СЕВАСТОПОЛЬСКИЙ ВОЕННО-МОРСКОЙ ОРДЕНА КРАСНОЙ ЗВЕЗДЫ ИНСТИТУТ им. П.С. НАХИМОВА
Реферат
на тему «М.М.Бахтин – философия поступка»
Выполнил: Назаренко К.В.
Проверил:
м. Севастополь
2002 год
| Содержание. | |
| Стр. | |
| I. Вступление. Философия и культурология …………………………….... | 3 |
| II. Жизнь и творчество М.М.Бахтина …………………….……………… | 6 |
| III. Философия поступка ......................................................………………... | 9 |
| 1. Трактат "К философии поступка" ……………………………………….. | 9 |
| 2. "Очищающий смех" в религии …………………………………………... | 13 |
| 3. Военно-педагогический аспект нравственного поступка …………..… | 16 |
| IV. Заключение ………………………………………………………………. | 22 |
| V. Список сносок …………………………………………………………….. | 24 |
| VI. Список используемой литературы ……………………………………... | 25 |
С конца XIX, начала ХХ веков философия и культурология вступили в период, когда на первый план начали выдвигаться своего рода "кризисные", односторонние, то есть абсолютизирующие какую-либо сторону человеческого бытия, сводящие все к ней одной, концепции: марксизм, фрейдизм, экзистенциализм прагматизм и так далее.
Мысль, которая прослеживается в работах М.М.Бахтина, отнюдь не упускает из виду кризисный и даже катастрофический характер века в то же время возрождает, воскрешает такое целостное восприятие и понимание чeлoвeчecкoгo бытия и сознания, которое было присуще классической философии от Платона до Канта. И прежде всего именно в этом, ее "совершенно исключительная" (по определению К.Томсона)1 ценность.
Во всем мире ныне признано, что М.М.Бахтин — один из крупнейших или даже вообще крупнейший мыслитель и ученый (в сфере гуманитарных наук) XX века. Американский бахтиновед К.Томсон2 провозглашает, что "творчество Бахтина, с начала и до конца, являет собой совершенно исключительный по глубине и силе источник идей, освещающий сегодняшний кризис познания... направленность бахтинских идей воспринимался, как принципиальный творческий корректив этого кризиса". О том же по-своему говорит германский исследователь бахтинского наследия Р.Грюбель: "... творчество Бахтина имеет своей целью ни больше, ни меньше как новое обоснование культуры вообще". И его более позднее суждение: "В эпоху, когда некоторые откровенно заявляют, что "все можно", когда все ценности кажутся условными и взаимозаменяемыми... творчество Бахтина имеет своей целью ни больше, ни меньше как новое обоснование культуры вообще. Он стремится преодолеть традиционный и роковой разлад и разрыв между vita contemplavita (лат.— жизнь созерцательная) и vita activa (лат.— жизнь деятельная)…"3.
Подлинным гимном человеку явилась философская концепция М.М.Бахтина, в равной степени являющаяся и философией культуры, и философией личности. Важнейшее понятие сочинений М.М.Бахтина является онтологическим условием существования «Я», условием жизни духовной переживающей личности, ибо путь спасения «Я» возможен через спасение души, а «душа — это дар моего духа другому». Только в состоянии не тождественности самой себе, вступая в со-бытие (диалог) с уникальностью «другого», личность достигает подлинной жизни и обретает собственную уникальность, творя новый мир понимающего и самоутверждающегося духа, т.е. культуру. Таким образом, культура — это смысл диалога по поводу существования разных людей.
Если в ранних работах М.М.Бахтин обращался прежде всего к индивидуальным аспектам культуротворчества, то со второй половины 20-х годов он разрабатывает идею диалога в культуре на макроуровне, т.е. социально-историческом. (В дальнейшем вплоть до конца 70-х годов он развивал концепцию, сложившуюся до середины 30-х годов, поэтому мы рассматриваем ее здесь в целом, привлекая некоторые более позднего уточнения автора.) Прежде всего, М.М.Бахтин обращается к исследованию культуры как особого субъекта творчества (не индивидуального, а социального измерения), выражающего себя как синхронное многоголосие в соответствующем типе строения — архитектонике. Типам таких архитектоник соответствуют различные типы культуры, характеризующиеся определенными стилевыми чертами, а каждое произведение культуры детерминировано принадлежностью к этой полифонии. «Условия речевого общения, его формы... определяются социально-экономическими предпосылками... в этих формах проявляются меняющиеся в истории типы социально-идеологического общения», — писал М.М.Бахтин4, подчеркивая вместе с тем, что только через конкретное индивидуальное «высказывание» язык соприкасается с общением, «проникается его живыми силами, становится реальностью».
Таким образом, процесс творчества культуры М.М.Бахтин понимает не как эманацию в личность трансцендентных сущностей, а как самоопределение в диалектическом взаимоотношении, взаимообмене между «Я», «другими» и социальной общностью. Но сколь бы императивным ни был социокультурный контекст, в котором находится личность, социальное не проецируется в ее деятельность как пассивное отражение (в этом — радикальное отличие концепции М.М.Бахтина от современных ему марксистских трактовок культуры), ибо, во-первых, любая культурно-историческая эпоха — не монолит, а полифония; во-вторых, творчество — волевой акт ответственного поступка личности, осмысленно преломляющей мир в себе. Социально-исторический контекст есть диалогизирующий «интонационно-ценностный» фон, меняющийся по эпохам восприятия, поэтому произведения культуры живут в потенциально бесконечном смысловом диалоге. М.М.Бахтин полагал, что научность, т.е. точность и объективность в исследованиях культуры, возникает благодаря подвижной диалектике «Я» и всей многоликости «другого». Он вводит понятие «большого времени» как своеобразной «хроно-полифонии», позволяющей взглянуть на каждое явление культуры в проекции прошлого и будущего, а не только в современном ему социокультурном контексте.
