d
– Отвечай же, – вставил тут Дионисодор, – раз уж ты сам затянул эту песню: был ли Иолай больше Геракловым племянником, чем твоим?
– Да уж самое лучшее для меня, Дионисодор, – возразил я, – ответить тебе! Ты ведь не оставишь свои вопросы, – я почти в этом уверен, – и будешь сердиться и мне мешать, не желая, чтобы Евтидем научил меня той премудрости.
– Так отвечай же, – настаивал он.
– Итак, я отвечаю, что Иолай был племянником Геракла; моим же, как мне кажется, не был ни в коей мере. Ведь отцом его не был мой брат Патрокл, но был Ификл, близкий ему по имени брат Геракла[223].
e
– А Патрокл[224], – спросил он, – твой брат?
– Разумеется, – отвечал я, – но по матери, не по отцу.
– Значит, он и брат тебе и не брат.
– Не со стороны отца, милейший, – отвечал я. – Его отцом был Хэредем, моим же – Софрониск[225].
– Отцом‑то был, – говорит он, – и Софрониск и Хэредем?
– Конечно, – отвечаю, – Софрониск – моим, Хэредем – его.
– Значит, – говорит он, – Хэредем отличается от отца?
298
– От моего, – отвечаю.
– Следовательно, он был отцом, отличным от отца? Или же ты подобен камню?[226]
– Боюсь, – отвечал я, – как бы по твоей милости я и в самом деле не показался камнем. Себе же я таким не кажусь.
– Значит, ты отличаешься от камня?
– Конечно, отличаюсь.
– То есть, отличаясь от камня, ты сам – не камень? И, отличаясь от золота, ты сам – не золото?
– Это так.
– Значит, и Хэредем, отличаясь от отца, сам не может быть отцом.
– Похоже, что он и впрямь не отец, – отвечал я.
b
– Если же, с другой стороны, – подхватил тут Евтидем, – Хэредем – отец, то Софрониск, отличаясь от отца, не является отцом, и у тебя, Сократ, нет отца.
Тут вмешался Ктесипп.
– А разве с вашим отцом, – сказал он, – не произошло того же самого? Ведь он отличен от моего отца?
– Вовсе нет, – отвечал Евтидем.
– Значит, он с моим отцом – одно и то же?
– Да, одно и то же.
c
– Я бы с этим не согласился. Но, Евтидем, мне ли он только отец или и прочим людям?
– И прочим людям также, – отвечал тот. – Или ты думаешь, что один и тот же человек, будучи отцом, может не быть отцом?
– Я и в самом деле хотел бы так думать, – отвечал Ктесипп.
– Как же так? – возразил Евтидем. – То, что является золотом, будет не золотом? Или тот, кто есть человек, не будет человеком?
– Да нет же, Евтидем, – отвечал Ктесипп. – Как говорится, не громозди на заплату заплату[227]. Ведь чудные вещи ты говоришь – будто твой отец также отец всем людям.
– Но это верно, – говорит тот.
– А только ли людям, – спросил Ктесипп, – или также лошадям и всем прочим животным?
– Всем животным, – отвечал тот.
d
– И мать твоя – мать всем животным?
– И мать.
– И морским ежам, – спросил Ктесипп, – она также мать?
– Да, и твоя мать – тоже.
– И значит, ты – брат телят, щенят и поросят?
– И ты тоже.
– А вдобавок отцом твоим будет кабан или пес?
– И твоим также.
– Ты тотчас же, – вмешался Дионисодор, – если станешь мне отвечать, с этим согласишься, Ктесипп. Скажи мне, есть у тебя пес?
– Да, и очень злой, – отвечал Ктесипп.
– А щенята у него есть?
e
– Есть, тоже очень злые.
– Этот пес, значит, им отец?
– Сам видел, – отвечал Ктесипп, – как он покрыл суку.
– Ну что же, разве это не твой пес?
– Конечно, мой, – отвечает.
– Следовательно, будучи отцом, он твой отец, так что отцом твоим оказывается пес, а ты сам – брат щенятам.
И снова Дионисодор, не дав Ктесиппу произнести ни звука, продолжил речь и сказал:
– Ответь мне еще самую малость: бьешь ты этого пса?
А Ктесппп, рассмеявшись:
– Да, – говорит, – клянусь богами! Ведь не могу же я прибить тебя.
– Значит, ты бьешь своего отца?
299
– Нет, гораздо справедливее было бы, если бы я прибил вашего отца, которому взбрело в голову взрастить таких мудрецов сыновей. Но, верно, Евтидем, – продолжал Ктесипп, – немалыми благами попользовался от этой вашей мудрости ваш отец, он же и отец щенят?
– Однако ни он не нуждается во многих благах, Ктесипп, ни ты сам.
– И ты, Евтидем, тоже не нуждаешься? – спросил тут Ктесипп.
b
– Мало того, и никто из людей. Скажи мне, Ктесипп, считаешь ли ты благом для больного пить лекарство, когда он в том нуждается, или это представляется тебе не благом? Или когда кто‑нибудь идет на войну, быть вооруженным лучше, чем выступать безоружным?
– Думаю, что да, – отвечал Ктесипп, – хотя и ожидаю, что ты нас чем‑нибудь огорошишь.
