Теперь перейдем к рассмотрению концепции третьего автора – А. Ф. Лосева, которая в отличие от предшествующих не грешит натурализмом и внутренней непоследовательностью, и единственный (но роковой) ее недостаток в том, что она тоже классична. Итак, при помощи цитат мы покажем фигуры ментализма, которые по сути и являются основанием всей концепции и тем самым не дают ей быть современной. Достаточно взглянуть на оглавление работы А. Ф. Лосева «История античной философии», чтобы увидеть классичность структуры его мысли:
Введение. Принцип и структура истории античной философии.
I. Дофилософская, т. е. социально–историческая, основа.
§ 1. Общественно–родовая формация.
§ 2. Рабовладельческая формация.
II. Общефилософская, то есть теоретически проблемная, основа.
§ 1. Основная философская проблематика античности. Миф и логос.
§ 2. Материя и идея.
§ 3. Душа, ум, космос.
§ 4. Первоединство.
III. Исторически–проблемная основа.
§ 1. Необходимое условие историзма.
§ 2. Основные периоды.
Что вообще по такой схеме можно описать? Только формирование предмета мышления. Часть II говорит о предметном содержании, часть I объясняет, почему это содержание выразилось в определенной форме, а часть III описывает сам непрерывный процесс формирования философской предметности. Что это, если не классический ментализм? – то есть объяснение мысли через предмет. Приведем цитату из одной работы Лосева, достаточно обширную, но содержащую всю его концепцию целиком: «Если основным методом и идеологией общинно–родовой формации была мифология, то рабовладельческая формация, возникшая на почве разделения умственного и физического труда, в идеологической области уже не могла удовлетвориться мифами и должна была заменить их рациональными построениями. Все эти категории в скрытом виде, конечно, были и в самой мифологии, но функционировали в слитном и нерасчлененном виде. Рабовладельческое сознание, будучи уже мышлением, а не мифологической фантазией, должно было расчленить все эти категории и потому быть в конфликте с мифологией. Но конфликт этот, однако, не мог быть окончательным, поскольку родственные отношения продолжали играть огромную роль и в период внеродственных отношений... Собственно говоря, рабовладельческое мышление было не столько критикой мифологии, сколько критикой ее антропоморфизма. Если на очереди стояла выработка мыслительных категорий, то для чистого мышления авторитетом была не мифология, но собственная же, чисто мыслительная последовательность. Поэтому переход от общинно–родовой формации к рабовладельческой ознаменовался, во–первых, критикой антропоморфизма, и во–вторых, стремлением вместо мифологии создать мыслительную систему абстрактных категорий. Но абсолютного отрицания мифологии здесь не могло быть, ведь само же рабовладение базировалось на вещественно–телесных интуициях. А такого рода интуиция была на первом плане и в период мифологии. Надо было только эти вещественно–телесные интуиции выдвинуть на первый план и отвергнуть всю базировавшуюся на них общинно–родовую картинность. А это и значило критиковать антропоморфизм, оставаясь на почве вещественно–телесного мироощущения, и вместо него строить систему абстрактных категорий. В современной науке это часто обозначается как переход от мифа к логосу»[16].
Итак, движение от мифа к логосу – это исторический процесс, который Лосев, вслед за Гегелем, понимает как диалектическое развитие – сначала был миф, потом отрицание мифа (его критика), и отрицание отрицания (миф присутствует в снятом виде, а снимание мифа – и есть философия). Тут же возникает протест – диалектика может производить мышление (логическое описание предмета), но породить мысль как живое событие она бессильна. Диалектика всегда предметна, ее язык – язык категорий, а последние структурируют предмет и ничего кроме предмета. Соответственно, если мы диалектически будем объяснять историю возникновения мысли, то мысль сама будет выглядеть как предмет, мертвая вещь, субъект–объектная структура. Диалектически можно мыслить предметы, но мыслить мысль нельзя, поскольку последняя здесь может ухватываться только в качестве остывших мертвых следов – результатов и того, о чем она была. Таким образом, объяснительная сила диалектического метода исключает, как это ни парадоксально, всякую возможность понимания. И это порок не Лосева, не Гегеля, но классической рациональности.
