По привычке мы разгораживаем человеческий мир на отсеки различных «реальностей»: естественное и искусственное, физическое и моральное, органическое и юридическое…
В пространстве — времени, закономерно и обязательно охватывающем развитие духа в нас, границы между противоположными членами каждой из этих пар стираются. В самом деле, так ли уж велико различие с точки зрения экспансии жизни между позвоночным, распластавшим в полете свои оперенные члены, и авиатором, летящим на крыльях, которые он приделал себе искусственно? Разве опасное и неотвратимое действие энергии сердца физически менее реально, чем действие сил всемирного тяготения? И, наконец, что на самом деле представляет собой хитросплетение наших социальных рамок, какими бы условными и изменчивыми они ни казались, как не усилие мало-помалу выделить то, что однажды должно стать структурными законами ноосферы?.. Если только искусственное, моральное, юридическое сохраняет свои жизненные связи с потоком, поднимающимся из глубин прошлого, то не является ли оно просто гоминизированным естественным, физическим и органическим?
С этой точки зрения, с точки зрения будущей естественной истории мира, различия, которые мы еще по привычке сохраняем, рискуя неправомерно разгородить мир, теряют свое значение. И тогда снова появляется эволюционный веер: он продолжается. соприкасаясь с нами. в тысяче социальных явлений, о которых мы и подумать не могли, что они столь тесно связаны с биологией: в формировании и распространении языков; в создании и распространении философских и религиозных учений… Во всех этих пучках человеческой деятельности поверхностный взгляд увидит лишь ослабленный и случайный отзвук процессов жизни. Он. не рассуждая, зарегистрирует странный параллелизм или отнесет его на словах за счет какой-то абстрактной необходимости.
Для того. кто почувствовал полный смысл эволюции, необъяснимая схожесть превращается в тождество — в тождество структуры, которое в различных формах осуществляется снизу вверх, от порога к порогу, от корней до цветка — путем органической непрерывности движения или. что одно и то же. путем органического единства среды.
Социальный феномен — кульминация, а не ослабление биологического феномена.
б. Единство механизма
"Нащупывание" и «изобретение»… Мы инстинктивно прибегли к этим словам, когда, описывая последовательное появление зоологических групп, столкнулись с фактами «мутаций».
Но что в действительности означают эти выражения, может быть всецело отягощенные антропоморфизмом?
У истоков вееров учреждений и идей. которые, скрещиваясь, образуют человеческое общество, неоспоримо появляется мутация. Она появляется везде, постоянно вокруг нас и как раз в тех двух формах, которые предугадывает и между которыми колеблется биология: в одном месте мутации, сконцентрированные вокруг единственного очага в другом — "массовые мутации", сразу же, как поток, увлекающие целые части человечества. В этом случае, поскольку феномен происходит в нас самих и мы видим его полное функционирование, все окончательно проясняется. И тогда мы можем констатировать, что, активно и финалистски истолковывая прогрессирующие скачки жизни, мы не ошибались. Ибо в конце концов, если действительно наши «искусственные» сооружения не что иное. как закономерное продолжение нашего филогенеза, то столь же закономерно и изобретение, этот революционный акт, благодаря которому одно за другим появляются творения нашей мысли, может рассматриваться как осознанное продолжение скрытого механизма, регулирующего произрастание всякой новой формы на стволе жизни.
Это не метафора, а аналогия, основанная на явлениях природы. То же самое и здесь и там, но в гоминизированном состоянии просто лучше определимое.
И по этой причине здесь опять свет. отраженный от самого себя, снова отправляется в путь и как единый луч снова спускается до нижних границ прошлого. Но на этот раз пучок этого света освещает, от нас до самого низа, не бесконечную игру переплетенных мутовок — он освещает длинный след открытий. На одной и той же огненной трассе инстинктивные пробные нащупывания первой клетки смыкаются с научными поисками наших лабораторий. Склонимся же с уважением перед веянием, наполняющим наши сердца тревогами и радостями "все испытать и все найти". Мы чувствуем, что через нас проходит волна. которая образовалась не в нас самих. Она пришла к нам издалека. одновременно со светом первых звезд. Она добралась до нас. сотворив все на своем пути. Дух поисков и завоеваний — это постоянная душа эволюции. И, следовательно, во все времена.
в. Единство развития
"Восхождение и распространение сознания".
Человек не центр универсума, как мы наивно полагали, а что много прекрасней, уходящая ввысь вершина великого биологического синтеза. Человек, и только он один, — последний по времени возникновения, самый свежий, самый сложный, самый радужный, многоцветный из последовательных пластов жизни.
