1) массы выполняют те самые общественные функции, которые раньше были предоставлены исключительно избранным меньшинствам;
2) и в то же время массы перестали быть послушными этим самым меньшинствам: они не повинуются им, не следуют за ними, не уважают их, а, наоборот, отстраняют и вытесняют их.
Господство масс имеет и положительную сторону: оно способствует подъему исторического уровня и показывает наглядно, что средний уровень жизни сегодня выше, чем был вчера.
Избалованные массы настолько наивны, что считают всю нашу материальную и социальную организацию, предоставленную в их пользование, такой же естественной, как воздух, ведь она всегда на месте и почти так же совершенна, как природа.
Масса не желает терпеть рядом с собой тех, кто к ней не принадлежит. Она питает смертельную ненависть ко всему иному.
Восстание масс может предвещать переход к новой, еще невозможной организации человечества; может и привести к катастрофе. Нельзя отрицать достигнутого, нельзя и считать его упроченным. Факты скорее говорят нам, что никакой прогресс, никакая эволюция не прочны, они всегда под угрозой регресса, отката. Все, все возможно в истории - и триумфальный прогресс, и периоды упадка. Ибо жизнь (индивидуальная и общественная, личная и историческая) - единственное в мире явление, сущность которого - опасность. Она состоит из "перипетий". Строго говоря, жизнь - это драма.
Когда масса претендует на самочинную деятельность, она тем самым восстает против собственной судьбы, против своего назначения; именно в этом смысле и можно говорить о восстании масс. Ибо единственное, что можно с полным правом и по существу назвать восстанием, это неприятие собственной судьбы, восстание против самого себя. Масса выступает самостоятельно только в одном случае: когда она творит самосуд; другого ей не дано.
Массы знают, что, когда им что-либо не понравится или чего-нибудь сильно захочется, они могут достигнуть без усилий и сомнений, без борьбы и риска; им достаточно нажать кнопку, и чудодейственная машина государства точно сделает, что нужно. Эта легкая возможность всегда представляет для масс сильное искушение. Масса говорит себе: "Государство - это я" - но это полное заблуждение. Государство тождественно с массой только в том смысле, в каком два человека равны между собой, если они оба - не Петры. Сегодняшнее государство и массы совпадают только в том, что оба они безымянны. Но человек массы действительно верит, что он - государство, и все больше стремится под всякими предлогами пустить государственную машину в ход, чтобы подавлять творческое меньшинство, которое мешает ему всюду, во всех областях жизни - в политике, в науке, в индустрии. Творческие стремления общества будут все больше подавляться вмешательством государства; новые семена не смогут приносить плодов. Общество будет принуждено жить для государства, человек - для правительственной машины. И так как само государство в конце концов только машина, существование и поддержание которой зависит от машиниста, то, высосав все соки из общества, обескровленное, оно само умрет смертью ржавой машины, более отвратительной, чем смерть живого существа.
3. Массовая душа и массовый человек
Швейцарский психолог и психиатр, Юнг, считает, что и массовая душа (a mass, psyche) и массовый человек (a mass man) являются продуктом исторического развития, сформировавшего на протяжении четырех веков современную жизнь и сознание западного человека. До эпохи Реформации душа западного человека, по мнению Юнга, обладала определенной цельностью и уравновешенностью, потому что, несмотря на все свои изъяны, средневековая религия с ее как дружественными человеку, так и сатанински-враждебными символами обеспечивала необходимый выход для бессознательных и иррациональных сил души. Вплоть до начала индустриальной революции жизнь каждого человека была тесно связана с природой и другими людьми.
Юнг считает, что было бы ошибочным следовать рационалистическим принципам Просвещения до их логического конца и пытаться подчинить все личные и социальные явления рациональной воле. Никогда не было доказано, говорит он, что жизнь и мир рациональны; напротив, есть «серьезные основания для того, чтобы предполагать, что они иррациональны или скорее что в последнем своем основании они оказываются по ту сторону человеческого разума... Следовательно, разум и воля, которая ищет опору в разуме, действительны только до известного момента». То, что находится за его пределами, иррациональные возможности жизни, разум исключает, искажая, таким образом, действительность, чтобы потом, когда реальность начинает мстить за свое искажение, почувствовать себя удивленным и подавленным. Так, в чисто теоретическом плане разум должен был бы положить конец продолжающемуся усовершенствованию и накоплению ядерного оружия, так же как и иррациональной и неэффективной манере решать международные проблемы с помощью войны. Но если история XX столетия что-то и продемонстрировала, так это то, что одного разума недостаточно.
