На второй стадии на первый план выходит объективный мир, который понимается или материалистически, или идеалистически, что соответствует возникновению разделения труда и отделению труда умственного от физического: человек перестает быть цельной личностью, превращаясь в придаток общества, в его «интеллектуальный» или «физический» орган.
На третьей стадии человек должен восстановить свою разорванную личность и вновь обрести единство, стать целостным, то есть мыслящим, чувствующим и желающим существом. Только на этой фазе своего развития он действительно оказывается «мерой всех вещей», становится этой мерой на деле, объективно, а его мышление обретает целостность, монистичность не мифологического (как на первой стадии), но позитивно-научного плана. Здесь, на синтетической фазе своего развития, человек занимает центральное место в мироздании.
За трехступенчатым делением истории стоит гуманистический критерий общественного прогресса: для Михайловского прогресс измеряется развитостью человеческой личности, полнотой проявления ее сущностных сил. Мера ее развитости есть вместе с тем и мера развитости общества в целом. На первый план тут выходит не эффективность общественного производства, связанная с разделением труда, а цельность личности. Разделение труда между органами человека не вредит его целостности, но разделение труда между людьми наносит ей тяжелый ущерб. Следовательно, следует избегать чрезмерной профессиональной специализации как уродующей человеческую индивидуальность. Для Михайловского личность крестьянина была прообразом целостной личности, живущей пусть и бедной, но разносторонне специализированной жизнью. Крупная промышленность и связанная с ней, чрезмерная профессиональная специализация калечат человека и должны быть изжиты в социалистическом обществе (аграрном в своей основе), где не будет уродующей человека узкой специализации, связанной с индустриализмом и с частной собственностью на средства производства.
Михайловский обосновывал эту гуманистическую установку на цельного человека в цикле статей «Борьба за индивидуальность», где обращал внимание читателя на то, что общественный прогресс может обернуться против интересов развития личности, превратив ее «в винтик» сложной, глубоко дифференцированной цивилизации. Выступая против раздробления человека на роли-функции, Михайловский противопоставлял специалисту – «профана», защищая этого последнего как «цельного человека» («Записки профана»).
Отстаивая «примат социальности над политикой», Михайловский – как и большинство народников – был сторонником безгосударственного социализма Прудона. Социализм для Николая Константиновича был ценен как идеал общества, соответствующего коренным потребностям человеческой личности. Он был непримиримым противником «тоталитарного», «казарменного» социализма, нивелирующего личность.
Как представитель этического социализма, Михайловский вступил в борьбу с последователями Маркса в России. Николай Константинович был убежден, что марксистская модель построения социализма с опорой на государство несет в себе угрозу для свободы человека, он опасался того, что государственный социализм окажется новой формой закабаления человеческой индивидуальности. Хотя в целом Михайловский оценивал марксизм положительно, однако он, признавая за Марксом заслугу открытия социально-экономических законов, исходил из того, что законы эти не являются фатальными и что общество может при определенных условиях миновать те или иные фазы общественного развития или же сократить их до минимума.
Возможность сокращения пагубного влияния на человека и общество власти капитала в России он видел в сохранившихся на селе традиционных формах землепользования. Наибольшую опасность для России представляет, по мысли Михайловского, разрушение общины под натиском капитализма. Главное – сохранить общинное землевладение и работать над просвещением народа (прежде всего – крестьянства). При этом Михайловский довольно критически относился к народу и готов был отстаивать личность и творчество перед «мужицкой толпой», поскольку прекрасно видел пропасть между ценностями «образованного человека» и «крестьянского мира»: «На моем столе стоит бюст Белинского, который мне очень дорог, а также полки с книгами, за чтением которых я провел много ночей. Если русская жизнь, с ее обычными замашками, ворвется в мою комнату, разобьет бюст Белинского и сожжет мои книги, то я не склонюсь перед мужицкой толпой. Я буду бороться. И даже если меня победят и унизят, я скажу про себя: "Прости им, ибо не ведают, что творят. Я буду по мере сил протестовать…"»[48] Народ сам по себе инертен и необразован. Народу нужна интеллигенция, которая одна только способна привести народ в движение, с одной стороны, и удержать его от разрушения культуры – с другой. Именно интеллигенция призвана внести в историю «идеал», призвана к осознанной борьбе за него.
Ц и т а т а
«Лавров и Михайловский типичные идеологи, домашние философы радикальной интеллигенции. Слабость их философской позиции, их поверхностный позитивизм мешали им философски обосновать принцип личности, который был положительной стороной их социалистической теории. Для них личность все же оставалась созданием общества, общественной среды, и непонятно, откуда они могли найти силы для борьбы с обществом, которое хочет превратить личность в свой орган и функцию.
…Народничество Лаврова и Михайловского принадлежало к тому типу, который считал для себя обязательным интересы народа, но не мнения народа. Они думали, что верные, просвещенные мнения находятся у интеллигенции, а не у народа. Интеллигенция должна давать народу знания, просвещать его сознание, служить интересам народа и делу его освобождения, но сохранять независимость в мнениях, в идеях».
Бердяев, Н. А. Истоки и смысл русского коммунизма. С. 57–58.
