d
Сократ. Отлично сказано. Теперь будь особенно внимателен.
Протарх. Говори, пожалуйста.
Сократ. Слушай: как только в нас, живых существах, расстраивается гармония, так вместе с тем разлаживается природа и появляются страдания.
Протарх. Вполне правдоподобно.
Сократ. Когда же гармония вновь налаживается и возвращается к своей природе, то следует сказать, что возникает удовольствие, – если уж нужно изложить очень важные вещи в кратких словах и как можно быстрее.
e
Протарх. Хоть я и думаю, Сократ, что ты говоришь правильно, однако попытаемся еще раз высказать то же самое с большей ясностью.
Сократ. Может быть, легче будет понять общепринятые и вполне ясные выражения?
Протарх. Какие?
Сократ. Голод есть разрушение и страдание. Не правда ли?
Протарх. Да.
Сократ. Еда же, превращающаяся в насыщение, есть удовольствие?
Протарх. Да.
32
Сократ. Жажда также есть разрушение и страдание, сила же влаги, вновь восполняя высохшее, доставляет удовольствие. В свою очередь противные природе состояния разделения и разрушения, порождаемые зноем, причиняют страдание, а требуемое природой восстановление и охлаждение есть удовольствие.
Протарх. Совершенно верно.
Сократ. Замерзание влаги от холода, противное природе живого существа, также вызывает страдание. Когда же влага вновь тает и возвращается в прежнее состояние, то этот сообразный с природой живого существа путь есть удовольствие. Одним словом, посмотри, кажется ли тебе правильным положение, гласящее так:
b
когда возникший сообразно с природой из беспредельного и предела одушевленный вид, упомянутый нами раньше, портится, то эта порча причиняет страдание; полное же возвращение к своей сущности есть удовольствие.
Протарх. Пусть так. Мне кажется, тут дан некий образец.
Сократ. Не допустить ли нам в таком случае, что каждое из этих состояний заключает в себе единую идею страдания и удовольствия?
Протарх. Пусть будет так.
c
Сократ. Допусти теперь, что в самой душе существует ожидание этих состояний, причем предвкушение приятного доставляет удовольствие и бодрит, а ожидание горестей вселяет страх и страдание.
Протарх. Да, это, конечно, другая идея удовольствия и страдания, возникающая благодаря ожиданию самой души, помимо тела.
Сократ. Ты правильно понял. Я полагаю, что на примере обоих этих, по‑видимому, чистых [состояний], в которых не смешано между собой страдание и удовольствие, выяснится, по моему по крайней мере мнению, привлекателен ли весь род удовольствия в целом,
d
или же это свойство нужно приписать какому‑либо другому из названных нами ранее родов, удовольствие же и страдание, подобно теплу и холоду и всем схожим состояниям, считать иногда желательными, иногда нежелательными, так как сами они не блага, но лишь по временам некоторые из них принимают природу благ.
Протарх. Ты совершенно правильно говоришь – так и нужно разбираться в том, что мы теперь исследуем.
e
Сократ. Сначала рассмотрим следующее: если сказанное нами соответствует действительности, а именно если при разрушении [одушевленных видов] возникает боль, а при их восстановлении – удовольствие, то поразмыслим о том случае, когда они и не разрушаются, и не восстанавливаются: какое состояние должно быть при этих условиях у каждого из живых существ? Будь же внимателен и отвечай на такой вопрос: не совершенно ли необходимо, чтобы всякое живое существо в это время нисколько не страдало и нисколько не наслаждалось?
Протарх. Разумеется, необходимо.
Сократ. Так у нас есть, значит, некое третье состояние[1256] помимо радостного и скорбного?
33
Протарх. Как же иначе?
Сократ. Постарайся же хорошенько запомнить его, потому что для суждения об удовольствии немаловажно, помним ли мы об этом состоянии или нет. Впрочем, если тебе угодно, скажем о нем несколько слов,
Протарх. Что именно?
Сократ. Ты знаешь: ничто не мешает наоравшему разумную жизнь проводить ее таким образом.
Протарх. Ты имеешь в виду жизнь без радости и без горя?
b
Сократ. Раньше, при сравнении жизней, было сказано, что человеку, избравшему жизнь рассудительную и разумную, нисколько не следует радоваться.
Протарх. Да, именно так было сказано.
Сократ. Значит, так ему и следует жить; и, пожалуй, нисколько не странно, что такая жизнь – самая божественная из всех.
Протарх. Да, богам не свойственно ни радоваться, ни страдать.
Сократ. Совершенно не свойственно. Во всяком случае им не приличествует ни то ни другое состояние. Впрочем, мы рассмотрим это еще раз впоследствии, если придется к слову, и представим ум ко второй награде, раз мы оказываемся неспособными представить его к первой.
c
Протарх. Совершенно правильно.
Сократ. Что касается другого вида удовольствий, который, как мы сказали, принадлежит самой душе, то он возникает всецело благодаря памяти.
