b
же состоит существо их второго вопроса – когда они спрашивали тебя, учатся ли люди тому, что они знают, или тому, что им неизвестно. Такова игра познания – почему я и говорю, что они с тобой забавляются, – а игрою я именую это потому, что, если кто узнает множество подобных вещей или даже все их, он ничуть не лучше будет знать самый предмет – какова его суть, – а сумеет лишь забавляться с людьми, подставлять им ножку, используя различия имен, и заставлять их гадать – так кто‑нибудь смеется и развлекается,
c
выдергивая скамейку из‑под ног у намеревающихся сесть и глядя, как они падают навзничь. Вот и считай, что они с тобой пошутили. Но ясно, что после этого они предъявят тебе серьезные речи, а я предупрежу их, чтобы они заплатили мне обещанный долг. Они утверждали, что покажут нам увещевательное искусство; пока же. думается мне, они просто с тобой играли. Ну
d
что ж, Евтидем и Дионисодор, пошутили, а теперь уж шутки в сторону; теперь покажите мальчику, как следует печься о мудрости и добродетели. Однако прежде я сам покажу вам, как я это разумею и что именно мне хотелось бы об этом услышать. Но если вам подумается, что делаю я это смешно и неискусно, не насмехайтесь надо мною: ведь лишь из стремления услышать вашу премудрость посмею я выступить перед вами без подготовки. Сдержитесь же и без смеха выслушайте меня, вы и ваши ученики. Ты же, сын Аксиоха, мне отвечай.
e
Стремимся ли все мы, люди, к благополучию? Или же это один из вопросов, которые, как я сейчас опасался, покажутся смешными? В самом деле, бессмысленно задавать подобный вопрос: кто, в самом деле, не хочет быть счастливым?
– Такого человека не существует, – отвечал Клиний.
279
– Пойдем дальше, – сказал я. – Коль скоро, однако, мы хотим быть счастливыми, каким образом мы можем этого достигнуть? Быть может, путем обладания многими благами? Или же этот вопрос еще наивнее? Ведь ясно, что дело обстоит именно так.
Клиний согласился.
– Но послушай, какие же бывают у нас блага из всего сущего?[202] Или и на это ответить нетрудно и не нужен особо серьезный муж, чтобы это постичь? Любой ведь скажет нам, что быть богатым – это благо. Так ведь?
– Конечно, – ответил Клиний.
b
– Наверно, сюда же относится здоровье, красота и другие прекрасные телесные совершенства?
Клиний согласился.
– Ну а родовитость, власть и почести у себя на родине – ясно ведь, что это блага.
Клиний признал и это.
– Что же, – спросил я, – остается нам из благ? Быть рассудительным, справедливым и мужественным? Как ты считаешь, Клиний, во имя Зевса, правильно ли мы сделаем, причислив все это к благам, или же нет? Может быть, кто‑нибудь станет нам возражать? Как тебе кажется?
– Это – блага. – отвечал Клиний.
c
– Ну, – сказал я, – а в каком кругу окажется у нас мудрость? Среди благ, или ты думаешь иначе?
– Среди благ.
– Подумай, не пропустили ли мы какое‑либо из благ, достойное упоминания?
– Но мне кажется, мы ничего не пропустили, – отвечал Клиний.
Однако я, напрягши память, сказал:
– Клянусь Зевсом, мы едва не пропустили величайшее из благ!
– Какое же именно? – спросил он.
– Счастье, мой Клиний. Ведь все, даже самые неумные люди, утверждают, что это – величайшее благо.
– Ты прав, – сказал он.
d
Подумав еще раз, я добавил:
– А ведь мы едва не оказались в смешном положении перед гостями – и я и ты, сын Аксиоха.
– Каким это образом? – спросил он.
– А таким, что, назвав раньше благом счастье, мы сейчас снова заговорили об этом.
– Да как же так?
– Смешно ведь, когда положение, однажды уже выдвинутое, повторяешь снова и дважды утверждаешь одно и то же.
– Что, – спрашивает он, – ты имеешь в виду?
– Да ведь мудрость, – отвечал я, – и есть счастье, это известно любому ребенку.
Клиний выразил удивление: настолько он еще молод и простодушен. Я же, видя его изумление, сказал:
e
– Разве тебе неведомо, Клиний, что в мастерстве игры на флейте всего счастливее флейтисты?
Клиний согласился.
– А разве в деле написания и прочтения текстов не всего счастливее грамматики?
– Разумеется.
– Ну а что касается опасностей в море, неужели ты думаешь, что есть кто‑либо счастливее в избежании их, чем, как правило, искусные кормчие?
– Нет, конечно.
– Ну а отправляясь па войну, с кем бы ты охотнее разделил опасности и успех – с искусным стратегом или с невежественным?
280
– С искусным.
– А болея, кому бы ты рискнул довериться – искусному врачу или неучу?
– Искусному.
– Следовательно, – сказал я, – ты считаешь, что больше счастья приносит сотрудничество с мудрым человеком, чем с неучем?
Он согласился.