Таково наше фундаментальное видение. И я к этому не буду больше возвращаться. Но это видение, заметим себе, обретает свое полное значение или даже просто оправдывается, только если мы открываем законы и условия наследственности, действующие в нас самих.
Наследственность…
Я уже имел случай сказать, что мы по-прежнему не знаем тайны органических зародышей — как в них образуются, накапливаются и передаются свойства. Или лучше сказать, когда речь идет о растениях или животных, биология еще не в состоянии совместить спонтанную активность индивидов со слепым детерминизмом генов при развитии филы. Она не может согласовать оба эти условия, а поэтому склонна делать из живого существа пассивного и бессильного свидетеля испытываемых им преобразований, не отвечающего за эти преобразования и не имеющего возможности влиять на них.
Но здесь-то и уместно, наконец, решить вопрос, какова же тогда роль сил изобретения в человеческом филогенезе, если она столь очевидна?
Того, что эволюция замечает от самой себя в человеке, осознавая в нем себя. достаточно, чтобы рассеять или по крайней мере исправить эти видимые парадоксы.
Разумеется, в глубинах нашего существа мы все чувствуем груз или запас смутных сил, добрых или злых, своего рода определенный и неизменный «квант», полученный раз и навсегда от прошлого. Но с не меньшей ясностью мы видим, что от более или менее искусного употребления нами этой энергии зависит последующее поступательное движение жизненной волны. Как можно в этом усомниться, если непосредственно на наших глазах эти силы по всем каналам «традиции» необратимо накапливаются в самой высшей из форм жизни, доступных нашему опыту, я хочу сказать, в коллективной памяти и коллективном разуме человеческого биота? Традиция, образование, воспитание. Опять же из-за недооценки «искусственного» мы инстинктивно рассматриваем эти социальные функции как приглушенные образы, почти пародии на то, что происходит при естественном образовании видов. Если ноосфера не иллюзия, то ненамного ли справедливей признать в этой передаче и обмене идеями высшую форму, достигаемую в нашем лице менее гибкими способами биологического обогащения посредством прибавления?
В общем, чем больше живое существо выступает из анонимных масс благодаря собственному сиянию своего сознания, тем больше становится доля его активности, передаваемая и сохраняемая путем воспитания и подражания. С этой точки зрения человек представляет собой лишь крайний случай преобразований. Наследственность, перенесенная человеком в мыслящий слой Земли, оставаясь у индивида зародышевой (или хромосомной), переносит свой жизненный центр в мыслящий, коллективный и постоянный организм, где филогенез смешивается с онтогенезом. От цепи клеток она переходит в опоясывающие Землю пласты ноосферы. Ничего удивительного, что, начиная с этого момента и благодаря свойствам этой новой среды, наследственность сводится в своем лучшем проявлении к простой передаче приобретенных духовных сокровищ.
Из пассивной, какой она, вероятно, была до ступени мышления, наследственность в своей «ноосферической» форме, гоминизируясь, становится в высшей степени активной.
Таким образом, уже недостаточно сказать, что, обретя внутри нас свое самосознание, эволюции нужно лишь смотреть в зеркало, чтобы видеть и расшифровать себя до самых глубин. Она, кроме того, приобретает свободу располагать собой — продолжать себя или отвергнуть. Мы не только читаем секрет ее действий в наших малейших поступках. Но, будучи ответственными за ее прошлое перед ее будущим как действующие индивиды, мы держим ее в своих руках.
Величие или рабство?
Все решает проблема действия.
Невозможно достигнуть фундаментально новой среды, не проходя внутренние муки метаморфозы. Разве не испытывает ужас ребенок, когда он впервые открывает глаза?.. Чтобы приспособиться к чрезмерно расширившимся горизонтам и линиям, наш рассудок должен отказаться от удобств привычной ограниченности. Он должен заново уравновесить все то, что мудро упорядочил в глубине своего маленького внутреннего мирка. При выходе из темноты наступает ослепление. При внезапном выходе на вершину высокой башни — волнение, головокружение или дезориентация… В этом психологическая основа нынешнего беспокойства, связанного с внезапным столкновением нашего рассудка с пространством — временем.
Что в своей первоначальной форме тревога человека связана с самим появлением мышления и что она столь же древняя, как сам человек, — это очевидный факт. Но я не думаю, чтобы. можно было серьезно усомниться и в том, что под действием социализирующегося мышления нынешние люди особенно встревожены — встревожены больше, чем когда-либо в истории. В конце всякой беседы, вопреки улыбкам, в глубь сердец проникает тревога, фундаментальная тревога бытия, осознанная или нет. Однако мы далеки от того, чтобы отчетливо распознать источник этой тревоги. Что-то нам угрожает, чего-то нам не хватает больше, чем когда-либо, но мы не знаем что.