Одной из важнейших характеристик философии эпохи Просвещения является рационализм. В отношении учения Рене Декарта (1596-1650) термин рационализм употребляется для характеристики гносеологических установок. Рационализм трактуется как гносеологическое учение, утверждающее, что основным инструментом познания является разум, ощущения и опыт имеют в познании вторичное значение. В этом смысле рационализм противостоит сенсуализму и эмпиризму. Сенсуализм отдает решающее значение человеческим чувствам, ощущениям и восприятиям, а эмпиризм на первое место в познании выдвигает опыт.
В XVIII веке разуму придается несколько иное значение, чем в XVII веке. Он уже не является больше комплексом "врожденных идей", "осадком" от абсолютной сущности вещей. Теперь разум - не столько обладание, сколько завоевание. Он не является ни сокровищем духа, ни казной, в которой надежно хранится истина (вроде отчеканенной монеты); напротив, разум - это движущая сила, порождающая духовное богатство, ведущая к раскрытию истины, а она и есть зародыш и необходимая предпосылка всякой подлинной уверенности.
Самой важной функцией разума является его способность устанавливать связь одного факта с другими и решать проблемы. Он определяет любые простые фактические данные, все, что лежит в основе доказательства откровения, традиции и авторитета; он без устали раскладывает все на простые компоненты, в том числе и причины веры религиозной и веры - уверенности в ком-нибудь или в чем-нибудь. Но после того как все по порядку разложено, он начинает новую работу, не может остановиться, "disjecta membra" (опустив руки), он воздвигает новое здание. Только таким двойным духовным движением можно определить понятие разума: теперь это - не концепция бытия, а концепция дела, образа действия.
Немецкий философ Готхольд Эфраим Лессинг говорил, что типично человеческим качеством является не обладание истиной, а, скорее, страсть или стремление к истине. Француз Шарль Монтескье, со своей стороны, утверждал, что человеческая душа никогда не сможет остановиться в своем страстном желании расширить знание: вещи как бы сплетены в цепь, и нельзя узнать причины чего-либо или получить какое-нибудь представление, не преисполнившись желания познать все.
Образцом для создания понятия разума просветителям послужила физика Исаака Ньютона: она не упирается в сущности, не строит предположений и не теряется в догадках о последней природе вещей, но исходя из опыта, в постоянной связи с опытом ищет законы их функционирования, а затем подвергает их проверке.
Вольтер в "Метафизическом трактате" пишет: "Мы не должны больше опираться на простые гипотезы; не должны больше начинать с изобретения принципов, с которыми затем пускаемся объяснять все вещи. Наоборот, мы должны начинать с точного изложения наблюдаемых явлений. И если мы не прибегнем к помощи математики компаса и светоча опыта, мы не в состоянии будем сделать и одного шага"[2]. Вольтер часто говорил, что, "когда человек хочет проникнуть в суть вещей и познать их, он скоро оказывается в положении слепого, которого просят высказаться о сущности цвета. Однако доброжелательная природа вложила в руки слепого палку - анализ; с ее помощью он может продвигаться вперед в мире явлений, замечать их последовательность, удостоверяться в их порядке, - и все это благодаря его духовной ориентации, благодаря образованию, получаемому от жизни и науки"[3].
Неопределенный в своих возможностях и прогрессирующий разум просветителей, тем не менее, не ограничивался фактами природы, как у Ньютона, не был заперт в определенную область исследования; он внимательно наблюдал за природой и одновременно за человеком. Человека нельзя свести только к разуму, но все, что имеет к нему отношение, можно исследовать с помощью разума: основы познания, этику, политические институты и структуры, философские системы, религиозные верования.
В работе "Ответ на вопрос: Что такое Просвещение?" (1784) И. Кант пишет следующее: "Просвещение - это выход человека из состояния несовершеннолетия, в котором он находится по собственной вине. Несовершеннолетие - это неспособность пользоваться своим рассудком без руководства со стороны кого-нибудь другого. Несовершеннолетие по собственной вине имеет причиной не недостаток рассудка, а недостаток решимости и мужества пользоваться им без руководства со стороны кого-то другого. Имей мужество пользоваться своим собственным умом! - таков девиз эпохи Просвещения"[4]. Ее характеризует твердая, хотя временами и наивная вера в человеческий разум; необходимость его освобождения от предрассудков и метафизических догм путем критического пересмотра интеллектуальных ценностей; освобождения от религиозных суеверий и морально-нравственных предрассудков.
