Продолжая развивать тему, вспомним наше исходное определение искусства как эстетического отношения человека к действительности. О какой действительности идет речь? Как понимать соотношение искусства и действительности? Есть немало сторонников той точки зрения, что искусство должно просто отражать действительность, жизнь. Чтобы портрет был похож на свой оригинал, чтобы в ноктюрне угадывалась лунная ночь, гладь озера, парочка влюбленных в лодке, чтобы яблоки на натюрморте были как настоящие.
Если довести эту картинно-портретную точку зрения до ее логического конца, то мы получим просто удвоение действительности. Но кому это нужно, спрашивается? Гете как-то заметил, что тщательно нарисованный пудель может порадовать его как появление еще одной, второй собаки, но не как произведение искусства. Продолжая гетевскую мысль, можно сказать, что как произведение искусства пудель - не вторая, а другая, иная (из мира прекрасного) собака. А может быть, это и не собака вовсе. Может, художник хотел сказать что-то не о собаке, а собакой - о каком-то своем настроении, поразившей его идее, может, собака - лишь форма, художественный прием.
Искусство не отражает (в буквальном смысле) действительность, оно создает новую действительность - мир художественных образов, мир красоты. Строительным материалом для этого мира служат те ощущения, впечатления, переживания, которые вызывает или пробуждает в художнике окружающая действительность. Добавьте к этому фантазию и воображение, художническую логику игры "а что, если..." и вы получите самые невероятные, ни на что не похожие, но как раз потому и художественные вещи.
В искусстве нет истинностного соответствия образа его предмету, как в науке, например, но есть то, что можно было бы назвать художественной правдой. Художественная правда - правда психологическая. Она тоже содержит в себе соответствие, соответствие образа - но только не действительности, а каким-то устойчивым зависимостям и связям внутреннего мира человека, логике его эмоций и чувств. При соблюдении требований этого соответствия мы доверяем автору и готовы следовать за ним, какие бы немыслимые ситуации и характеры он ни предлагал. Путешествие носа коллежского асессора Ковалева по Петербургу художественно вполне достоверно, или правдиво, хотя Гоголь рассказывает нам совсем уж странную историю.
Искусство не обязано соответствовать действительности. А действительность? Она, похоже, обязана. Но не вообще, а тому идеалу красоты, который вырабатывается искусством. Соответствие сущего должному (прекрасно-должному) благотворно и для искусства, и для жизни.
Дополнительный материал
3.7. Философия и наука: неоднозначность взаимосвязи
Проблема "философия и наука" - это, прежде всего, вопрос о научности или истинности самой философии. Надо сказать, что ответ на вопрос "наука ли философия?" зависит от того, как мы понимаем науку и как оцениваем саму философию.
Науку, как правило, отождествляют с системой истинного знания, но это явное преувеличение.
Во-первых, основания любой науки (той же математики - символа научной строгости) являются весьма неопределенными, по сути постулативными: только принимаемыми в качестве истинных, но не доказанных в этом своем качестве.
Во-вторых, и на "верхних этажах" науки есть свои "неоднородности": теории, содержащие противоречия, недоказанные теоремы, чисто гипотетические построения, спекулятивные прогнозы, парадоксы, жестко конкурирующие друг с другом идеи и концепции и прочие не строго научные образования.
В-третьих, наука - это общественный институт, т.е. социальное пространственно-временное многообразие, заполненное людьми, их исследовательскими и иными ролями, в которых находится место всему, вплоть до заблуждений, предрассудков и слухов.
В-четвертых, принято думать, что наука увеличивает нашу уверенность в собственных силах. Что ж, она действительно делает это, но только, подчеркнем, в очень узком спектре, определяемым логикой и эмпирически удостоверяемым знанием. При этом сразу же обозначаются границы и выявляются пределы - знаний и индуцируимой ими уверенности. Наука безжалостно расправляется с часто дорогими нам убеждениями и утешительными видимостями. Именно с ее помощью мы лишились всякой надежды на вечный двигатель, на философский камень, на молниеносную переделку человека и общества. Таким образом, наука с успехом разрушает иллюзии, видимости, мнимости - словом, наше всезнание, часто запаздывая - и надолго - с постройкой нового здания на месте разрушенного, в котором мы чувствовали себя вполне уверенно.
Философия в наше время с определенностью институционализирована. Удовлетворяет она и многим требованиям научности, таким, например, как системность, внутренняя самосогласованность, прогностичность и др. Но главное, чего нет у философии, но что есть у науки, - это доказательность. В философии, как считают некоторые авторы, можно лишь что-то опровергнуть, в частности посредством приведения к абсурду (reductio ad absurdum), но никогда - доказать. Можно согласиться в данной связи с У.Джемсом, видевшим в философии "коллективное имя для вопросов, на которые не получены ответы к удовлетворению тех, кто их поставил".
