Парменид. Оно должно быть таково, как мы утверждаем. В самом деле, если бы оно было не таково, то мы говорили бы неправду, утверждая, что единое не существует. Если же это правда, то, очевидно, мы утверждаем это как существующее. Или не так?
Аристотель. Именно так.
Парменид. А так как мы признаем истинность того, что мы утверждаем, то нам необходимо признать, что мы говорим о том, что существует.
162
Аристотель. Непременно.
Парменид. Итак, выходит, что единое есть несуществующее: ведь если оно не будет несуществующим, но что‑либо из бытия отдаст небытию, то тотчас станет существующим.
Аристотель. Именно так.
Парменид. Следовательно, единое несуществующее, чтобы быть несуществующим, должно быть связано с небытием тем, что оно есть несуществующее, равно как и существующее для полноты своего существования должно быть связано [с бытием] тем, что оно не есть несуществующее. В самом деле, только в таком случае существующее будет в полном смысле слова существовать, а несуществующее не существовать, поскольку существующее, чтобы быть вполне существующим, причастно бытию, [содержащемуся в] «быть существующим»,
b
и небытию, [содержащемуся в] «не быть несуществующим», и поскольку несуществующее, чтобы тоже быть вполне несуществующим, причастно небытию, [содержащемуся в] «не быть существующим». и бытию, [содержащемуся в] «быть несуществующим».
Аристотель. Совершенно верно.
Парменид. Итак, раз существующее причастно небытию и несуществующее – бытию, то и единому, поскольку оно не существует, необходимо быть причастным бытию, чтобы не существовать.
Аристотель. Необходимо.
Парменид. И если единое не существует, оно, очевидно, связано с бытием.
Аристотель. Очевидно.
Парменид. Следовательно, также и с небытием, поскольку оно не существует.
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. А может ли пребывающее в каком‑то состоянии не пребывать в нем, если оно не выходит из этого состояния?
Аристотель. Не может.
c
Парменид. Следовательно, все, что пребывает в таком и не в таком состоянии, указывает на изменение?
Аристотель. Как же иначе?
Парменид. А изменение есть движение; или как мы его назовем?
Аристотель. Движением.
Парменид. А разве единое не оказалось существующим и несуществующим?
Аристотель. Да.
Парменид. Следовательно, оно оказывается в таком и не в таком состоянии.
Аристотель. Выходит, так.
Парменид. Значит, несуществующее единое оказалось и движущимся, так как оно претерпевает переход от бытия к небытию[1226].
Аристотель. По‑видимому, так.
Парменид. Однако если оно не находится нигде среди существующего, так как не существует, раз оно не существует, то оно не может откуда‑то куда‑то перемещаться.
Аристотель. Как оно могло бы?
Парменид. Следовательно, оно не может двигаться посредством перемещения.
Аристотель. Конечно, нет.
d
Парменид. Оно не может также вращаться в том же самом месте, так как оно нигде не соприкасается с тем же самым. В самом деле, то же самое есть существующее, а несуществующее единое не может находиться в чем‑либо существующем.
Аристотель. Конечно, не может.
Парменид. Следовательно, несуществующее единое не может вращаться в том, в чем оно не находится.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Но единое также не изменяется и в самом себе ни как существующее, ни как несуществующее: ведь если бы оно изменялось в самом себе, то речь шла бы уже не о едином, а о чем‑то ином.
Аристотель. Правильно.
e
Парменид. Если же оно не изменяется, не вращается в том же самом месте и не перемещается, то может ли оно еще каким‑либо образом двигаться?
Аристотель. Да каким же еще?
Парменид. А неподвижному необходимо находиться в покое, покоящемуся же – стоять на месте.
Аристотель. Необходимо.
Парменид. Выходит, несуществующее единое и стоит на месте и движется.
Аристотель. Выходит, так.
Парменид. Далее, Коль скоро оно движется, то ему весьма необходимо изменяться: ведь насколько что‑нибудь продвигается, настолько оно находится уже не в том состоянии, в каком находилось, но в другом.
163
Аристотель. Да.
Парменид. Значит, единое, находясь в движении, тем самым изменяется.
Аристотель. Да.
Парменид. А если бы оно никак не двигалось, то никак и не изменялось бы.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Следовательно, поскольку несуществующее единое движется, оно изменяется, а поскольку оно не движется, оно не изменяется.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Следовательно, несуществующее единое и изменяется, и не изменяется.
Аристотель. Очевидно.
Парменид. А разве изменяющемуся не дулжно становиться другим, чем прежде, и гибнуть в отношении прежнего своего состояния, а неизменяющемуся – не становиться [другим] и не гибнуть?
b
Аристотель. Дулжно.
