет на культуру посредством нестираемых определений бинарных категорий. Дефинитивные оппозиции культуры, подорванные деконструктивистской критикой, не позволяют вести речь об их нейтрализации в свободной полисемантической игре — они остаются политически нагруженными: по словам Сэджвик, «понимание их неразрешимой неустойчивости всегда имело место и постоянно придавало дискурсивную власть как антигомосексуальным, так и гомосексуальным культурным силам нашего века» [12, 17]. Это важное замечание необходимо принимать во внимание при обсуждении сексуальной и гендерной политики, масштабность которой велика именно по той причине, что «категории гендерного угнетения могут обладать структурирующей силой для мыслительных построений, для основ культурной дискриминации, тематически не связанных с гендером» [Там же, 39].
Важный методологический вопрос, который решает автор, — вопрос о концептуальных отношениях «сексуальности» и «гендера» (который в прагматическом плане позволяет конкретизировать проблему взаимосвязей между (нео) феминистской и queer-теорией, а также прояснить противоречие в интерпретации гомосексуального выбора в качестве порогового или сепаратистского). Интерпретация гендера, осуществляемая И. К. Сэджвик, вытекает из пересмотра классической бинарной концепции гендерного производства, которая, в свою очередь, имеет основания в некорректной и необоснованной натурализации бинарной схемы хромосомного пола, поэтому для деконструктивной работы автор прибегает к нейтральному концепту «сексуальность».
Причины легитимности порядка гендерной поляризации кроются в его самозамкнутом, аутопойетическом характере, бесконечно производящем свои собственные симулятивные эффекты в качестве несуществующих онтологий и референтов (в данном случае таковой является хромосомная оппозиция). Более того, морфологические различия женского и мужского тела в нулевой степени, не подвергнутого культурным интерпретациям и социальным искажениям, гипотетически могут быть отнесены к двум (по определению противоположным) классам, но пол «XX» не может быть противоположным полу «XY» в смысле биологического кода. Это обстоятельство заставляет нас вступить в полемику с рядом классических феминистских движений, которые выстраивают свою аргументацию, некритически заимствуя положения социально-конструктивистской методологии. В частности, когда С. Бем в «Линзах гендера» [3] заявляет, что анатомические и репродуктивные критерии различения полов не должны оказывать влияние на их социальные определения и культурные коннотации, в качестве возражения можно указать на способность последних перформативно обосновывать аутентичность биологических различий. Выход из теоретического тупика заключается в радикальной проблематизации оппозиции означающее/означаемое, знака (тела) и его денотата, т. е. в деконструкции всех классических дефиниций пола и гендера, дающих возможность исследования гибридных субъективностей в постсовременной социальности.