Итак, я, желая дать передышку Менексену и радуясь в то же время любознательности, которую проявил его друг, обернулся к Лисиду и продолжал разговор уже с ним. Я сказал:
e
– Мой Лисид, думается мне, ты говоришь правду, ибо, если бы мы вели рассмотрение правильно, мы не впали бы в такое заблуждение. Не будем же продолжать в подобном роде – исследование это рисуется мне в виде трудной дороги, – но, кажется мне, надо идти тем путем, на который мы уже встали, а именно надо обратиться к поэтам:
214
ведь они для нас как бы отцы премудрости и наши вожатые. Несомненно, они совсем неплохо высказываются относительно друзей: так, они утверждают, что само божество делает их друзьями, сводя вместе. Вот как, думается мне, они примерно говорят: Бог, известно, всегда подобного сводит с подобным[397].
b
и знакомит их между собой. Тебе не встречались эти стихи?
– Встречались, – отвечал Лисид.
– Так, значит, тебе попадались и сочинения мудрейших мужей, в которых говорится то же самое – что подобное неизбежно будет дружественным подобному? Я имею в виду тех, кто рассуждает и пишет о природе и о вселенной[398].
– Да, – отвечал он, – ты верно на них ссылаешься.
– Так как же, – спросил я, – говорится там правда?
– Быть может, – отвечал он.
– Возможно, эти изречения истинны наполовину, а может быть, и совсем, только мы этого не постигаем. Ведь нам кажется, что, чем ближе и теснее негодный человек общается с другим негодным человеком, тем большим врагом он ему становится. Ведь он чинит ему несправедливость, а между обидчиком и обиженным невозможна дружба. Разве не так?
c
– Так, – отвечал Лисид.
– Таким образом, половина приведенного высказывания неверна, коль скоро дурные люди подобны друг другу.
– Ты прав.
– Но мне кажется, что сочинители эти считают хороших людей подобными и дружественными друг Другу, что же касается людей дурных, то, как о них говорится, они никогда не бывают в ладу даже с самими собою, напротив, они безрассудны и неуравновешенны; а тот, кто не в ладу с самим собою, но, наоборот, в разладе, едва ли может быть в ладу и дружбе с другим. Не такого ли и ты мнения?
d
– Да, я с этим согласен, – сказал Лисид.
– Те, мой друг, кто утверждают, что подобное дружественно подобному, кажется мне, дают только понять, что хороший человек может быть другом лишь хорошему человеку, дурной же человек никогда не достигнет истинной дружбы ни с хорошим человеком, ни с дурным. Ты с этим согласен?
Лисид кивнул утвердительно.
– Теперь мы уже понимаем, кто такие друзья: наше рассуждение показывает нам, что это – хорошие люди.
– Да, это очень похоже на правду, – подтвердил Лисид.
e
– Мне тоже так кажется, – добавил я, – хотя кое‑чем я и недоволен в сказанном: давай, во имя Зевса, посмотрим, что я подозреваю. Дружит ли подобный с подобным, насколько он ему подобен, и полезен ли такой человек другому, подобному ему человеку? Или лучше вот так: какую может принести пользу или вред любое подобное любому другому подобному, кои оно не принесло бы себе самому?
215
Либо что оно может претерпеть, если не то, что и от самого себя? Как могут такие подобные люди тянуться друг к другу, если они не могут оказать друг другу никакой помощи? Возможно ли это?
– Нет, невозможно.
– Но может ли быть милым то, к чему нет тяготения?
– Ни в коем случае.
– Значит, подобный подобному – не друг. А хороший человек может быть другом хорошему в той мере, в какой он хорош, а не в той, в какой он ему подобен?
– Возможно.
– Далее, хороший человек, в той мере, в какой он хорош, не довлеет ли настолько же самому себе?
– Да, довлеет.
– Тот же, кто довлеет себе, ни в чем не нуждается по причине этого самодовления.
b
– Несомненно.
– А тот, кто ни в чем не нуждается, ни к чему и не тяготеет.
– Да, это так,
– Далее, кто не тяготеет к чему‑то, тот и не любит.
– Конечно, нет.
– Тот же, кто не любит, – не друг.
– Ясно, что это так.
– Каким же образом – начнем с этого – могут быть хорошие люди друзьями хорошим, если они, будучи далеки друг от друга, не испытывают взаимного тяготения и довлеют самим себе, живя порознь, да и находясь вместе, не могут принести друг другу никакой пользы? И какое ухищрение может заставить таких людей высоко друг друга ценить?
c
– Да никакое, – отвечал Лисид.
– Ну а не ценя друг друга, они не могут быть и друзьями.
– Это правда.
– Вникни же, мой Лисид, насколько мы отклонились от истины. Пожалуй, мы находимся полностью в заблуждении.
– Как же это? – спросил он.