– Да, в наилучшем виде, – промолвил тот. – Но отвечай: коль скоро ты признаёшь, что пить лекарство – благо для человека, когда он в этом нуждается, и, значит, этого добра надо пить по возможности больше, то ему будет хорошо, если кто‑нибудь разотрет и намешает ему целый воз эллебора?[228]
А Ктесипп отвечал:
c
– Да, очень хорошо, если пьющий это лекарство будет ростом с дельфийское изваяние[229].
– Значит, и на войне, коль скоро это благо – иметь оружие, надо иметь как можно больше копий и щитов, ведь это же благо?
– Разумеется, – отвечал Ктесипп. – А ты этого не думаешь, Евтидем? По‑твоему, достаточно одного щита и одного копья?
– По‑моему, да.
– И ты бы так вооружил, – возразил Ктесипп, – и Гериона и Бриарея?[230] Я‑то думал, ты более искусный боец в тяжелом вооружении – и ты, и твой дружок.
d
Евтидем тут промолчал. А Дионисодор, возвращаясь к тому, на что Ктесипп уже отвечал, спросил его:
– Тебе и золото, значит, кажется благом?
– Конечно, и очень большим, – отвечал Ктесипп.
– Что ж, разве ты не думаешь, что блага надо иметь всегда и везде?
– Безусловно, – отвечал тот.
– Значит, ты признаешь, что золото – это благо?
– Уже признал ведь, – отвечал тот.
– Значит, его нужно иметь повсюду, и особенно – в себе самом? И счастливейшим был бы тот человек, который имел бы три таланта золота в желудке, один талант – в черепе и по золотому статеру в каждом глазу?
e
– Да ведь рассказывают же о скифах, Евтидем, – молвил тут Ктесипп, – в точности как ты сейчас говорил о родителе‑псе, что достойнейшими и счастливейшими из них считаются те, у кого много золота в черепах, а еще удивительнее, что и пьют они из своих собственных позолоченных черепов, держа собственные головы в руках и заглядывая им внутрь[231].
300
– Ну а смотрят‑то и скифы, и все прочие люди, – спросил Евтидем, – на то, что им доступно видеть или недоступно?
– Конечно, на то, что доступно.
– Значит, и ты также?
– И я.
– А видишь ты наши плащи?
– Да.
– Значит, им доступно видеть.
– Восхитительно! – воскликнул Ктесипп.
– Ну и что же дальше? – спросил Евтидем.
– Ничего. А ты, возможно, такой простак, что не веришь, будто плащи видят? Но мне кажется, Евтидем, что ты спишь наяву, и, коли возможно, чтобы говорящий не говорил, так ты именно это и делаешь.
b
– А разве невозможно, – вмешался Дионисодор, – молчащему говорить?
– Никоим образом, – отвечал Ктесипп.
– И говорящему – молчать?
– Еще менее того, – отвечал он.
– А когда ты говоришь о камнях, о дереве, о железе, разве ты говоришь не о молчащем?
– Вовсе нет, наоборот: когда я бываю в кузницах, железо, как говорится, вопит и издает прегромкие звуки, если к нему притрагиваются. А ты, со своей премудростью, этого не знал и сказал ерунду. Но вы мне все‑таки покажите, как это возможно – говорящему молчать.
c
Тут мне показалось, что Ктесипп из‑за своего любимца чересчур увяз в споре.
– Но разве, – сказал Евтидем, – когда ты молчишь, это молчание относится не ко всему?
– Ко всему, – отвечал Ктесипп.
– Значит, ты молчишь и о говорящем, если только то, что говорится, относится ко всему.
– Как так? – спросил Ктесипп. – Разве всё не молчит?
– Конечно, нет, – отвечал Евтидем.
– Но тогда, почтеннейший, всё говорит?
– Да, всё говорящее.
– Однако, – возразил Ктесипп, – я спрашиваю не об этом, но о том, говорит ли всё или молчит.
d
– Ни то ни другое, а вместе с тем и то и другое, – подхватил здесь Дионисодор. – Уверен, что ты не извлечешь ничего для себя из этого ответа.
Но Ктесипп, по своей привычке громко захохотав, сказал:
– Евтидем, твой братец, внеся двусмысленность в рассуждение, поражен насмерть!
А Клиний смеялся и радовался, и Ктесипп почувствовал, что силы его удесятерились. Мне же показалось, что этот ловкач Ктесипп перенял у них собственный их прием: ведь никто другой из ныне живущих людей не обладает подобной мудростью. И я сказал:
e
– Что же ты, Клиний, смеешься над столь важными и прекрасными вещами?
– Так, значит, Сократ, тебе все‑таки известна какая‑то прекрасная вещь? – вставил тут Дионисодор.
– Известна, Дионисодор, и не одна, а многие.
– Но вещи эти отличны от прекрасного или они – то же самое, что прекрасное?
301
Тут я всем своим существом почувствовал затруднение и подумал, что это мне поделом: не надо было произносить ни звука; однако я отвечал, что прекрасные вещи отличны от прекрасного самого по себе: в каждой из них присутствует нечто прекрасное.
– Так, значит, если около тебя присутствует бык, то ты и будешь быком, а коль скоро я нахожусь около тебя, то ты – Дионисодор?
– Нельзя ли поуважительней, – сказал я.