Индустриальная революция, следовавшая по пятам Просвещения и осуществлявшая на практике его рациональные и научные теории, способствовала еще большему отделению западного человека от его бессознательной и инстинктивной природы. Оказалось, что, чем больше человек подчиняет своей власти природу, тем более высокого мнения он о своем знании и мастерстве и тем глубже его презрение ко всему природному и случайному, ко всем иррациональным данным (irrational data), включая бессознательную часть души. Похоже, что ничто не мешает связи между сознательной и бессознательной частями души больше, чем внешний успех и власть. Юнг часто ссылается на эпос о Гильгамеше для иллюстрации психологии комплекса власти: он понимает этот эпос как аллегорическое описание взаимоотношений между сознательным (Гильгамеш) и бессознательным (Энкиду) аспектами души в ситуации, когда сознание стремится господствовать над всем, в том числе и над бессознательным. Судьба современного человека во многом напоминает происходящее с Гильгамешем, и, подобно нашему знанию обэтом эпосе, конец которого пока не найден, будущее его покрыто мраком *(Эпос о Гильгамеше — произведение величиной в три тысячи строк, написанное приблизительно за две тысячи лет до Р. X. и сохранившееся на каменных табличках, найденных среди развалин Ниневии. Оно рассказывает о приключениях воинственного и властного Гильгамеша, согласно вавилонской легенде, царя Эреха, и его примитивного двойника, соперника и друга Энкиду. Когда Энкиду неожиданно умирает, Гильгамеша охватывает страх смерти. Он отправляется на корабле на поиски дерева, дающего вечную жизнь, но, найдя его, оставляет без присмотра, и его похищает змея. Тогда он обращается к духу Энкиду за утешением, но друг рисует ему мрачную картину будущего, ожидающего смертного).
Юнг также отмечает, что психическая эволюция человека не успевает идти в ногу с его интеллектуальным развитием и что бурный рост сознания, связанный с развитием науки и технологии, оставил бессознательное и моральные силы далеко позади. В то же время атаки со всех сторон на бессознательное принудили его занять «оборонительную позицию, которая находит себе выражение в универсальной воле к разрушению», т. е. бессознательное стремится, в свою очередь, уничтожить мир, который, похоже, решился на то, чтобы разрушить бессознательное. Юнг видит в развитии ядерного оружия отчасти и работу бессознательного, поскольку бессознательное через посредство предчувствий и интуиции принимает участие в изобретениях и открытиях, и, «если оно вкладывает оружие в ваши руки, оно целится в какое-то насилие по отношению к себе».
Наконец, индустриальная революция довела до конца разделение между сознательным и инстинктивным началами и внесла свой вклад в возникновение массовой души, отрывая от земли большие группы населения и скапливая их в огромных городах, где, оторванные от почвы и вовлеченные в одномерное существование, они утратили, по мнению Юнга, всякий живой, здоровый инстинкт, в том числе и инстинкт самосохранения.
Таким образом, конечным продуктом объединенных сил Реформации, Просвещения и индустриальной революции является массовый человек — человек, социально изолированный от других людей, отделенный от своего бессознательного и инстинктов и в силу этого подверженный массовым психическим эпидемиям, наиболее характерным и ядовитым проявлением которых служат массовые политические движения. Фактически Юнг утверждает, что он мог бы без особого труда «построить политическую теорию невроза, поскольку современный человек испытывает возбуждение главным образом от политических страстей». Тем же фундаментальным событиям, которым современный человек обязан своими особыми психическими и социальными расстройствами, он обязан и потому, что ищет выход и разрешение этим расстройствам в политике. Следовательно, даже если проблемы, встающие перед обществом, по происхождению явно психологического характера, общественное мнение все равно считает, что только с помощью социально-политических изменений можно разрешить их. Кроме того, вследствие социальной изоляции и психического отчуждения западного человека существует потребность в каком-нибудь объединяющем начале, которое собирало бы разъединенных индивидуумов и давало выражение их инстинктивным и бессознательным влечениям. Политическое движение дает удовлетворение и этой потребности.
Конечно, тот факт, что психические эпидемии не являются исключительной особенностью Европы XX в., ни в коей мере не обесценивает юнговского психологического анализа. Этот факт лишь показывает, что социально-экономические условия оказывают влияние на психологические состояния и реакции точно так же, как психическое силы, хотя бы раз, но существенно влияют на социально-экономические условия. Главное, что нужно иметь в виду, — это вопрос о том, как осуществляется их конкретное взаимодействие, как работает их конкретный механизм. С этим предупреждением мы теперь переходим к более детальной разработке Юнгом проблемы последствий воздействия современной политики на психику человека.