Но М.М.Бахтина поймут спустя почти полвека. А на рубеже 1920—1930-х годов были подвергнуты беспощадному осуждению и пережили заключение и ссылку многие начавшие свой путь еще до революции виднейшие представители русских гуманитарных наук: философы А.Ф.Лосев, С.Н.Дурылин, историки С.В.Бахрушин, С.Б.Веселовский, Ю.В.Готье, Б.Д.Греков, Е.В.Тарле, филологи В.В.Виноградов, В.Л.Комарович и многие другие. Их, как и М.М.Бахтина, обвиняли, в "русском национализме". Однако в середине 1930-х годов они были возвращены к работе (а почти все их гонители, напротив, репрессированы) и вскоре стали академиками, членами-корреспондентами, профессорами, орденоносцами и т.п. Роль этих людей в дальнейшем развитии русской культуры была неоценимой, поскольку лучшие представители новых поколений отечественной философии, истории, филологии, начинавшие свой путь в 1940— 1960-х годах, так или иначе, восприняли их уроки.
Михаил Михайлович Бахтин родился 17 (5) ноября 1895 года в городе Орле, в семье банковского служащего. Ранние годы прошли, помимо Орла, в Вильно (ныне — Вильнюс) и Одессе, где он посещал гимназии и Новороссийский (Одесский) университет. Уже в эти юношеские годы Михаил Михайлович глубоко изучал наследие всемирной мысли и культуры. Он очень рано, с двенадцати-тринадцати лет, погружался в философские трактаты Канта.
В 1914—1918 годах Бахтин жил в Петербурге — Петрограде и учился в столичном университете, в качестве вольнослушателя. Здесь Михаил Михайлович так или иначе лично соприкасался с виднейшими русскими мыслителями той поры — В.В.Розановым, Н.А.Бердяевым, Н.О.Лосским, А.В.Карташевым и другими, с сочинениями которых он был знаком и ранее.
В 1918—1923 годах он находился в Невеле и затем, с 1920-го, в Витебске и преподавал в местных учебных заведениях. К этому времени двадцатитрехлетний мыслитель достиг в своем развитии очень высокого уровня, и около него сложился философско-религиозный кружок, включавший в себя ряд замечательных людей. В 1919 году в невельском альманахе "День искусства" появилась первая публикация Бахтина — предельно краткая, но исполненная глубокого смысла статья "Искусство и ответственность". В 1923 году Михаил Михайлович возвратился в Петроград. Здесь он продолжал работу над начатым в Витебске сочинением — трактатом "Философия поступка", который, правда, увидит свет лишь через шесть десятилетий, в 1980-х годах. Первые труды Михаила Михайловича были изданы по ряду причин под именами близких ему людей: В.Н.Волошинов и П.Н.Медведев. В наше время они переизданы в серии "Бахтин под маской".
В начале 1929 года выходит в свет первое издание (уже под настоящим именем) всемирно знаменитой ныне книги Михаила Михайловича "Проблемы творчества Достоевского". Но незадолго до появления книги, 24 декабря 1928 года, Бахтин был арестован вместе с большой группой так или иначе связанных с ним людей и 22 июля 1929 года приговорен к "заключению в концлагерь сроком на пять лет". Он обвинялся в принадлежности к "подпольной контрреволюционной организации", пропагандировавшей "религиозные и националистические настроения".
Поскольку осужденный был тяжело болен, и пребывание в концлагере грозило ему быстрым смертельным исходом, мера наказания благодаря ходатайствам А.М.Горького и А.Н.Толстого была заменена ссылкой в город Кустанай, в Северном Казахстане, где Михаил Михайлович и прожил около семи лет, работая экономистом-бухгалтером в местном "Райпотребсоюзе".
Окончание срока ссылки не отменяло запрет на проживание в крупнейших городах СССР, тем более в столицах, и в 1936 году Бахтин стал преподавать в Мордовском педагогическом институте в городе Саранске. В следующем году он покинул Саранск и до 1945 года жил в городке Кимры и его окрестностях, работая школьным учителем. Здесь, из-за обострения болезни, ему ампутировали ногу (в 1938 году).
В 1945 году Михаил Михайлович возвратился в Саранск, где продолжил преподавательскую работу в институте. В 1967 году Бахтин был реабилитирован и в 1969 году переехал в Москву, где он и скончался 7 марта 1975 года, прожив чуть меньше восьмидесяти лет.
Для осознания всего драматизма судьбы Бахтина следует задуматься о том, что в расцвете сил (к моменту ареста ему исполнилось тридцать три года) он был, в сущности, лишен возможности публиковать свои труды. Правда, в силу инерции вскоре после ареста вышли в свет его книга о Достоевском и затем две небольшие статьи о Толстом. Но затем все попытки выступить в печати не имели успеха в течение тридцати с лишним лет — до 1963 года, когда появилось новое, значительно дополненное издание книги о Достоевском.