Протарх. Каким образом?
Сократ. Видно, сначала нам нужно коснуться памяти и посмотреть, что она такое, и, пожалуй, еще раньше памяти поговорить об ощущении, если только мы хотим надлежащим образом выяснить эти вопросы.
Протарх. Что ты имеешь в виду?
d
Сократ. Допусти, что одни из наших телесных состояний каждый раз угасают в теле, прежде чем дойти до души, и оставляют душу бесстрастной, другие же проникают и тело, и душу и вызывают в них как бы некое потрясение, иногда различное для души и для тела, иногда же общее им обоим.
Протарх. Пусть будет так.
Сократ. Пожалуй, мы поступим всего правильнее, если будем утверждать, что состояния, не проникающие и душу, и тело, остаются скрытыми от нашей души, а проникающие обе наши природы – не остаются. Не так ли?
Протарх. Как же иначе?
e
Сократ. Это скрытое состояние ты отнюдь не понимай в том смысле, будто я имею тут в виду наступление забвения: ведь забвение есть исчезновение памяти, памяти же о том, о чем сейчас идет речь, еще не возникало. А говорить об утрате того, чего нет и не было, нелепо. Не так ли?
Протарх. Конечно.
Сократ. Значит, перемени лишь названия.
Протарх. Как?
Сократ. Вместо «скрытости» от души, когда душа остается безучастной к потрясениям тела, называй то, что ты теперь именуешь забвением[1257], отсутствием ощущений.
34
Протарх. Понял.
Сократ. Когда же душа и тело оказываются сообща в одном состоянии и сообща возбуждаются, то, назвав это возбуждение ощущением, ты не выразился бы неудачно.
Протарх. Совершенно справедливо.
Сократ. Известно ли нам теперь, что мы хотим называть ощущением?
Протарх. А как же?
Сократ. Стало быть, тот, кто называет память сохранением ощущения, говорит, по моему по крайней мере мнению, правильно.
b
Протарх. И даже очень правильно.
Сократ. Но не следует ли нам сказать, что воспоминание отличается от памяти?[1258]
Протарх. Пожалуй.
Сократ. Не этим ли вот…
Протарх. Чем?
Сократ. Когда душа сама по себе, без участия тела, наилучшим образом воспроизводит то, что она испытала когда‑то совместно с телом, мы говорим, что она вспоминает. Не правда ли?
Протарх. Конечно.
Сократ. Равным образом когда душа, утратив память об ощущении или о знании, снова вызовет ее в самой себе, то все это мы называем воспоминаниями.
c
Протарх. Правильно.
Сократ. А все это было сказано ради следующего…
Протарх. Чего именно?
Сократ. Ради того, чтобы как можно лучше и яснее понять удовольствие души помимо тела, а также вожделение: вследствие сказанного, как мне кажется, отчетливее обнаруживается природа обоих этих состояний.
Протарх. Побеседуем теперь, Сократ, о том, что за этим следует.
Сократ. Да, нам придется, по‑видимому, рассмотреть многое относительно возникновения удовольствия и различных его видов. Но я думаю, что сначала нам следует обратиться к вожделению[1259] и рассмотреть, что оно такое и где возникает.
d
Протарх. Рассмотрим его, мы ведь ничего от этого не потеряем.
Сократ. Нет, потеряем, если только найдем, Протарх, то, что сейчас ищем, – потеряем недоумение по поводу всего этого.
Протарх. Ты ловко отразил удар. Будем же продолжать нашу беседу.
Сократ. Не назвали ли мы только что голод, жажду[1260] и многие другие подобные состояния своего рода вожделениями?
Протарх. Назвали.
e
Сократ. На основании какого же общего признака мы называем одним и тем же именем эти столь различные состояния?
Протарх. Клянусь Зевсом, это, пожалуй, нелегко сказать, Сократ, а между тем сказать нужно.
Сократ. Начнем опять оттуда же, с того же самого.
Протарх. Откуда?
Сократ. Разве мы не говорим постоянно: нечто жаждет?
Протарх. Говорим.
Сократ. Значит, это нечто становится пустым?
Протарх. Как же иначе?
Сократ. Не есть ли, таким образом, жажда – вожделение?
35
Протарх. Да, вожделение к питью.
Сократ. К питью или к наполнению питьем?
Протарх. Думаю, что к наполнению.
Сократ. Значит, тот из нас, кто становится пустым, по‑видимому, вожделеет к противоположному тому, что он испытывает, ибо, становясь пустым, он стремится к наполнению.
Протарх. Совершенно очевидно.
Сократ. Так как же? Может ли тот, кто становится пустым впервые, каким‑либо образом постичь с помощью ощущения или памяти наполнение, то есть то, чего он и в настоящее время не испытывает и не испытывал никогда в прошлом?
b
Протарх. Каким же образом?