Протарх. Какой ответ?
Сократ. Что существуют две арифметики и два искусства измерения и что эта двойственность присуща всем другим смежным с ними искусствам того же рода, хотя каждое из них и носит одно и то же имя.
e
Протарх. В добрый час, Сократ. Дадим этот ответ мастерам, как ты их называешь.
Сократ. Итак, мы утверждаем, что эти знания [философствующих] особенно точны?
Протарх. Совершенно верно.
Сократ. По наша способность к диалектике пристыдила бы нас, Протарх, если бы мы предпочли ей какую‑либо другую.
58
Протарх. Как же нам описать эту способность?
Сократ. Очевидно, как ту, которая знала бы всякое только что упомянутое искусство, ибо, кажется мне, все, в ком есть хоть немного ума, считают познание бытия, подлинного и вечно тождественного по своей природе, гораздо более истинным. А ты что думаешь? Как, Протарх, стал бы ты судить об этом?
Протарх. Я, Сократ, много раз слышал от Горгия[1279], что искусство убеждать значительно отличается от всех других искусств, так как оно всех их заставляет рабски служить себе добровольно, а не насильно,
b
и что оно гораздо лучше всех искусств. Мне не хотелось бы выступать ни против тебя, ни против него.
Сократ. Ты как будто намеревался сказать: «выступить с оружием», но, устыдившись, сложил его.
Протарх. Пусть будет так, как тебе кажется.
Сократ. Виноват ли я, что ты неправильно понял?
Протарх. Что именно?
Сократ. Я ведь не занимался, дорогой Протарх, исследованием того, какое искусство или какое знание превосходит прочие своей величиной, своим достоинством и приносимой нам пользой;
c
нет, предмет нашего исследования теперь – искусство, рассматривающее то, что ясно, точно и наиболее истинно, хотя бы все это было незначительным по размерам и приносило ничтожную пользу. Поверь: ты нисколько не досадишь Горгию, соглашаясь, что его искусство способно приносить пользу людям; я же говорю о только что упомянутом мною занятии, которое я имел в виду, когда утверждал по поводу белизны, что, будучи чистой, она, даже если ее мало, превосходит, благодаря этому истинному своему свойству, большую массу нечистой белизны.
d
Так вот, основательно взвесив и достаточно обсудив все это, мы смотрим теперь не на пользу и громкую славу знаний, а на то, присуща ли нашей душе способность любить истину и все делать ради нее. Об этой‑то способности нам и предстоит сказать, расследуя чистоту ума и разумения, действительно ли мы должны приобретать ее или же нам надо искать другую, более сильную.
e
Протарх. Я внимательно слежу за тобой и думаю, что трудно допустить, чтобы какое‑либо другое знание или искусство было больше прикосновенно к истине, чем то, которое ты имеешь в виду.
Сократ. Не в том ли смысле нужно понимать эти твои слова, что большинство искусств и все люди, трудящиеся над ними, пользуются прежде всего мнениями и усиленно исследуют все, что касается мнения?
59
А если кто и полагает, что изучает природу, то, как ты знаешь, такой человек всю свою жизнь исследует этот вот космос, как он возник, что он претерпевает и как творит. Признаем мы это или нет?
Протарх. Признаем.
Сократ. Значит, такой человек затрачивает свой труд не на вечное бытие, но на возникающее, долженствующее возникнуть и возникшее[1280].
Протарх. Сущая правда.
b
Сократ. Вправе ли мы, однако, назвать что‑либо из этого ясным в смысле точнейшей истины, коль скоро здесь никогда не было, не будет и в настоящем нет ничего тождественного?
Протарх. Никоим образом.
Сократ. А можем ли мы вообще получить что‑либо устойчивое относительно того, что не содержит в себе никакой устойчивости?
Протарх. Я думаю, что это совершенно невозможно.
Сократ. Стало быть, нет такого ума и такого знания, которые обладали бы высшей истиной относительно этого.
Протарх. Похоже, что нет.
Сократ. Оставим же сразу всех – тебя, меня, Горгия и Филеба – и засвидетельствуем нашим рассуждением следующее…
c
Протарх. Что именно?
Сократ. Что устойчивое, чистое, истинное и то, что мы называем беспримесным, может быть направлено либо на это, то есть на вечно пребывающее тождественным себе и совершенно несмешанным, либо на то, что наиболее сродно с ним; все прочее надо назвать второстепенным и менее значительным.
Протарх. Ты говоришь сущую правду.
Сократ. Не будет ли наиболее справедливым назвать прекрасные эти вещи прекрасными именами?
Протарх. Конечно.
Сократ. А не самые ли почтенные имена – «ум» и «разумение»?
d
Протарх. Да.
Сократ. Стало быть, если эти имена правильно применены к мыслям о подлинном бытии, то их можно назвать вполне подходящими.
Протарх. Совершенно верно.
Сократ. А ведь имена, которые я предложил обсудить в самом начале, были как раз вот эти.