Далее эта невозможность мысли проявляет себя у Лосева в частных моментах. Неужели уж вся философичность состоит в критике антропоморфизма и построении категориального аппарата. Пантеон заменили системой абстрактных категорий, чтобы возросла производительность труда и таким образом получили – неужто философию?! У Лосева философия также предстает как картина мира, мировоззрение (он употребляет эти слова). Короче говоря, вновь философия – это философский предмет. При этом предмет трактуется как формально–содержательное единство (вещественно–телесная интуиция в абстрактном исполнении).
Лосев далек от утверждения Кессиди о том, что философия логична, а миф лишен всякой логики. Внутри мифа, с точки зрения Лосева, всегда уже содержится логичность, хотя бы в силу того, что логика структурирует вообще всякое высказывание. Всякий мифологический субъект логичен, но только классический эллин знает об этом – он является философом в той мере, в какой рефлектирует по поводу последовательности и внутренней упорядоченности, к примеру, мифологического высказывания. Подобная рефлексия позволяет отделить содержание от формы, абстрагировать логическую структуру и тем самым увидеть работу мышления. Вообще, для всех трех авторов характерно ставить знак равенства между философствованием и абстрактным мышлением. И это имеет свои последствия. Движение от натурфилософов к Платону рассматривается в срезе роста навыков абстракции. И тогда «бытие» Парменида предстает как задачка для мышления – сконструировать что–нибудь наиболее абстрактное, то есть создать наипустейшее понятие.
Итак, в мифе есть содержание философии, внутренне логически упорядоченное. Это живая интуиция телесности – чего? – человека и мира в целом, которые пока еще не разделены, в результате чего космос (мир в целом) предстает не только телесно, но и антропоморфно – как боги, пантеон богов, их иерархия (иерархичность говорит о внутреннем логическом моменте). Философия появляется как рефлексивное вскрытие логического момента в мифе, выявление его диалектики. Эта вышедшая на первый план диалектичность переводит космос из антропоморфного в чисто мыслительное положение. Боги становятся категориями, идеями. И возникновение философии выглядит теперь как генезис, формирование мыслителями разнообразных идей – мировой души, ума, первоединства и прочее. И здесь мы вновь видим фигуру ментализма – Лосев объясняет формирование разного рода так называемых «философских идей» и не говорит о возникновении самого феномена философствования – начала самостоятельной во всех смыслах мысли, которая событийна, а не реконструкционна. По Лосеву же, именно последнее остается уделом философии. Речь идет о его знаменитом тезисе: «Античная философия началась с мифологии и закончилась мифологией»[17]. В неоплатонизме как конце античного философствования греческая мифология полностью обрела себя и тем самоисчерпалась (на эллинском материале). Этот конец, по мысли Лосева, отражает судьбу – и тем цель – всякого философствования. «Если мы теперь примем во внимание, что тут перед нами не просто мифология, а именно реставрация мифологии, то станет ясным также и отсутствие в этой неоплатонической мифологии всякой наивности и разработка ее при помощи сознательных усилий рассудка, разума, внутреннего чувства. Тут мы имеем не мифологию просто, а философию мифологии, логику и диалектику мифологии, изыскания разного рода сознательных приемов превращения человека и всей истории в мифологию, все эти утонченные, изысканные методы мистической, магической, аскетической и умозрительной практики»[18]. То, что Лосев здесь описывает, больше похоже на рационализацию, чем на философствование. Первое строит картину мира, рассудочным образом все объясняя из какой–либо точки, каузальным образом объединяя друг с другом разнообразные предметы до бесконечности. Она по сути своей идеологична. Рационализация мифологии – это такая интерпретация мифа, которая вполне способна сделать все мифом. В то время как философия мифологии не реставрирует ее – то есть не восстанавливает мифическую предметность, не компилирует мифические содержания. Она просто пытается помыслить мифическое сознание, миф как состояние сознания. Но классический тип рациональности, в рамках которого понимается только предметное мышление, не дает Лосеву возможность увидеть эту тонкую, но принципиальную разницу, в результате чего философия становится логикой мифа.