Но, как это ни удивительно, Михаил Михайлович, не имея сколько-нибудь основательных надежд на опубликование своих трудов, продолжал интенсивную творческую деятельность все это долгое время и в Кустанае, и в Кимрах, и в Саранске. В 1946 году удалось защитить диссертацию, посвященную величайшему Французскому художнику слова Франсуа Рабле, и стать кандидатом филологических наук, каковым он и сошел в могилу, ибо позднее отказался от настойчиво предлагаемого ему звания профессора. В разговоре с В.В. Кожиновым, он объяснил свой отказ так: "Я — философ, а философ должен быть никем, ибо иначе он может начать приспособлять философию к своему социальному положению".5
Тот факт, что два главных труда Бахтина посвящены исследованию художественных миров Достоевского и Рабле, не помешал, воплощению в них собственно философского содержания. В книге о Достоевском перед нами предстает глубочайшая философия личности, и нет сомнения, что мир Достоевского открывает для осуществления этой цели идеальные возможности. А книга о Рабле есть своего рода открытие философии народа, и опять-таки трудно назвать другой столь же превосходный "материал" для реализации этого замысла.
Здесь слово "материал", употребляется в том смысле, что для Михаила Михайловича творчество Достоевского и Рабле не выступало только как средство решения философских задач. Его книги представляют собой одновременно и наиболее глубокое исследование этих художественных миров, и философия здесь ни в коей мере не противоречит филологии; они как раз обогащают друг друга.
Это всецело относится и к остальным основным работам Бахтина, вошедшим в его сборники "Вопросы литературы и эстетики" (1975) и "Эстетика словесного творчества" (1979, 2-е изд. — 1986). И философский труд, написанный еще в 1920-х годах, — "Философия поступка" постоянно обращается к художественной литературе, органически соединяя философию с филологией.
Трактат "К философии поступка" может рассматриваться как введение в "первую философию" Бахтина, из которого видно, что основополагающий вопрос бахтинской философии - это событие бытия, онтологическим условием которого является способ бытия человека, а ведущий вопрос - это человеческое событие с точки зрения его воплощения, т.е. бытия в мире с другими. В связи, с чем ведущую роль приобретает понятие поступка, который есть не что иное, как событие в аспекте его воплощения.
Обращаясь к Бахтину, в философии которого ответственность выступает основополагающим феноменом, определяющим как раз нравственный характер его "первой философии", мы, прежде всего, отмечаем более радикальное развитие тезисов в трактате "К философии поступка", по сравнению с другими трудами.
По Бахтину, ответственный способ бытия предполагает совершение поступков на основании признания своего не-алиби в бытии. Это значит, что принятие на себя ответственности за свое бытие всегда имеет в виду другого (других). Итак, поскольку ответственный способ бытия закрепляется (осуществляется) в конкретном поступке, структурированном отношением к другому, другой является 1) соучастником и 2) потенциальным свидетелем такого самоудостоверения.
Не что иное, как воплощение человеческого события в мире, в мире с другими, является первостепенным основанием к тому, чтобы фундаментальная онтология была проработана как этика. "Быть ответственным" в плане воплощения и, следовательно, в перспективе жизненного мира, означает способность "ответить за себя. Этика жизненного мира определяется тогда дилеммой, может или нет человек в бытии друг с другом "отвечать за себя". Для Бахтина это не некий вторичный уровень тематизации, а анализ человеческого события в аспекте его воплощения, или - более специально - философия поступка. Ответственный способ бытия в силу воплощения события означает вместе с признанием своего не-алиби в бытии - "бросанием себя на самую свою собственную способность-стать-виновным"6 - способность отвечать за себя в бытии с другими. Таким образом, изначальный феномен ответственности открывается в своем этическом содержании в соответствии с определением человеческого события как со-бытия, т.е. когда мы начинаем анализировать человеческое событие с точки зрения его воплощенности в мире с другими. В известном смысле ответственность как этическое понятие - это эпифеномен со-бытия с другими.
Таким образом, с точки зрения порядка обоснования, не этика направляет и определяет пути "первой философии" Бахтина, а сама философия события открывает исходное этическое измерение. Которое (используя выражение Бахтина) есть "условие возможности для "морально" доброго и злого, т.е. для морали вообще и ее фактично возможных видообразований"7
Возникает вопрос об этической трактовке способа бытия: что значит быть безответственно? Вопрос о безответственном способе бытия упирается в вопрос о повседневном бытии друг с другом, которое хотя и идентифицируется как несобственное, однако не может трактоваться как этически негативное согласно основоположениям экзистенциальной аналитики. Из этого вытекает, что этическая интерпретация ответственного способа бытия должна предполагать принципиальное различение несобственного - в смысле безответственного - способа бытия и повседневного бытия друг с другом. Таким образом, в философии поступка Бахтина выступает пара ответственного и безответственного. Соответствующий последнему способ бытия Бахтин называет самозванством. Это такой способ бытия, при котором поступки человека не удостоверяются его ответственностью, т.е. не основываются на признании своего не-алиби в бытии. Ответственность и самозванство в таком случае не равноисходные, но равновозможные способы бытия, этическое значение которых определяется бытием друг с другом в мире.
Повседневность как таковая не является сущностным определением этически негативного способа бытия. Бахтин рассматривает повседневность как нередуцируемый способ человеческого бытия как бытия в мире с другими. "В жизни, - пишет он, - я приобщен к быту, укладу, нации, государству, человечеству, божьему миру, здесь я всюду живу в другом и для других"8. Такое приобщение истолковывается у Бахтина как ритмизация.