Парменид. Следовательно, и несуществующее единое, изменяясь, становится и гибнет, а не изменяясь, не становится и не гибнет. Таким образом, выходит, что несуществующее единое становится и гибнет, а также не становится и не гибнет.
Аристотель. Несомненно.
Парменид. Вернемся опять к началу, чтобы посмотреть, получится ли у нас то же самое, что получилось только что, или другое.
Аристотель. Хорошо, вернемся.
Парменид. Итак, предположив, что единое не существует, мы выясняем, какие из этого следуют выводы.
c
Аристотель. Да.
Парменид. Когда же мы говорим «не существует», то разве этим обозначается что‑нибудь иное, а не отсутствие бытия у того, что мы называем несуществующим?
Аристотель. Да, именно это.
Парменид. Разве, называя нечто несуществующим, мы считаем, что оно некоторым образом не существует, а некоторым образом существует? Или это выражение «не существует» просто означает, что несуществующего нет ни так ни этак и как несуществующее оно никак не причастно бытию?
Аристотель. Это – прежде всего.
Парменид. Так что несуществующее не могло бы ни существовать, ни другим каким‑либо образом быть причастным бытию.
d
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. А становиться и гибнуть не значило ли: первое – приобщаться к бытию, а второе – утрачивать бытие, или это имело какой‑нибудь другой смысл?
Аристотель. Никакого другого.
Парменид. Но что совершенно не причастно бытию, то не могло бы ни получать его, ни утрачивать.
Аристотель. Как оно могло бы?
Парменид. А так как единое никак не существует, то оно никоим образом не должно ни иметь бытия, ни терять его, ни приобщаться к нему.
Аристотель. Естественно.
Парменид. Следовательно, несуществующее единое не гибнет и не возникает, так как оно никак не причастно бытию.
Аристотель. Очевидно, нет.
Парменид. А следовательно, и не изменяется никак: в самом деле, претерпевая изменение, оно возникало бы и гибло.
e
Аристотель. Правда.
Парменид. Если же оно не изменяется, то, конечно, и не движется?
Аристотель. Конечно.
Парменид. Далее, мы не скажем, что нигде не находящееся стоит, ибо стоящее должно быть всегда в каком‑нибудь одном и том же месте.
Аристотель. В одном и том же. Как же иначе?
Парменид. Таким образом, мы должны также признать, что несуществующее никогда не стоит на месте и не движется.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Далее, ему не присуще ничто из существующего: ведь, будучи причастным чему‑либо существующему, оно было бы причастно и бытию.
164
Аристотель. Очевидно.
Парменид. Следовательно, у него нет ни великости, ни малости, ни равенства.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. У него также нет ни подобия, ни отличия ни в отношении себя самого, ни в отношении иного.
Аристотель. Очевидно, нет.
Парменид. Далее, может ли иное как‑либо относиться к нему, если ничто не должно к нему относиться?
Аристотель. Не может.
Парменид. Поэтому иное ни подобно ему, ни неподобно, ни тождественно ему, ни отлично.
Аристотель. Конечно, нет.
Парменид. Ну, а будет ли иметь отношение к несуществующему следующее: «того», «тому», «что‑либо», «это», «этого», «иного», «иному», «прежде», «потом», «теперь», «знание», «мнение», «ощущение», «суждение», «имя» или иное что‑нибудь из существующего?
b
Аристотель. Не будет.
Парменид. Таким образом, несуществующее единое ничего не претерпевает.
Аристотель. Действительно, выходит, что ничего не претерпевает. Относительное и абсолютное отрицание единого
с выводами для иного
Парменид. Обсудим ещё, каким должно быть иное, если единого не существует.
Аристотель. Обсудим.
Парменид. Я полагаю, что иное прежде всего должно быть иным, потому что если бы оно и иным не было, то о нем нельзя было бы рассуждать.
Аристотель. Конечно.
Парменид. Если же об ином можно рассуждать, то иное есть другое; в самом деле, разве не одно и то же обозначаешь ты словами «иное» и «другое»?
c
Аристотель. По‑моему, одно и то же.
Парменид. Разве мы не говорим, что другое есть другое по отношению к другому и иное есть иное по отношению к иному?
Аристотель. Говорим.
Парменид. Поэтому иное, чтобы действительно быть иным, должно иметь нечто, в отношении чего оно есть иное.
Аристотель. Должно.
Парменид. Что бы это такое было? Ведь иное не будет иным в отношении единого, Коль скоро единого не существует.
Аристотель. Не будет.
Парменид. Следовательно, оно иное по отношению к себе самому, ибо ему остается только это, или оно не будет иным по отношению к чему бы то ни было.