Яркую характеристику рационализма эпохи Просвещения дал Ф.Энгельс: "Великие люди, которые по Франции просвещали головы для приближающейся революции, выступали крайне революционно. Никаких внешних авторитетов, какого бы то ни было рода, они не признавали. Религия, понимание природы, государственный строй - все было подвергнуто самой беспощадной критике, все должно было предстать перед судом разума и либо оправдать свое существование, либо отказаться от него. Мыслящий рассудок стал единственным мерилом всего существующего"[5].
3. Философия французских просветителей
Выдающимися философами эпохи Просвещения во Франции являются
Вольтер, Ж.Ж. Руссо, Д. Дидро, К.А. Гельвеций, П. Гольбах и др.Вольтер (Мари Франсуа Аруэ) (1694-1778) – один из идейных вождей французского Просвещения, знаменитейший писатель и мыслитель. Как отмечают специалисты, Вольтер безраздельно властвовал над умами чуть ли не весь XVIII век. Вокруг него бушевали страсти. Его любили и ненавидели. Он – чародей слова, дьявольски умен и остроумен, кругозор его на редкость велик, трудолюбие неиссякаемо, темперамент вулканичен. Он писал о событиях, волновавших всех.
С именем Вольтера связано очень многоликое и многозначное понятие «вольтерьянство». Но теперь уже стало ясно, что заслуги Вольтера как философа не в разработке положительного учения, а в критике отжившего, старого. Эта критика приняла форму сатиры и злой насмешки. Прав Герцен, высоко оценивший смех Вольтера.
Примером глубокой философской иронии является повесть Вольтера «Кандид», в которой Вольтер критикует исторический оптимизм Готфрида Лейбница, главным вопросом «Теодицеи» которого было оправдание существующего в мире зла. Вольтер насмехается над взглядом Лейбница, по которому Бог создал лучший из миров, а потому в такое мире любое зло в конечном счете приводит к добру. Описываемая Вольтером действительность совсем не располагала к тому, чтобы относиться к ней с терпимостью, не располагала и к философскому оптимизму:
Кандид, испуганный, ошеломленный, изумленный, весь окровавленный, весь дрожащий спрашивал себя: Если это лучший из миров, то каковы же другие? Ну хорошо, пусть меня высекли, это уже случилось со мной у болгар; но, мой дорогой Панглос, величайший из философов, почему было нужно, чтобы вас при мне вздернули на виселицу неведомо за какую вину? О мой дорогой анабаптист, лучший из людей, почему было нужно вам утонуть в этой гавани? О Кунигунда, жемчужина среди девушек, почему было нужно, чтобы вам распороли живот?[6]
Как видно из приведенного отрывка, мир, который предстает перед читателем «Кандида», исполнен зла: зверства, инквизиции, феодального самоуправства, религиозного фанатизма – все это не настраивает на оптимистическое восприятие жизни. «Предустановленная гармония» оказывается всего лишь иллюзией, а ее интерпретация в виде изречения Панглоса «все к лучшему в этом лучшем из миров», произносимо именно в те моменты, когда несчастья сыпались на самого Панглоса или его близких, беспощадно осмеивает Вольтер. И всем своим изложением Вольтер показывает, что царящее в мире зло – дело рук человеческих и оно не всесильно. Что противопоставить этому злу? «Возделывать свой сад?». Но в этом мире зла его могут легко сжечь или вырубить. И все-таки, считает Вольтер, возделывать сад обязательно надо, ибо только труд спасет человека от «трех великих зол»: скуки, порока и нужды.
И Вольтер призывает человека к труду со своим обычным юмором:
Я убеждаюсь с каждым днем, что труд является жизнью человека… Будучи молодым и имея от роду только шестьдесят восемь лет, я должен неустанно трудиться, чтобы заслужить когда-нибудь свой отдых.[7]
Вольтер борется против опутавших Францию сословных перегородок и привилегий, феодальных повинностей, провинциальной раздробленности и таможенных рогаток, продажи судебных должностей и цеховой регламентации. Он иронически замечает, что лишь тогда убедится в божественности рыцарского права, когда у новорожденных крестьян обнаружит на спинах седла, а у только что родившихся рыцарей – на ногах шпоры. Он восстает против пресловутого права «мертвой руки», угнетавшего крестьян, а сборщиков феодальных податей называет армией олухов, обирающих страну. Позорно издевательской по своему характеру была критика тунеядства, своекорыстия и разврата католических священников и монахов – этих «двуногих животных», которые «слишком святы», чтобы работать.
Вольтер противился освобождению церковнослужителей от податей, ратовал за секуляризацию церковных земель и подчинение церкви государству. Патриарх свободомыслия настаивал на реформах уголовного судопроизводства, требовал свободы слова, совести, печати, труда, истолковывая последнюю как право наниматься к тому, кто лучше платит.