Для Бахтина этическая индифферентность ритмизации как таковой означает, что приобщение повседневному ритму - мы можем говорить здесь о социализации, институализации и т.п. - само осуществляется или в модусе ответственности или в модусе самозванства. Этически индифферентное "не сам" ритмизованного способа бытия (социальные роли, представительство) оказывается тогда условием возможности осуществления самозванного способа бытия: "Я, -пишет Бахтин, - прячется в другого и других, хочет быть только другим для других, войти до конца в мир других как другой, сбросить с себя бремя единственного в мире я (я-для-себя)"9. С другой стороны, приобщение повседневности, если оно опирается на признание своего не-алиби в бытии, исполняется как модуляция ответственности. Бахтин отмечает оправданность самоотчуждения в таком случае, а образующийся социальный порядок называет хором.
Бахтинский подход к анализу человеческого события как со-бытия дает основание к тому, чтобы наряду с этическим различением ответственного и самозванного способов бытия ввести различение интенсивности и экстенсивности события. Самым загадочным, конечно, остается само сопряжение экстенсивности и интенсивности. После всего сказанного уже нельзя ограничиться формальным отношением взаимоотталкивания между ними, зафиксированным соответственно в полюсах самоутверждения и самоотчуждения. В рамках такого подхода со-бытие с другими открывается только в своей негативной функции по отношению к собственному состоянию.
Непредопределенная заданность человеческого бытия делает риск и дерзание существенными характеристиками экзистирования. По этому поводу Бахтин говорит в данном случае об "испытании человека в человеке"10. Бахтин приводит к тому, что человек в своем бытии есть испытание для самого себя. Человеческое бытие испытывает себя на свои собственные возможности. Поскольку же испытание не является здесь испытанием чего-то готового и определенного, но личность становится личностью в ходе (круге) самоиспытания, испытание тем самым обретает полярный бытийный смысл для человека - оно оборачивается воспитанием. Таким образом, становление личности обеспечивается амбивалентным феноменом испытания-воспитания.
Вместе с тем, следуя за Бахтиным, - что бытие-в-мире само по себе испытательно-воспитательно - позволяет рассмотреть не только негативную причастность другого самостному бытию. Бахтин пишет: "важнейшие акты, конституирующие личность, определяются отношением к другому… Само бытие человека есть глубочайшее общение. Быть значит общаться. Быть значит быть для другого и через него - для себя. У человека нет внутренней суверенной территории, он весь и всегда на границе"11. В этом, заключается высшая степень социальности, которую он называет также внутренней, потому что она относится к имманентному бытийному устройству личности, выраженному в амбивалентном феноменен испытания-воспитания. На основании книги о Достоевском можно сформулировать следующие положения, позволяющие прояснить позитивное значение отношения к другому:
обладая зафиксированным выше бытийным устройством, личность в силу ее воплощенности раскрывается лишь в результате вопрошания и провоцирования;
обнаруживающаяся здесь причастность другого испытатльно-воспитательному формированию личности - не однонаправленный акт, но момент взаимодействия, которое получает название внутренней социальности;
социальный характер этой диалогической структуры обретает конкретные феноменальные черты: внутрення социальность означает, что имманентное испытатльно-воспитальное формирование "субъекта" события происходит в поле испытатльно-воспитательного взаимодействия "Я" и другого.
Бахтин пишет, что "ближайшие обыденные, житейские звенья не пропускаются, а осмысливаются в свете последних вопросов как этапы или символы последнего решения"12. Он пытается удержать человеческое событие во всей его феноменальной полноте. Таковая предполагает, что всякое "последнее решение" имеет свою "предысторию", принадлежащую повседневному бытию друг с другом, которая в свою очередь связанна с поступком.
Любое признание в приверженности религии и, тем более, православию было абсолютно исключено в печати (кроме чисто церковной) СССР до конца 1980-х годов. И это диктовалось, между прочим, не только властями, но и подавляющим большинством идеологов — в том числе и "оппозиционных" по отношению к режиму. Так, в "Новом мире" времен Твардовского регулярно публиковались предельно резкие антирелигиозные материалы, в чем каждый может убедиться, перелистав номера этого журнала за шестидесятые годы.
А что касается православия, то и сам лидер диссидентства А.Д. Сахаров, более или менее сочувственно говоривший о других религиозных исповеданиях, в своем "послании" от 3 апреля 1974 года по сути дела "заклеймил" православные убеждения А.И.Солженицына как, по его определению, "религиозно-патриархальный романтизм" и как одну из тех "направленностей", которые "приводят его (Солженицына) к очень существенным ошибкам, делают его предложения утопичными и потенциально опасными"13. Таким образом, Сахаров волей-неволей присоединился к руководителю агитпропа ЦК КПСС тов. Яковлеву, который незадолго до него, в конце 1972 года, писал, что "антикоммунизм... пытается гальванизировать... религиозно-идеалистические концепции прошлого. Яркий пример тому — шумиха на Западе вокруг сочинений Солженицына"14. Вроде бы идеалом А.Д.Сахарова не являлся коммунизм, но все же оказывается, что для его идеала (каким бы он ни был) православие столь же неприемлемо, как и для коммунизма...
Вполне понятно, что в подобных условиях религиозные убеждения Бахтина никак не могли быть высказаны в печати. Так, например, при публикации его краткого, но поистине великолепного наброска "К философским основам гуманитарных наук" пришлось опустить некоторые слова. Этот отрывок впервые опубликовал Вадим Кожинов: "…мысль о Боге в присутствии Бога, диалог, вопрошание, молитва... Душа свободно говорит нам о своем бессмертии, но доказать его нельзя..."15.
Вместе с тем то, что выразилось здесь прямо и открыто, так или иначе живет в любых текстах Бахтина, и необходимо только воспринимать эти тексты непредвзято и достаточно углубленно, дабы увидеть это.