Ядро научного знания составляет, несомненно, знание истинное, т.е. доказанное или принципиально (через конечное число шагов) доказуемое. Без доказательства, хотя бы принципиального, та или иная сумма знаний может быть названа наукой лишь "из чувства вежливости". Не стоит, впрочем, огорчаться: не все то, что не наука, - плохо. Искусство, например, - не наука, но в этом-то и заключена его прелесть.
Философия, разумеется, не беспочвенна - она опирается на общечеловеческий опыт, на достижения и обретения других форм общественного сознания, включая науку. Но произрастает философия из сокровенной сути человеческой свободы. Нужно ли что-то доказывать в философии, если сама она никаких конкретных, частных или специальных проблем не решает? Задача у нее иная - предлагать самые общие мировоззренческие, методологические и смысложизненные ориентиры для поиска таких решений и доказательств.
Дополнительный материал
Вообще связь между философией и наукой довольно странная: как только что-то созревает для действительно научного, доказательного освещения, оно тотчас же выпадает из философии. Куда? В ту или иную конкретную, специальную науку. Философия, таким образом, выступает в качестве прагипотезы (первой, изначальной гипотезы) человеческого познания. Ее работа всегда пионерская, первопроходческая. Это первый и потому, наверно, такой несовершенный познавательный зондаж мира. Исторически данная тенденция просматривается достаточно четко. Когда-то, скажем, психология была частью философии, философской дисциплиной. Но как только у нее (психологии) появились свои конкретно-эмпирические методы исследования, да и категориальный аппарат стал более совершенным, она стала вполне самостоятельной наукой, "суверенизировалась" не только содержательно, но и организационно. Аналогичная ситуация и с логикой. Традиционная, аристотелевская, логика - область традиционно философского исследования. Современная, или символическая, логика - это уже, или прежде всего, раздел математики, математическая дисциплина (с философскими вопросами логики).
Странной рассматриваемая связь является еще и потому, что она неоднозначна: различными философскими школами и направлениями она представляется по-разному. Одни, как, например, экзистенциалисты, занимают откровенно антинаучную позицию. Для Хайдеггера, в частности, "измерение ценности философии идеей науки есть уже фатальнейшее принижение ее подлиннейшего существа". Другие же, например, позитивисты, прямо-таки преклоняются перед наукой, ее нормами и идеалами. Ныне такая позиция называется также сциентизмом.
Разумно и оправданно настаивать на союзе философии и науки, союзе, при котором философия критически (и с мировоззренческой целью) обобщает достижения и выводы конкретных наук, обогащая, расширяя и углубляя вместе с тем их логико-методологическую и социально-аксиологическую культуру. Слишком резкие противопоставления философии и науки ни к чему хорошему не приводили и не приведут. Можно и поспорить тут с Н.А.Бердяевым, настаивающим на том, что "философия ни в коем смысле не есть наука и ни в каком смысле не должна быть научной". Пусть философия и не наука, но научной (ориентирующейся на науку, ее достижения, ее "гносеологические уроки") она может быть вполне. Не будет отступлением от истины сказать, что философия - это особая наука.
3.8. Философия как квинтессенция человеческого духа
Подводя итог нашему рассмотрению взаимосвязей философии с основными формами духовной жизни общества, можно назвать ее, философию, квинтессенцией человеческого духа. После такой высокой оценки одной только "любви к мудрости" наверняка посыплются упреки в высокомерности и претенциозности. Нужны поэтому разъяснения.
Возведение философии на пьедестал квинтессенции ни в коем случае не превращает ее в высшее средоточие всего содержания выработанной человечеством культуры, в царицу всех наук, науку наук. Вообще философии нечего тягаться с наукой - у нее свои задачи и цели.
Интересно обратиться в данной связи к этимологии слова "квинтессенция". Это - пятая, а значит, самая важная, главная сущность (quinta essentia). Поисками такой сущности издавна занималась, да и занимается сегодня философия. В античной философии "пятой сущностью" считался эфир, небесно вознесенный над четырьмя земными стихиями: водой, землей, огнем и воздухом. Средневековые алхимики видели в квинтессенции тончайший элемент, пронизывающий все вещи и составляющий их сущность. У итальянских же гуманистов квинтессенцией становится сам человек. И это очень знаменательно, хотя и не первично. Аналогичная мысль была высказана еще античностью устами Протагора: человек есть мера всех вещей. Традиция продолжается. Все ту же мысль находим мы и в так называемом антропном принципе современной науки, гласящем, что Вселенная устроена так, чтобы в ней состоялся человек и чтобы было кому ее познавать.