Протарх. Да, Сократ.
Сократ. Хорошо. Итак, если бы кто‑нибудь сказал нам, точно творцам, о смеси разумения и удовольствия,
e
что они лежат перед нами, как то, из чего и в чем нужно что‑либо изготовить, тот дал бы, таким образом, хорошее сравнение.
Протарх. И даже очень.
Сократ. Так не попытаться ли нам произвести это смешение?
Протарх. Почему бы нет?
Сократ. Но не правильнее ли будет предварительно сказать и напомнить себе следующее…
Протарх. Что именно?
Сократ. То, что мы и раньше вспоминали: есть хорошая пословица, что дважды и трижды нужно повторять прекрасное[1281].
60
Протарх. Почему бы и нет.
Сократ. Ну так с богом! Сказанное тогда, думается мне, было сказано вот как…
Протарх. Как?
Сократ. Филеб утверждал, что удовольствие – правильная цель для всех живых существ и все они должны к ней стремиться, что это – благо для всех и оба этих наименования – «хорошее» и «приятное» – справедливо прилагаются к единой вещи одной природы.
b
Сократ же утверждал, что вещь эта не одна, но, согласно именам, их две и что благо и удовольствие имеют отличную друг от друга природу и области блага более причастно разумение, чем удовольствие. Не так ли было сказано тогда, Протарх?
Протарх. Именно так.
Сократ. Однако не были ли мы согласны в этом и тогда, и теперь?
Протарх. В чем?
Сократ. В том, что природа блага отличается от всего прочего.
c
Протарх. Чем, Сократ?
Сократ. Тем, что живое существо, которому оно во всех отношениях, всегда и вполне присуще, никогда не нуждается ни в чем другом, но пребывает в совершенном довольстве. Не так ли?
Протарх. Именно так.
Сократ. А не пытались ли мы в своем рассуждении ввести порознь удовольствие и разумение в жизнь каждого – удовольствие, не смешанное с разумением, и разумение, не содержащее в себе ни малейшей примеси удовольствия?
d
Протарх. Пытались.
Сократ. Но не показалось ли нам тогда, что ни то ни другое само по себе ни для кого не достаточно?
Протарх. Как не показаться!
Сократ. Если же мы сделали тогда какое‑либо упущение, то пусть теперь кто‑нибудь, возвратившись к нашей теме, найдет более правильное решение, отнеся к одной и тон же идее память, разумение, знание и истинное мнение и исследуя, захочет ли кто без них какого бы то ни было бытия или становления, не говоря уж об удовольствии, как бы велико и сильно оно ни было;
e
захочет ли он всего этого, если у него не будет ни истинного мнения о том, что оно доставляет радость, ни какого бы то ни было сознания испытываемого им состояния, ни памяти об этом состоянии в течение хотя бы самого малого времени? То же самое следует сказать и о разумении: предпочтет ли кто‑нибудь разумение без всякого, даже самого краткого, удовольствия разумению, соединенному с некоторыми удовольствиями, или, с другой стороны, всяческие удовольствия без разумения удовольствию, исполненному разумности?
Протарх. Все это невозможно, Сократ, и нет надобности так часто возвращаться к этим вопросам.
61
Сократ. Стало быть, совершенное, для всех желанное и всеблагое не может быть ни удовольствием, ни разумением?
Протарх. Как можно!
Сократ. Возьмем же благо либо непосредственно, либо в виде какого‑нибудь образца, чтобы можно было знать, чему присудить вторую награду, о которой мы говорили раньше.
Протарх. Совершенно верно.
Сократ. Не нашли ли мы некой тропки к благу?
Протарх. Какой?
b
Сократ. Ведь если мы, отыскивая какого‑нибудь человека, сначала узнаём о точном его местопребывании, это – не правда ли – очень содействует нахождению искомого?
Протарх. Как не содействовать!
Сократ. И теперь наше рассуждение показывает нам, как вначале, что благо нужно искать не в беспримесной жизни, а в смешанной.
Протарх. Совершенно верно.
Сократ. Больше ли надежды на то, что искомое будет яснее видно в хорошо смешанном, чем в смешанном неладно?
Протарх. Гораздо больше.
Сократ. Так начнем же смешивать, Протарх, вознося молитву – Дионису, Гефесту[1282] или другому богу, чей почетный удел это смешение.
c
Протарх. Отлично.
Сократ. Перед нами, точно пред виночерпиями, текут две струи; одну из них – струю удовольствия – можно сравнить с медом, другая – струя разумения, – отрезвляющая и без примеси вина, походит на грубую и здоровую воду. Вот их‑то и нужно постараться смешать как можно лучше.
Протарх. Отчего же не смешать?
Сократ. Прежде всего: получили бы мы особенно хорошую смесь, если бы стали смешивать все виды удовольствия со всеми видами разумения?
d
Протарх. Быть может.
Сократ. Но это небезопасно. А как смешать безопаснее – на этот счет я, кажется, составил себе некоторое мнение.