Впрочем, нельзя умолчать о том, что читая Бахтина, начинаешь сомневаются не только в его православности, но и в религиозности вообще. Камнем преткновения являются в этом отношении, прежде всего бахтинские исследования народной смеховой культуры — в особенности его книга о Рабле, воспринимаемая некоторыми читателями даже как нечто "сатанинское". При этом, по меньшей мере, странно — ухитряются не замечать очень значительную роль "смеховой темы" в книге Бахтина о Достоевском (хотя тема эта и предстает здесь, конечно, совсем по-иному, чем в книге о Рабле).
В книге о Достоевском говорится, в частности: "... след художественно-организующей и освещающей мир работы амбивалентного смеха... мы находим во всех его романах... Но самое главное, можно сказать, решающее свое выражение... смех получает в последней авторской позиции... Трагический катарсис (в аристотелевском смысле) к Достоевскому неприменим. Тот катарсис, но, не адекватно и несколько рационалистично выразить так: ничего окончательного в мире еще не произошло, последнее слово мира и о мире еще не сказано, мир открыт и свободен, еще все впереди и всегда будет впереди. Но ведь таков и очищающий смысл амбивалентного смеха". Здесь цитируется текст, написанный еще даже не реабилитированным официально Бахтиным для второго издания его книги о Достоевском. Курсив здесь самого автора, и ясно, что он был призван обратить сугубо пристальное внимание читателей на выделенные слова. Более того, Бахтин специально предупредил читателей, что выражает суть дела "не адекватно" и "несколько рационалистично", поскольку он не имеет возможности высказать собственно религиозное истолкование проблемы. Но — имеющий уши да слышит! — здесь высказано, без сомнения, именно глубоко и всецело религиозное понимание бытия Мира, где "все впереди и всегда будет впереди".
То, что Бахтин определяет как "очищающий смех", имело в православии многовековую традицию, известную под именем "Христа ради юродства". Несколько десятков русских юродивых, начиная с Исаакия Печерского (XI век; скончался в 1090 г.), причислены Православной Церковью к лику святых. Более того, черты юродства присутствуют и в поведении величайших святых, в том числе Феодосия Печерского и Кирилла Белозерского. Юродивые играли такую заметную роль на Руси, что в записках иностранных путешественников XVI—XVII веков (Герберштейн, Горсей, Флетчер и др.) им посвящены специальные параграфы.
Словом, те, кто захотел бы усмотреть в понятии "очищающего смеха" отступление от православия, должны уж в таком случае отлучить от него и весь сонм русских юродивых... Правда, необходимо оговорить, что феномен юродства не сводится только к смеху (в нем воплощена и специфическая печаль), а с другой стороны, стихия веселия (о нем говорил и Нил Сорский) — неотъемлемое качество, атрибут православия в целом, а не только поведения юродивых.
Ясно, что наибольшие упреки вызывают бахтинские исследования смеховой культуры Запада; именно в них находят чуть ли не антирелигиозные и даже "сатанинские" тенденции. Однако обвинения такого рода направлены, если вглядеться в суть дела, вовсе не против Бахтина, а против католицизма, в котором материально-телесная стихия имеет совершенно иное значение, чем в православии. И ведь чтобы осознать это, даже не обязательно скрупулезное исследование: достаточно внимательно воспринять своеобразие католических храмов и самого богослужения.
В бахтинских трудах, раскрывающих материально-телесную стихию книги Рабле и других явлений западной литературы, нелепо усматривать нечто противоречащее религии; перед нами объективное и глубокое раскрытие тенденций, присущих культуре, которая существовала и развивалась, как и доказал Бахтин, всецело в лоне католицизма. В отличие от многих поверхностных работ западноевропейских ученых, которым тот же Рабле казался еретиком или даже атеистом, Бахтин раскрыл во всей полноте то, что, если воспользоваться модным термином, можно определить как "католический менталитет". Характерно, что вначале книгу Бахтина о Рабле воспринимали на Западе или недоверчиво, или даже враждебно; лишь позднее была признана.
Наконец, нельзя не подчеркнуть, что Михаил Михайлович неоднократно утверждал высшее значение религии для мыслителя и даже ученого. Только религия, говорил он, определяет ничем не ограниченную свободу мысли, ибо человек абсолютно не может существовать без какой-либо веры, и отсутствие веры в Бога неизбежно оборачивается идолопоклонством, то есть верой в нечто заведомо ограниченное временными и пространственными рамками и не дающее действительной, полноценной свободы мысли.
Время глубоких перемен, интересы социального, духовного развития требуют нравственных поступков. Люди устали от резонерства, моралистики и лицемерия. Все или почти все наши бедствия и катастрофы по глубинной своей сути оказываются при их анализе катастрофами нравственными. Продолжающаяся девальвация духовных, нравственных идеалов и ценностей угрожает стать необратимой. "Современный кризис в основе своей есть кризис современного поступка. Образовалась бездна между мотивом поступка и его продуктом"16.
Образовательным учреждениям, в том числе военно-образовательным, нужна педагогика нравственной и профессиональной свободы, компетентного, свободного и ответственного поступка. Массовая образовательная практика находится преимущественно в информационно-вербальном, недеятельностном образовательном пространстве. Основное время и ресурсы его субъектов заняты продвижением непрерывного и все нарастающего потока учебной информации. Поступки, отношения, нравственная деятельность как высшие ценностные педагогические феномены в редких случаях становятся предметом диагностики и анализа и еще реже - прогностической и конструктивной деятельности.