– Значит, мудрость во всем несет людям счастье, ибо мудрость ни в чем не ошибается, но необходимо заставляет правильно действовать и преуспевать. Иначе она вовсе и не была бы мудростью.
b
В конце концов мы как‑то так согласились, что в целом, если у кого налицо мудрость, тот не нуждается в другом счастье. А придя с ним к такому соглашению, я возобновил свои расспросы относительно нашей прежней договоренности, как обстоит с нею дело.
– Мы согласились, – сказал я, – что если у нас есть все блага, то мы тем самым благополучны и счастливы?
Он подтвердил это.
– Ну а счастливы мы благодаря наличным благам, если они приносят нам пользу или если не приносят?
– Если приносят, – отвечал он.
c
– А приносят они нам пользу лишь в силу обладания ими, даже если мы ими не пользуемся? Например, если бы у нас было много пищи, но мы бы не ели, или много питья, но мы бы не пили, – принесло бы нам это пользу?
– Конечно, нет, – отвечал он.
– Далее: если бы все мастера имели в своем распоряжении все необходимое для своего дела, но не пользовались этим, были бы они счастливы в силу самого обладания тем, что нужно мастеру? Например, если бы плотник имел в своем распоряжении все необходимые инструменты и дерево, но не работал бы с ними, извлек бы он какую‑то пользу из этого обладания?
d
– Ни в коем случае, – отвечал Клиний.
– Ну а если бы кто‑нибудь обрел богатство и все блага, о которых мы сейчас говорили, но не пользовался бы всем этим, был бы он счастлив благодаря одному лишь обладанию благами?
– Конечно, нет, Сократ.
– Следовательно, желающему стать счастливым должно не только обладать подобными благами, но и пользоваться ими. в противном случае это обладание не принесет никакой пользы.
– Истинная правда.
e
– Так, значит. Клиний, для того чтобы сделать кого‑то счастливым, достаточно, чтобы он приобрел блага и пользовался ими?
– Мне кажется, да.
– Если он правильно пользуется ими, – спросил я, – или же неправильно?
– Нет, если правильно.
– Ты прекрасно отвечаешь, – промолвил я. – Совсем иное дело, кажется мне, если кто неправильно пользуется какой бы то ни было вещью или просто пренебрегает ею: в первом случае это зло, во втором – ни то ни другое. Не так ли мы скажем?
281
Он согласился.
– Далее, разве в работе по дереву и в применении его должно для правильной обработки руководствоваться чем‑либо иным, а не плотничьей наукой?
– Нет, именно ею, – ответил Клиний.
– Но ведь и при производстве утвари руководствуются наукой для правильной обработки?
Он согласился.
– Так ведь. – сказал я, – и при пользовании теми благами, что мы назвали первыми, – богатством, здоровьем и красотою – именно наука руководит правильным применением всего этого и направляет его или, может быть, что‑то другое?
b
– Наука, – отвечал он.
– Значит, как видно, наука дает людям не только счастье, но и мастерство в любом приобретении и деле.
Он согласился.
– Но ради Зевса, – спросил я, – какая может быть польза в любом приобретении, если не хватает разума и мудрости? Разве извлечет какую‑либо пользу человек, многое приобретший и многое совершающий, но лишенный ума? Не лучше ли при этом довольствоваться малым? Посмотри: разве, меньше делая, он не меньше с совершит ошибок, а совершая меньше ошибок, не скорее избегнет неблагополучия, избегая же неблагополучия, разве он не избегает несчастья?
c
– Разумеется, избегает, – сказал Клиний.
– Ну а кто предпочитает действовать меньше – бедный или богатый?
– Бедный, – ответил он.
– А слабый или сильный?
– Слабый.
– Если он в почете находится или в бесчестье?
– В бесчестье.
– Ну а какой человек действует меньше – мужественный и мудрый или же трус?
– Трус.
– Значит, это свойство человека праздного, а не деятельного?
Он согласился.
– И медлительного, а не быстрого, а также подслеповатого и тугого на ухо, а не человека с острым зрением и тонким слухом?
d
Во всем этом мы согласились друг с другом.
– В целом же, Клиний, – сказал я, – как представляется, все то, что мы раньше назвали благами, не потому носит это имя, что по самой своей природе является таковым, но вот почему: если этими вещами руководит невежество, то они – большее зло, чем вещи противоположные, причем настолько большее, насколько сильнее они подчиняются руководящему началу, выступающему как зло; если же их направляют разумение и мудрость, то они скорее будут добром; само же по себе ни то ни другое ничего не стоит[203].
e
– Похоже, – заметил он, – что дело обстоит именно так, как ты говоришь.
– Какой же вывод сделаем мы из сказанного? Не тот ли, что из всех остальных вещей ничто не есть ни добро, ни зло, а вот из этих двух – мудрости и невежества – первая есть благо, второе же – зло?
Он согласился.
282
– Давай же, – сказал я, – рассмотрим все остальное. Поскольку мы все стремимся к счастью и, как оказалось, мы счастливы тогда, когда пользуемся вещами, причем пользуемся правильно, а правильность эту и благополучие дает нам знание, должно, по‑видимому, всякому человеку изо всех сил стремиться стать как можно более мудрым. Не так ли?