1) имеет более широкий класс потенциальных фальсификаторов;
2) прошла более строгие проверки, т.е. подтверждена более трудными, более неожиданными эмпирическими свидетельствами - свидетельствами, связанными с принятием гипотез, фальсифицирующих признанные теории".
Любопытно, что рост научного знания Поппер рассматривает как частный случай общего мирового эволюционного процесса. Свою эволюционную эпистемологию он развивал в споре с индуктивистской традицией. Научные теории не строятся посредством индуктивных процессов. Поппер признает возможность непредсказуемых и даже "иррациональных" инъекций идей. Ему принадлежит также суждение, что методология имеет антиэволюционный характер, поскольку научная методология ведет к унификации научного знания, а эволюционный процесс направлен к возрастанию разнообразия. Поэтому методология К. Поппера представляет собой лишь формальный аналог эволюционной на основании того, что использует понятия изменчивости, отбора и закрепления.
Эпистемологическую позицию К. Поппера оценивают как принципиально противоположную стандартам кумулятивизма. Он уверен в том, что задача науки состоит в постоянном самообновлении. Наука начинается только с проблем, и наиболее весомый ее вклад в рост научного знания, который может сделать теория, состоит из новых порождаемых ею проблем. Причем для раннего Поппера свойственен антикумулятивизм, т.е. направленность на отрицание возможности сохранения в науке преодоленных теорий. На это обращают внимания исследователи, отмечающие, что "антикумулятивистский образ развития присущ ранней концепции Поппера, родившейся непосредственно из критики неопозитивизма".
Тем самым Поппер опровергает сложившийся в кумулятивистской методологии принцип линейности. Науке, по мнению ученого, не присуща никакая линия развития, и каждая новая теория порождает новую линию в развитии науки. История науки представляет собой нагромождение "исторических прецедентов". Для позднего варианта попперовской эпистемологии более свойственна не антикумулятивистская, а некуму-лятивистская позиция, в которой имеет место признание как прерывности, так и преемственности в развитии науки.
Шаткая почва; где любое суждение и положение может быть раскритиковано, признано несостоятельным и опровергнуто, где нет спасительных привязных ремней инструкций и предписаний, где принципиальная открытость для выбора не только привлекает, но и отталкивает, пугая своей новизной, сопровождает сферу критического рационализма. Это требует иного взгляда на мир, нежели служение норме, стандарту.
Критицизм в общем смысле означает умение рефлексировать в режиме отрицательной обратной связи, оборачиваясь на исходные предпосылки, в роли которых могут выступать ситуации и события, теории и идеи, утверждения и принципы. Критицизм сопряжен с установкой на принципиальное изменение собственной позиции, если она оказывается уязвимой под натиском контраргументов. Всякий критицизм состоит в указании на некоторые противоречия или несоответствия, и научный прогресс по большей части состоит в устранении противоречий, как только мы обнаруживаем их. Противоречия являются средством, при помощи которого наука прогрессирует.
Однако критицизм есть также и готовность к защите и отстаиванию предложенной идеи, к нахождению аргументов, ее обосновывающих. Критицизм предполагает как диалог, так и "полилог" со множеством участников и многообразной системой аргументации. В этом своем качестве он плюралистичен.
Осуществление выбора предполагает постоянный процесс критического анализа, а не механическое приложение установленных правил. В критическом типе мышления абстракции занимают существенное место. И хотя по исходному определению (от латинского) абстракции есть отвлечения, извлечения и в этом своем качестве упрощают, а быть может, и искажают действительность, они, тем не менее, являются признанным инструментарием мышления. Интерпретация абстрактных построений часто создает дополнительные проблемы. Разум, отвлекаясь от действительности, пытается проникнуть в суть проблем, порожденных "самодостаточной" жизнью абстракций. В результате мышление, развиваясь до возможных пределов изощренности, весьма далеко отлетает от реальных жизненных проблем и коллизий. Чтобы спуститься на грешную землю, критическое мышление должно схватиться за иную интерпретацию взаимоотношения абстрактных категорий, претендующую на их максимальную адекватность действительности. Благо, что в отличие от догматического критический тип мышления признает возможным и допустимым спектр разномастных интерпретаций и побуждает к выбору лучшей из доступных альтернатив.
Качество рациональности как характеристики критицизма предполагает четкое определение и осознание цели, действия, результата или процесса взаимодействий. Пафос критического рационализма состоит не в том, чтобы противопоставлять его эмпиризму. Напротив, именно реальные эмпирические ситуации заслуживают пристального внимания при анализе и критике. Критический рационализм противопоставляется иррационализму. Стандарты рациональности не одобряют расточительных и небрежных по отношению к ресурсам действий индивидов. В основе рационального миропонимания полагается оптимальность как функция разума.