Поэтому необходима неотложная разработка этико-философского компонента военной педагогики нравственного поступка как теоретико-методологического ядра парадигмы самореализации и саморазвития личности.
В современном понимании сущность личности определяется как ансамбль общественных отношений в их соподчиненности, сопряжении, иерархии и гармонии. Ансамбль предполагает интеграцию в человеческой сущности отнюдь не всех отношений, а только тех из них, которые могут быть освоены и персонифицированы. Человек не стремится остаться чем-то окончательно установившимся: он находится в "абсолютном движении становления" (К. Маркс, А.С. Арсеньев, В.В. Давыдов, Т.Д. Шапошникова). В этом его уникальная пластичность, широта возможностей выбора индивидуальных проявлений и траекторий личностного развития. Ориентация на "абсолютное движение становления" и развития человека может осмысливаться как один из современных принципов гуманистической философии военного образования и педагогики. Стержнем, основной линией развития ансамбля отношений, его системообразующим фактором предстает гуманизированная деятельность, то есть деятельность свободная, нравственная, центральным элементом которой является нравственный поступок как цель, средство и результат образования личности, как высшая общечеловеческая ценность. Самым опасным результатом образования являются прекрасно информированные люди, не отягощенные совестью.
В трудах М.М.Бахтина обоснованно предлагается разграничивать понятия "нравственность" и "мораль", рассматривать человека в двух системах координат его бытия: "вещной", где он оценивается по продуктам его труда и/или/по социально-ролевым функциям, то есть через отношения "полезности" обществу, и по собственно человеческой, воплощающей универсальные характеристики человека как представителя человеческого рода, как самоценность. В этой системе отношений человека, их бинарной оппозиции заключено вечное и драматическое противоречие его бытия: с одной стороны, есть нравственная система ценностей, существующих в форме всеобщих, безусловных принципов человеческого бытия в свободе целеполагания, самореализации и саморазвития, - нравственность; с другой - часто противоположная ей система моральных норм и требований, функционирующая в конкретном социуме. Человек постоянно находится в этих двух инвариантных сферах, бинарных оппозициях, порождающих проблемы их соотнесения и выбора поступка.
Принципы нравственности (внутренняя свобода, самоценность человека, равенство, совесть и пр.) безусловны, безоговорочны и всеобщи. Мораль же всегда групповая (национальная, классовая, сословная, корпоративная и пр.), не всеобщая, не общечеловеческая. Мораль связана с актуальной ограниченностью человека как члена того или иного человеческого сообщества и представляет собой конечную систему норм и правил, ограничивающих человека определенными рамками. Нравственность формируется всегда с личностью, составляет принцип и способ ее бытия и неотделима от содержания "Я". Мораль же в готовом виде предписывается человеку извне, противоречит его "Я" уже тем, что он должен подчиниться этой системе норм и правил. Мораль поэтому связана с внешней целесообразностью (необходимостью), а нравственность - со свободным целеполаганием и самоопределением самого человека. Нравственность существует для себя, для саморазвития своей личности, мораль же - прежде всего для других, и ею могут пользоваться, в том числе и в корыстных целях. В большинстве случаев, поэтому мораль выдают за общечеловеческую нравственность, что зачастую позволяет более обоснованно требовать подчинения личных интересов интересам социума, государства, его идеологическим установкам. Если моралью могут пользоваться в самых различных целях, зачастую небескорыстных, то нравственностью пользоваться нельзя, она не может быть переведена в план отношения использования (полезности). Награда в области морали, например, может иметь вполне ощутимые формы, начиная от похвалы и престижа и кончая материальными и иными выгодами. Награда за нравственный поступок не может иметь вещной формы и лежит в сфере самосознания человека, его совести.
Это не значит, что во всех столкновениях морали и нравственности человек должен отдавать предпочтение нравственности. Тогда ему пришлось бы отказаться от жизни в реальном мире, к моральным нормам функционирования которого по необходимости человек должен адаптироваться. И все же нравственный поступок как цель и идеал должны жить в его духовном мире как образец, как критерий оценки самого себя и своего практического действия: они составляют свободное, неограниченное пространство нравственного развития человека, являются источником обновления моральных норм и предписаний социума.
Педагогика нравственного поступка предполагает развитие у человека чувствительности к внутреннему конфликту между общечеловеческим и социально-групповым как источнику мотивации его нравственной деятельности. Освоение системы моральных норм и предписаний социума является первоначальной ступенью адаптации человека к жизни в реальных социальных условиях, средством его социализации, а в последующем развитии - средством их согласования, коррекции и гармонизации по нравственным критериям.
Взаимодействие морали и нравственности проявляется в механизме деятельности свободного выбора целей и ценностей, самоопределения человека и его ответственности. Нормативно-моральный характер толкования понятия "ответственность" - наша отечественная традиция, связанная преимущественно с социоориентированной парадигмой восприятия и понимания мира, роли и места человека в нем как объекта социализации, и недооценкой гуманистического аспекта его осмысления как субъекта, творца социальных, моральных, правовых и иных норм и предписаний. При гуманистически ориентированном подходе человек воспринимается и осмысливается как последняя инстанция в решении вопроса, как поступить и, следовательно, оказывается готовым и способным к личной ответственности за свои поступки. Проблема свободы и ответственности решается, таким образом, на диалектике процессов социализации и гуманизации, зависимости от социума, необходимости адаптации к его нормам и предписаниям и феномена приватной внутренней, нравственной свободы как подлинного, не декларируемого признания его суверенности и меры всех вещей. Мера личной свободы есть мера личной ответственности. Только тогда человек по своей воле несет это нелегкое, но благотворное бремя перед самим собой, своей совестью и перед людьми.