– Мне случилось некогда слышать от кого‑то – сейчас я это припоминаю, – будто подобное подобному и хорошие хорошим в высшей степени враждебны[399]; при этом он ссылался в качестве свидетеля на Гесиода, сказавшего, что
d
Гончар гончара ненавидит, аэд не выносит аэда,
А нищего – нищий…[400]
И относительно всего остального он таким же образом утверждал, будто неизбежно, что, чем более одно подобно другому, тем более оба они исполнены взаимной неприязни, зависти и вражды, в то время как самое между собой несходное преисполнено дружбы[401]. Поэтому бедный неизбежно будет другом богатому, слабый – сильному, ибо они могут в таком случае рассчитывать на помощь, болезненный же человек будет другом врачу; и точно так же всякий несведущий человек будет любить и уважать сведущего.
e
В еще более возвышенных выражениях он рассуждал о том, что подобное никак не бывает дружественно подобному, но дело обстоит прямо противоположным образом: величайшая дружба существует между крайними противоположностями. И каждый вожделеет именно к своей крайней противоположности, но не к своему подобию: сухое стремится к влажному, холодное – к горячему, горькое – к сладкому, острое – к тупому, пустота – к наполненности, а наполненность – к пустоте, и все прочее – таким же точно порядком[402].
216
Ведь противоположное питает противоположное, тогда как подобное не получает ничего от подобного. В самом деле, мой друг, говоря это, он показал себя весьма изысканным человеком: прекрасно ведь это сказано. А вам, – спросил я, – как нравится его речь?
– Очень нравится – в том виде, как мы ее сейчас слышим, – сказал Менексен.
– Итак, скажем мы, что противоположное в высшей степени дружественно противоположному?
– Да, конечно.
– Но, – возразил я, – не странно ли это, Менексен? Ведь тут же на нас, ликуя, набросятся все эти высокомудрые мужи – любители противоречий, вопрошая, не в высшей ли степени противоположны между собою вражда и дружба? И что мы им ответим? Быть может, необходимо признать, что здесь они правы?
b
– Да, это необходимо.
– Так что же, – спросят они, – враждебное дружественно дружественному или дружественное – враждебному?
– Ни то ни другое. – отвечал Менексен.
– А справедливое – несправедливому, скромное – невоздержному или благое – дурному дружественны?
– Нет, мне кажется, это неверно.
– Однако, – возразил я, – если что‑либо бывает дружественным чему‑то в силу крайней противоположности, необходимо и этим вещам быть дружественными?
– Необходимо.
– Следовательно, ни подобное подобному, ни противоположное противоположному не бывает дружественным.
c
– Похоже, что не бывает.
– Рассмотрим же еще вот что, дабы от нас впредь не утаилось, что дружественное поистине не имеет отношения ко всем этим вещам, но ни хорошее ни дурное не бывает дружественным хорошему[403].
– Что ты имеешь в виду? – спросил Менексен.
– Клянусь Зевсом, – отвечал я, – я и сам этого хорошенько не знаю, но испытываю настоящее головокружение из‑за сложности рассуждения. Быть может, согласно древней поговорке, нам мило прелестное[404]: слова эти напоминают что‑то легкое, гладкое, лоснящееся; возможно, поэтому‑то они от нас всячески ускользают. Итак, я утверждаю, что благо прекрасно. Ты не согласен?
d
– Нет, согласен.
– Далее, я утверждаю как своего рода пророчество, что прекрасному и благому дружественно то, что и не хорошо и не дурно. Послушай же, к чему относится мое прорицание. Мне представляется, что существуют как бы неких три рода – хорошее, дурное и третье – ни хорошее ни дурное[405]. А ты как считаешь?
– Точно так же, – отвечал Менексен.
– И при этом ни хорошее хорошему, ни дурное дурному, ни хорошее дурному не бывают дружественными – это запрещает наше прежнее рассуждение. Таким образом, если что и бывает дружественным другому, то остается ни хорошее ни плохое в качестве дружественного либо хорошему, либо такому же, как оно само. Ведь плохому ничто не может быть дружественным.
e
– Это правда.
– Но и подобное не может быть дружественным подобному, как мы сказали недавно. Не так ли?
– Да.
– Значит, ни хорошее ни плохое не будет дружественным такому же, как оно само.
– Очевидно, нет.
– Таким образом, одно только то, что и не хорошо и не плохо, может оказаться дружественным хорошему.
217
– Похоже, что это неизбежно.
– Итак, мои мальчики, теперешнее рассуждение указало нам, по‑видимому, прекрасный путь? – спросил я. – Если мы пожелаем представить себе здоровое тело, то поймем, что оно не нуждается ни во врачебном искусстве, ни в получении какой‑либо пользы; оно довлеет себе, так что ни один здоровый человек не будет другом врачу: ведь он здоров. Не так ли?
– Именно так.
– А больной человек из‑за своей болезни будет в нем нуждаться?
– Как же иначе?
– Ведь болезнь – это зло, врачебное же искусство – нечто полезное и благое.
b
– Да.
– Тело же само по себе – это ни благо ни зло.