Вот почему я никак не могу одобрить тех заносчивых и беспокойных людей, которые, не будучи призваны ни по рождению, ни по состоянию к управлению общественными делами, все же продолжают строить в уме планы новых преобразований. Если бы я думал, что в этом сочинении есть малейшее основание подозревать меня в таком безумии, то был бы очень смущен его опубликованием. Мое намерение никогда не простиралось дальше попытки переделать собственные мысли и строить на основании, вполне принадлежащем мне. Из того, что моя работа мне настолько понравилась, что я показываю здесь ее образец, не следует, чтобы я хотел посоветовать кому-либо подражать ей. Те, которых Бог одарил своими милостями больше меня, составят, может быть, более возвышенные планы; но я очень опасаюсь, чтобы мой план не казался уж слишком смелым для многих. Само решение отделаться от всех мнений, принятых ранее на веру, не является примером, которому всякий должен следовать. Мир состоит только из двух сортов умов, из которых мой план не подходит ни одному. Во-первых, из тех, которые считают себя умнее, чем они есть на самом деле. Эти не могут воздержаться от поспешных суждений и не имеют достаточно терпения, чтобы вести свои мысли по порядку; отсюда происходит, что если они однажды приняли решение усомниться в воспринятых принципах и отступить от привычного пути, то уже никогда не могут держаться стези, ведущей прямо, и блуждают в продолжении всей жизни. Во-вторых, из тех, которые достаточно разумны и скромны, чтобы считать себя менее способными различать истину от лжи, чем другие, у которых они могут поучиться. Эти должны, скорее, следовать мнениям других и не заниматься поисками лучших.
Что касается меня, то я, конечно, был бы в числе этих последних, если бы имел только одного учителя и не знал бы существовавшего всегда различия во мнениях ученых. Но я еще в школе узнал, что нельзя вообразить ничего столь странного и маловероятного, что не было бы высказано кем-либо из философов. Затем я убедился во время путешествий, что люди, имеющие чувства, противоположные нашим, не являются из-за этого варварами или дикарями; из них многие владеют своим разумом так же, как мы, или даже больше. Тот же человек с тем же умом, воспитанный с детства среди французов или немцев, становится иным, чем был бы, если бы жил всегда среди китайцев или каннибалов. То же относится и к модам нашей одежды: та же вещь, которая нравилась нам десять лет тому назад и, может быть, опять нам понравится через десять лет, теперь кажется нам странной и смешной. Очевидно, нас убеждает больше привычка и пример, чем надежное знание; а поэтому для истин, открываемых с малейшим трудом, большинство голосов является ничтожным доказательством, так как гораздо вероятнее, что истину найдет один человек, чем целый народ. Таким образом, я не мог найти никого, чьи мнения я должен был бы предпочесть мнениям других, и я оказался как бы вынужденным самому стать своим руководителем.
Но как человек, идущий один и в темноте, я решился идти так медленно и с такой осторожностью, что если я мало подвинулся вперед, то, по крайней мере, был обеспечен от падения. Я даже не решился сначала отвергнуть все мнения, которые могли прокрасться в число моих убеждений без проверки разума, пока не посвятил довольно времени на составление плана предпринятого (вместо этой фразы в латинском переводе сказано: seelutveteremdomuminhabitantes, nonearnantediruuntquamnovaeineiuslocumexstruendaeexemplarfueruntpraemeditati, sicpriusquarationecertialiquidpossiminvenirecogitavi; etsatismultumtemporisimpendiinquaerendaveramethodoetcetera — но, так же как живущие в старом доме, не разрушают его, не составив план дома, который должен его заменять, я думал сначала, как найти нечто верное, и потратил много времени на отыскание истинного метода и пр.) труда и на отыскание истинного метода для достижения знания всего того, к чему мой ум способен.
Я в молодости изучал не много: из философских дисциплин — логику, а по математике — анализ геометров и алгебру — три искусства, или науки, которые, по-видимому, должны были способствовать моей цели. Но, изучая их, я заметил, что в логике ее силлогизмы и большинство других ее правил служат больше объяснению другим того, что нам известно, или, как в искусстве Луллия, к тому, чтобы говорить без смысла (латинский перевод прибавляет: etcopiose – и очень пространно) о неизвестных вещах, вместо того чтобы познавать их. Правда, логика действительно содержит много очень верных и хороших правил, однако к ним приметано столько вредных и лишних, что разделить их почти так же трудно, как создать Диану или Минерву из куска неотесанного мрамора. Что касается анализа древних и алгебры современников, то, кроме того что они относятся к вопросам, весьма отвлеченным и, видимо, бесполезным, первый всегда так ограничен рассмотрением фигур, что не может упражнять мысли, не утомляя сильно воображения; а последняя так загромождена разными правилами и знаками, что она превратилась в смутное и темное искусство, затрудняющее наш ум, а не в науку, которая его развивает. По этой причине следовало, по моему мнению, искать другого метода, который представлял бы преимущества этих трех и был бы свободен от их недостатков. Подобно тому как обилие законов доставляет иногда повод к оправданию пороков и государство гораздо лучше управляется, когда законов немного, но их строго соблюдают, так вместо большого числа правил, составляющих логику, я думаю, было бы достаточно четырех следующих, лишь бы я только принял твердое решение соблюдать их без отступления.