Человек, всегда руководствующийся только моральными нормами, хорошо адаптирован к социуму. Но такая адаптация приобретается дорогой ценой: полной или частичной потерей способности к личностному общению, рефлексии; человек оказывается в жесткой зависимости от обстоятельств, внешних факторов, что закрывает для самого человека возможность превращения в личность нравственную, способную поступать по своей воле (например, Нехлюдов в романе Л.Н. Толстого "Воскресение"). Человек, поступающий во всех ситуациях в соответствии с нравственными принципами и ориентирами, не может адаптироваться в современном обществе, его поступки кажутся странными, аномальными, хотя обычно признается его нравственное достоинство и превосходство. Индивид, живущий между этими полюсами (мораль и нравственность), оказывается в ситуации выбора, как поступить, какие ценностные приоритеты предпочесть в данной конкретной ситуации. Выбор производится в зависимости от собственной этической образованности, зрелости, а не от каких-либо только внешних или только внутренних причин. Нередко ситуации складываются так, что поступить в соответствии с бытующей моралью означает заслужить одобрение социальной среды, общества. Поступить же нравственно - значит быть осужденным той же социальной средой, обществом, потерять положение в нем, а иногда даже и свободу, и жизнь. Но и тогда поступить нравственно означает осуществить себя как личность. Каждая морально-нравственная ситуация, требующая сознательно-волевого усилия, формирует и развивает человека как личность, а решение, принятое в этой ситуации, может быть показателем его личностной нравственной зрелости. Противоположный случай связан с морализированием. Безнравственный моралист прекрасно адаптирован к социуму, всегда готов с помощью морали оправдать любые античеловеческие действия, если ему объявлено, что они производятся в интересах государства, общества: это нетрудно доказать рациональными рассуждениями, ссылками на требования ситуации, исторической необходимости, целесообразности.
Нравственность в отличие от морали есть сфера трагических перипетий свободного и ответственного поступка, отнюдь не ориентированного на моральную ценность вне себя, вне данной личности, воплощенной в образе культуры. Живую жизнь нравственности дает совесть, напряженный внутренний диалог человека о своем бытии в отношении к другим людям, своих целях, ценностях и смысле. Нравственность осуществима только в единстве внешнего поступка и внутренней рефлексии, свободного выбора и решения, мучений совести. Это сфера внутренней свободы. В нравственности человек не может быть средством. Он всегда - цель (В.С. Библер).
Мораль и нравственность различаются и содержательно, и функционально. Если мораль - это относительно жесткая система норм поведения человека в обществе, то нравственность - система более широкая и гибкая, где выбор линии поведения и конкретного поступка - следствие собственной нравственной деятельности, индивидуального духовного поиска, в которых определяется способ максимальной актуализации подлинно человеческого потенциала с точки зрения субъекта нравственности в реальных жизненных условиях. У морали и нравственности, несмотря на их тесную взаимосвязь, принципиально иные механизмы регуляции человеческих мыслей и поступков: мораль функционирует в механизме общественного мнения, иных внешних факторов, в то время как нравственная позиция человека возникает также под влиянием общества, других внешних факторов, но через индивидуальный выбор целей и ценностей. Нравственность основана на механизме становления и развития общечеловеческого, гуманистического начала в человеке. Нравственность воплощается не в моральные нормы, а в безвыходные перипетии свободного личного поступка. Терминологически корректно поэтому говорить о моральных нормах и правилах, требованиях и предписаниях, с одной стороны, и нравственных принципах, ориентирах и перипетиях, с другой (неожиданных поворотах судьбы, "превращении действия в его противоположность" [Аристотель]).
Мораль несет в себе некоторое нравственное содержание: ее моральные нормы могут выражать содержание нравственных принципов, однако не безусловно, а в пределах, обусловленных "полезностью" для данного социума, его подразделений. Моральные нормы и предписания могут совпадать с нравственными принципами и ориентирами конкретной личности, если она по своей воле, по убеждению признает их соответствие и лично принимает их как личные нравственные ценности.
Различение морали и нравственности в их диалектической взаимосвязи и взаимодействии представляется весьма перспективным направлением поиска новых подходов в реализации гуманистической философии и парадигмы нравственного образования, развития и саморазвития человека на разных возрастных этапах жизнедеятельности: школьники, студенты, слушатели послевузовских образовательных учреждений. Целостное и гармоничное развитие личности достигается в сфере нравственной деятельности, в поступках, возможности проявления которых содержатся в любых формах жизнедеятельности человека; в рефлексии долга и совести, ценностном ориентировании, свободном целеполагании, личностной актуализации и мотивации, нравственных исканиях смысла, выборе и проектировании поступка, добродеянии, взаимопомощи, сотрудничестве, саморегуляции поведения, самоопределении и др. Это является целым комплексом взаимосвязанных специализированных общих и конкретных, духовных и предметно-практических форм нравственной деятельности, результаты которой воплощаются в их специфических продуктах, содействующих свободному проявлению и развитию гуманистического потенциала человеческой индивидуальности.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ.
Заслугой М.М.Бахтина является создание философская концепции, так называемой "первой философии" в равной степени являющейся и философией культуры, и философией личности. М.М.Бахтину свойственна оценка мысли как индивидуального поступка учитывающего и включающего в себя момент значимости мысли-суждения, так и оценка значимости суждения — необходимый момент в составе поступка. Он развил совершенную теорию превращения суждения в ответственный поступок.