Расширение понятия рациональности можно обнаружить уже у Канта и Гегеля. Например, Гегелю принадлежат слова: "Все разумное мы, следовательно, должны вместе с тем назвать мистическим, говоря этим лишь то, что оно выходит за пределы рассудка, а отнюдь не то, что оно должно рассматриваться вообще как недоступное мышлению и непостижимое".
Как отмечает Поппер, Гегель утверждал, что в природе самого разума противоречить самому себе. И не слабость наших человеческих способностей, а самая сущность всякой рациональности заставляет нас работать с противоречиями и антиномиями. Антиномичность, по Гегелю, - это способ, при помощи которого разум развивается.
В современной ситуации достаточно сложно обсуждать проблему рациональности с выходом на ее ключевые дефиниции, так как общепризнанным является факт, что рационально ориентированные теории с равным успехом включают в себя элементы иной природы - внерациональной, ценностной, идеологической, экзистенциальной, стохастической и подчинены социокультурной детерминации.
Исходя из анализа М. Вебера, бюрократию также следует понимать как достаточно рациональный способ управления обществом. По своему предназначению она обязана опираться на букву закона и соблюдать его, а закон, как известно, есть первый признак рациональности. Однако критический рационализм потому выступает как критический, что он способен критиковать не только формы, не достигшие уровня разума, но и сами разумные ограничения применительно к их целесообразности в конкретной ситуации и сфере приложения. В подобной рационализации иногда можно усмотреть функции контроля.
В связи с этим обращает на себя внимание замечание К. Поппера, согласно которому имеющийся у нас критический разум мы должны использовать конструктивно, т.е. "чтобы планировать, насколько возможно, нашу безопасность и одновременно нашу свободу".
Конечно же, речь идет об особого рода планировании, которое не может быть удовлетворено достигнутым успехом, а как бы постоянно отодвигает планку к новым перспективам и целям. В этих напряженных исканиях, в условиях, когда исследователь может потерять уверенность и усомниться, разум, чувствуя себя не в силах справиться с нарастающим кризисом напряжения и критицизма, расширяет сам себя. Разум обращается к душевным силам и призывает себе на помощь интуицию красоты, справедливости, добра, способствующих сохранению целостности бытия.
Критический рационализм как питательная основа и механизм инновации позволяет усмотреть взаимосвязь эпистемологии и социальной философии К. Поппера. Так, всевластие критического разума в эпистемологии интерпретируется социальной философией как принцип демократии, обладающий статусом всеобщности. Он распространен на множество подвергаемых критике реальных эмпирических ситуаций и социально-политических отношений, охватывает множество индивидуальностей - потенциальных субъектов критико-рефлексивного процесса.
Конкретизируя последнее, следует признать необходимость определенного рода идеализации. В частности, ученый, от имени которого разворачивается критико-рациональный процесс, представляет идеальный тип исследователя и обладает достаточно сильными гуманистическими и нравственными устоями, достаточным уровнем компетенции интеллекта и в силах избежать как соблазна авторитарности, так и "комфорта" бездумного общения с миром.
В качестве особой сферы приложения критического потенциала разума нужно выделить институциональность, т.е. существующие общественные институты, с функционированием которых и отождествляется сам социальный порядок. Итак, в компетенции критического разума.не только полемика с персонами и доктринами, но и активное вмешательство в деятельность социальных институтов, что весьма контрастно позиции "благоговения" и нерефлексивного подчинения, требуемых в условиях "закрытого общества". "Случилось так, - писал К. Поппер, - что мы однажды стали полагаться на разум и использовать способность к критике, и как только мы почувствовали голос личной ответственности, а вместе с ней и ответственности за содействие прогрессу знания, мы уже не можем вернуться к государству, основанному на бессознательном подчинении племенной магии... Если мы повернем назад, нам придется пройти весь путь - мы будем вынуждены вернуться в животное состояние".
Однако это не единственное пересечение плоскостей эпистемологии и социального познания. Знаменитая идея демаркации - разделения рационального и внерационального, науки и ненауки, проведенная К. Поппером в эпистемологии, имела эффект, далеко выходящий за рамки сугубо научного познания. Возникла потребность в универсализации демаркации, т.е. в проведении демаркационной линии между двумя типами общества - открытым и закрытым - понимая при этом, что они составляют ткань единого мирового исторического процесса развития.