П е р в о е п р а в и л о: считать истинным лишь то, что с очевидностью познается мною таковым, то есть тщательно избегать поспешности и предубеждения и принимать в свои суждения только то, что представляется моему уму так ясно и отчетливо, что ни в коем случае не возбуждает во мне сомнения.
В т о р о е п р а в и л о: разделить каждое из рассматриваемых мною затруднений на столько частей, на сколько возможно и сколько требуется для лучшего их разрешения.
Т р е т ь е п р а в и л о: мыслить по порядку, начиная с предметов наиболее простых и легко познаваемых, и восходить мало-помалу, как по ступеням, до познания наиболее сложных, допуская существование порядка даже среди тех, которые не следуют естественно друг за другом.
П о с л е д н е е п р а в и л о: составлять повсюду настолько полные перечни и такие общие обзоры, чтобы быть уверенным, что ничего не пропустил.
Те длинные цепи простых и легких рассуждений, которыми обычно пользуются геометры, чтобы дойти до своих наиболее трудных доказательств, дали мне случай представить себе, что все вещи, способные стать предметом знания людей, стоят между собою в такой же последовательности. Если, таким образом, остерегаться принимать за истинное что-либо, что таковым не является, и соблюдать всегда порядок, в каком следует выводить одно из другого, то нет таких отдаленных вещей, которых нельзя было бы достигнуть, и таких сокровенных, которых нельзя было бы открыть. Мне не стоило большого труда отыскание того, с чего следовало начать, так как я знал, что начинать надо с наиболее простого и легко познаваемого. Я сообразил, что среди всех искавших истину в науках только математикам удалось найти некоторые доказательства, то есть некоторые точные и очевидные основания, и не сомневался поэтому, что и мне следовало начать с тех же истин, какие они исследовали. Правда, я не ожидал от этого другой пользы, кроме той, что они приучают мой ум питаться истинами и не довольствоваться ложными доводами. Я не задался, однако, целью изучить все те отдельные науки, которые обыкновенно называют математикой. Я видел, что, хотя их предметы различны, тем не менее они все согласуются между собою в том, что исследуют только различные, встречающиеся в них отношения или пропорции, поэтому я думал, что лучше исследовать одни только эти отношения и искать их только в предметах, которые помогли бы мне облегчить их познание, нисколько их, однако, не стесняя этими предметами, чтобы тем легче применять их потом ко всем другим, к которым они подходят. Затем я заметил, что для познания их мне придется рассматривать каждую пропорцию в отдельности и лишь иногда удерживать их в памяти или обнимать сразу несколько. Тогда я подумал, что для лучшего исследования их в частностях нужно предположить их в виде линий, так как не находил ничего более простого или такого, что мог бы более отчетливо представить своему воображению и чувствам. Однако, для того чтобы удержать их в памяти или сосредоточить одновременно внимание на нескольких, надо было выразить их в некоторых, возможно более кратких, знаках. Таким путем я мог заимствовать все лучшее из геометрического анализа и алгебры и исправить все недостатки одного с помощью другой. Смею действительно сказать, что точное соблюдение немногих избранных мною правил облегчило мне разрешение всех вопросов, которыми занимаются эти две науки. Начав с наиболее простых и общих и пользуясь каждой находимой истиной как правилом для нахождения новых, я через два или три месяца изучения не только справился со многими вопросами, казавшимися мне прежде трудными, но наконец стал считать себя способным определить, какими средствами и насколько возможно разрешить даже неизвестные вопросы. В этом я, быть может, не покажусь вам слишком самоуверенным, в особенности если вы примете во внимание, что о каждой вещи существует лишь одна истина и кто нашел ее, знает о ней все, что можно знать. Так, например, ребенок, учившийся арифметике, сделав правильно сложение, может быть уверен, что нашел относительно искомой суммы все, что ум человеческий может найти. Ибо метод, который учит следовать истинному порядку и точно перечислять все обстоятельства того, что ищут, содержит все, что сообщает достоверность правилам арифметики.