Однако надо, заметить тот главный факт, что при всем размахе, с каким оболочки бахтинских текстов пошли в расход и растворились в массовом потреблении, ядро его мысли остается неприступным и довольно таинственным. Его тексты можно читать, анализировать, но постигнуть глубину мысли удается не каждому читателю. Большое количество ученых-философов и литературоведов старалось толковать эти тексты, но результат один - столько людей столько мнений и суждений, хотя каждый из них выносил на суд читателей какое-нибудь рациональное зерно.
Интересен и язык Бахтина, как будто вслед за его признанием пошедший в употребление, нарасхват. Но тогда-то и обнаружилось, что термины Бахтина не работают (или плохо работают) за пределами его текстов и не годятся для общенаучного употребления. Этим он стал поперек семиотическому движению с его утопией охватить все гуманитарные сферы как "знаковые системы" единой терминологией. Язык Бахтина упорно сопротивлялся этой тенденции, он оказался неотчуждаем, как личность. Это принципиальный и в то же время личный язык, совсем не язык направления или школы.
Бахтин во многом себя от нас утаил — в особенности в позиции по "последним вопросам". В собственном комментарии к книге "К философии поступка " он типологизировал героев по этому именно признаку: тип живущих "последней ценностью" и "тип людей, строящих свою жизнь без всякого отношения к высшей ценности". Уже в двух своих ранних интимных трудах, написанных на сокровенном и чистом языке его философии и, по-видимому, свободных от цензурных приспособлений (они и ждали своего, увы, посмертного для автора часа в том самом саранском подвале, претерпев при этом утрату начал и концов и безнадежно стершихся частей текста), он свернул с магистрального пути русской религиозной философии, и вся оригинальность Бахтина-мыслителя с этим основным фактом связана, им обусловлена. Унаследовав ее проблематику, Бахтин сменил язык философствования, и это была большая смена. Он прошел школу самоограничения в последних вопросах и сделал своим философским жанром "феноменологическое описание" того, что он назвал со-бытием бытия.
Бахтин экзистенциален и прост , хотя сейчас надо уже его таким суметь рассмотреть сквозь туман современной "бахтинологии". И он же "темен", как Гераклит, и неуловим. Бахтин — проблема в том самом собственном его, бахтинском, смысле— он так себя поставил по отношению к нам — в большей степени, нежели нам оставил "концепцию". Он нас озадачил: Михаил Михайлович задал нам задачу и не дал алиби от нее уклониться; здесь самое время вспомнить еще одну из сильных его метафор, экзистенциальную тоже, завещанную им не только как философский тезис, но как заповедь: не-алиби в бытии.
1"Бахтин под маской". Тетралогия. Серия Философия риторики и риторика философии. 1996. -1 кв. С.132.
2 Там же. С.134.
3Там же. С.132-135.
4Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979. С. 115.
5Кожинов В.В. "Судьба России: вчера, сегодня, завтра" М., С. 17.
6Бахтин М.М. Философия поступка // Философия и социология науки и техники. М.: Наука, 1986. С. 82.
7Там же. С.112.
8Бахтин М.М. "Автор и герой в эстетической деятельности" // Работы 20-ых годов. Киев 1994. С.41.
9Записки 1970-71 годов // Эстетика словесного творчества. М. 1986. С.149.
10Бахтин М.М. Философия поступка // Философия и социология науки и техники. М.: Наука, 1986. С. 265.
11"Проблемы творчества/поэтики Достоевского". Киев 1994. С.56.
12Там же. С. 74.
13Сахаров А.Д. Тревога и надежда. М., 1990. С. 71—72.
14"Литературная газета" от 15 ноября 1972 г.
15Кожинов В.В. "Судьба России: вчера, сегодня, завтра" М., С. 141.
16Бахтин М.М. "Автор и герой в эстетической деятельности" // Работы 20-ых годов. Киев 1994. С. 81.
"Бахтин под маской". Тетралогия. Серия Философия риторики и риторика философии. 1996.
Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979.
Бахтин М.М. Философия поступка // Философия и социология науки и техники. М.: Наука, 1986.
Бахтин М.М. "Автор и герой в эстетической деятельности" // Работы 20-ых годов. Киев 1994.
Библер В. С. Михаил Михайлович Бахтин, или Поэтика культуры. М. 1991.
Гаспаров М. Л. М. М. Бахтин в русской культуре XX века. — В кн.: "Вторичные моделирующие системы". Тарту. 1979.
Гришина Д.М., Корнилов С.В. И.Кант - ученый, философ,гуманист.- Л., 1984.
Гумницкий Г.Н. Нравственный поступок и его оценка. М., 1978.
"Диалог. Карнавал. Хронотоп". Витебск. 1994, No 3.
Записки 1970-71 годов // Эстетика словесного творчества. М. 1986.
Ильенков Э.И. Философия и культура.- М., 1991.
Кожинов В.В. "Судьба России: вчера, сегодня, завтра" М.Наука, 1997.
Махлин В.Л. Михаил Бахтин: философия поступка. М.: Знание, 1990.
"Проблемы творчества/поэтики Достоевского". Киев 1994.
Сахаров А.Д. Тревога и надежда. М., 1990.
Тульчинский Г.Л. Разум, воля, успех: О философии поступка. Л., 1990.
Философско-психологические проблемы развития образования /Под ред. В.В. Давыдова. М., 1994.
Хайдеггер М. "Бытие и время". пер. В.В. Бибихина. М. 1997.