«Н. К. Михайловский не оставил после себя цельного и обстоятельного изложения своего миропонимания. И так как… по своему умственному складу… он все свои силы отдавал публицистике… – немудрено, что среди написанных им восьми тысяч страниц еще труднее идейно ориентироваться и систематизировать главное содержание его мировоззрения, чем сделать то же по отношению к Лаврову».
Яковенко, Б. История русской философии. М. 2003. С. 181.
«Но самой сутью, самым центром мировоззрения народников были индивидуализм и рационализм Лаврова и Михайловского. Вместе с Герценом они верили, что история не движется предопределенным путем, что у нее нет либретто, что ни сильнейшие столкновения между культурами, нациями или классами (в которых гегельянцы видели сущность человеческого прогресса), ни борьбу классов за власть (представленную марксистами как движущая сила истории) нельзя считать неизбежными. Вера в человеческую свободу была краеугольным камнем народнического гуманизма».
Берлин, И. История свободы. Россия. М., 2001. С. 317.
«Да воцарится правда всюду!
Да обновится мир трудом!
Иди, свершай земное чудо!
Сам для себя будь божеством!
Придешь ты грозным судиею
С мечом и пламенем в руках;
Ложь затрепещет пред тобою,
Кумиры зла падут во прах».
П. Л. Лавров. Рождение мессии[49]
Правда русского народничества
В своей общественной деятельности Н. К. Михайловский, по его собственному признанию, стремился к правде во всем широчайшем размахе скрытого в этом слове смысла, объединяющего в одно целое правду-истину и правду-справедливость. Его восхищала присущая русскому языку способность удерживать в одном слове обе истины: и моральную правду, и объективную (теоретическую) истину. «Всякий раз, как мне приходит в голову слово "правда", я не могу не восхищаться его поразительною внутреннею красотой. Такого слова нет, кажется, ни в одном европейском языке. Кажется, только по-русски истина и справедливость называются одним и тем же словом и как бы сливаются в одно великое целое»[50]. Восхищение Михайловского семантическим богатством «правды», объединяющей «две правды» в одну, понятно: в нем нашла себе «слово» столь характерная для народничества тяга к соединению независимой от человеческого бытия объективной истины с правдой как целью и смыслом жизни, как духовным основанием этой жизни, как ее «ради чего»[51]. Именно в служении правде Михайловский видел смысл собственной жизни, связывая с ней свое «кредо»: «Безбоязненно смотреть в глаза действительности и ее отражению – правде-истине, правде объективной, и в то же время охранять и правду-справедливость, правду субъективную, – такова задача всей моей жизни»[52]. Но синтез этической («то, чему следует быть») и теоретической («то, что есть») истины не был специфической особенностью одного только народнического миросозерцания. Но тенденция к подчинению истины правде делает народничество одним из характерных для русской культуры общественных и духовных феноменов, наводит на размышления о национальных корнях этого движения.
Заслугу Михайловского можно видеть в том, что он впервые привел к сознанию осознававшуюся до той поры не выявленной «ментально-языковую» подоснову типичного для русской интеллигенции этического идеализма. Он обнажил внутренний нерв народнического движения и народнической идеологии в целом. Славословие правде у Михайловского проливает свет на основы народнического радикализма с характерным для него стремлением к практическому воплощению социально-этических идей на практике, в жизни.
Не подлежит сомнению, что термин «правда» маркирован как принадлежащий к религиозному миросозерцанию, к сознанию Древней Руси, для которого Бог есть истинное Бытие (Истина) и вместе с тем – Правда как Слово Бога, обращенное к человеку (слово как закон, заповедь, данная Богом человеку). Именно для религиозного сознания моральная, этическая истина есть вместе с тем и истина онтологическая. Причем Бог в христианском сознании вообще и в русском православном сознании в частности являет собой и правду человеческой личности (Христос как Богочеловек), и правду общения Лиц Троицы, то есть правду «социальную». Концептуализация мира в горизонте пересекающихся семантических полей правды и истины склоняла носителей языка к тому, что внимания и уважения заслуживает в первую очередь тот, кто подчиняет мирские «истины» здравого смысла высшей правде «не от мира сего», тот, кто живет не ради себя, а ради Божьей Правды, ради того, чтобы быть достойным «Царствия небесного». В Древней Руси святость была средоточием религиозно-нравственного сознания человека и оставалась таковой для русского крестьянина и в ХVIII, и в ХIХ-м веках. Святой – это идеал совершенного человека, насколько он достижим уже в этом мире. Обожение есть конечная цель монашеского подвига. Но что есть обожение? Это, по вере православной Церкви, состояние, в котором подвижник достигает отсечения греховной человеческой воли и живет по воле Божией, то есть… в соответствии с Правдой. В этом мире (для человечества) Правда Царствия Божьего не достижима, но подвижник, подчинивший свою жизнь Богу (Правде), может уже в этом несовершенном мире, благодаря искупительной жертве Христа, воплотить в себе Правду, стать ее свидетельством и ее свидетелем – тем, чье слово и дело способствуют утверждению Правды Христовой (святой самой жизнью своей убеждает сомневающихся в том, что Правда – есть).