Конечно, в истории философии были попытки объявить иррациональное лишь пустым фантомом, видимостью. Но уже Спиноза понял, что всякое определение есть отрицание, т. е. определение через "свое-другое" - противоположность. И если мы хотим понимать под ratio нечто содержательное, определенное - приходится признать и irratio как необходимый коррелят первого, как условие, при котором ratio получает как само право на существование, так и поле своей деятельности. (У самого Спинозы, как известно, противоположностью и "границей" мышления является атрибут протяжения.) Нельзя "снять" (например, объявить "неистинным") нечто, не "сняв" тем самым и его противоположности.
Все это хорошо осознавал Гегель. Тем не менее он, однако, в интересах обоснования своего абсолютного идеализма, а именно - тождества бытия и мышления, - попытался "снять", объявив пустой видимостью, все иррациональное, т. е. все, что несводимо к чистому мышлению. В качестве таковой "иррациональной иллюзии" Гегель рассматривал прежде всего бытие. Но объявив видимостью irratio он, в силу собственной диалектики, вынужден был поставить крест и на самом ratio. И Гегель пошел на это! Как известно, не кто иной, как Гегель третировал рационализм как пошлую, пустую, в основе своей непреодолимо противоречивую, изначально зараженную субъект-объектным отношением "рассудочность". Таким образом, обе необходимо дополнявшие друг друга противоположности (ratio и irratio) с его точки зрения оказались фикциями. Но что же тогда не фикция?
Гегель нашел выход из положения. Он изобрел понятие "спекулятивного мышления" - бесконечного надиндивидуального разума, т. е. абсолютного духа, духа, в котором уже не было ни субъекта, ни объекта, ни рационального, ни иррационального. Только таким путем он смог изгнать иррациональное из своей системы. Однако, будучи изгнанным в дверь, иррациональное вернулось в его систему через окно, потому что, лишившись своей противоположности, "спекулятивный разум" стал действительно "абсолютным", т. е. абсолютно пустым, неопределенным и принципиально никакими человеческими средствами неопределимым понятием; лишившись всех "иррациональных остатков", этот "разум" сам превратился в нечто поистине мистическое. Впрочем, вот что неоднократно вынужден был заявлять сам Гегель: "Относительно спекулятивного мышления мы должны еще заметить, что следует понимать под этим выражением то же самое, что раньше называлось мистикой". И далее: "Все разумное мы, следовательно, должны вместе с тем называть мистическим".
Абсолютная мистичность гегелевского понятия спекулятивного мышления проявилась прежде всего в том, что оно остается в его системе лишь в качестве пустого метафизического принципа, означающего, в конечном счете, не что иное, как тождество бытия и мышления. Когда же доходит до дела, этот бесконечный абсолютный дух оборачивается системой конечных, односторонних определений того же самого "пошлого" рассудка, который Гегель так третирует. Везде, где дело идет не о метафизической фразеологии, а о реальном мышлении реального объекта, самому Гегелю не остается ничего иного, как со спокойной совестью пользоваться средствами по существу своему определенного и определяющего, т. е. ограниченного и ограничивающего и только в этом смысле конечного, субъективного разума. Разоблачению Гегеля именно в этом весьма существенном пункте Маркс посвятил свою работу "Критика гегелевской диалектики и гегелевской философии вообще".
Мы обратили здесь внимание на приключения irratio в гегелевской абсолютно "рациональной" системе потому, что эта система явилась классическим выражением тенденции "снять" все "иррациональные остатки", объявить их принципиально иллюзорными и до конца растворить в логических формах. Естественно, эта тенденция в той или иной степени характеризует весь буржуазный рационализм с его принципами "предустановленной гармонии", надиндивидуального "я" и т. д. Здесь нам важно отметить то, что все попытки построения метафизических систем, осуществляющих эту тенденцию, осознанно или неосознанно исходили из принципа тождества бытия и мышления. Кант хорошо понял это. Он всегда выступал против принципа тождества и поэтому никак не укладывается в рамки историко-философского понятия "рационализм".
Кант не был "рационалистом". Но это отнюдь не означает, что он был "иррационалист". Иррационализм как философское направление сформировался в конце XIX столетия (поздний Шеллинг, Шопенгауэр, Ницше, Кьеркегор, Бергсон и т. д.). явившись своеобразной формой самоотрицания буржуазной культуры в результате панического страха современного буржуа перед логикой развития своего же собственного "Разума".
Здесь нет места рассматривать истоки и смысл иррационалистических построений. Укажем лишь на то, что радикальным отличием всех иррационалистических школ от классических философских систем является их ярко выраженная жесткая реакция против какой бы ;то ни было дискурсивности, понятийности, против научных логических форм познания вообще. Появление иррационализма знаменует начало окончательного разрыва современной буржуазной мысли с классическим философским наследием, что выражается в полном отказе от какой бы то ни было научности, в попытках противопоставить "подсознательное", "интуицию" как некие мистические способности - интеллекту, поставить их над интеллектом, наукой.
Все это никак несовместимо с позицией Канта, который всегда был уверен в неограниченных возможностях и мощи человеческого разума и подкреплял эту уверенность собственными великими естественнонаучными открытиями. Да, Кант не был "рационалистом" в узком историко-философском понимании этого термина. Но тем " более он не был "иррационалистом". Кант был человеком "трех-четвертей-головы". И именно поэтому он по крайней мере на "одну четверть головы" оказался выше всех представителей буржуазной философии, как классической, так и современной.