Философствование и философия
Итак, есть живое философствование и есть академическая философия. Есть собственно философы — те, кто философствует, и есть преподаватели философии, делящиеся радостью узнавания чужого философствования. Парадокс заключается в том, что профессиональной философией считается второе, тогда как первично и существенно первое, а реализовываться оно — философствование — может где угодно, в каком угодно жизненном материале, а отнюдь не только в учебных аудиториях или на профессиональных философических конференциях.
...Если взять, к примеру, мой собственный опыт, то что способствовало моему мировоззренческому развитию и профессиональному росту? Прежде всего — отнюдь не штудии в университете. Разумеется — чтение, но не учебной и учебно-методической литературы, пригодной разве что на роль шпаргалки для сдачи зачетов и экзаменов, а круг чтения в самом широком смысле слова. А главное — это жизненные проблемы и коллизии, общение с друзьями (университет резко расширил их круг). Если говорить о роли преподавателей, то это живое общение с ними, их личный пример, жизненная позиция. Причем не только тех, с кем много общался в аудитории. Например, у И.Н. Бродского я прослушал только маленький спецкурс, у М.В. Поповича, М.С. Кагана — вообще никогда не учился, Б.И. Федоров дал мне ряд неоценимых советов и практически поддержал в некоторых случаях. И я всегда считал и буду считать их своими главными учителями в философии.
Да и в дальнейшем важным и существенным оказывалось не столько официальное профессиональное общение, доклады и сообщения на конгрессах и конференциях, сколько живое общение и, я бы сказал — совместная жизнь, общее дело. В настоящее время я идентифицирую себя с философской общностью, представители которой живут в разных городах страны и СНГ. Мы активно переписываемся, обмениваемся электронными сообщениями, ездим в гости. Все это «живое философствование» и отливается потом в монографии, статьи, лекции.
На это обстоятельство недавно обратил внимание М. Эпштейн, подчеркнувший особо «симпосийный» характер русского философствования, особую ее близость традиции платоновских диалогов (в первую очередь «Пира», буквально — «symposion»). Речь идет не только о диалогичности, а об особой «тотальной» полифонии духовности, интегрирующей абстрактные идеи, душу и телесность философа, науку и поэзию, критику и фантазию, анализ и синтез, историчность и утопизм. Традиция и опыт такого философствования во многом утрачена на Западе, где философия приобрела (особенно в англоязычной традиции) характер акцентированно аналитической интеллектуальной деятельности. Эту качественную особенность российского духовного опыта М.Эпштейн называет его Filosofia, в отличие от западной Philosophy. Различия между ними он уподобляет различию между симпозиумом схоластов и платоновским симпосионом. Вне этого различия адекватное восприятие русской философии невозможно, и современной — в том числе. Философствование В. Подороги, В. Рабиновича, В. Савчука с этой точки зрения принадлежит именно симпосийной Filosofia. Однако речь идет скорее не о жестком противопоставлении. Запад имеет своих ярких представителей Filosofia: К. Честертон, Ч. Льюис в Англии, Ф. Ницше и М. Хайдеггер в Германии, Ж. Батай, Г. Башляр, Ж. Бодрийяр во Франции. Аналогично и в России можно найти представителей канонического неокантианства, структурализма, позитивизма и т.д. Поэтому скорее можно говорить об акцентуированных типах: преимущественно западной Philosophy и преимущественно русской Filosofia.
Но дело даже не столько в национально-культурологической типологизации, сколько в необходимости различать живое философствование как многообразное и разнообразное в своей жизненной полноте осмысление мира в его единстве и беспредельности и философию как рациональную систематизацию философствования.
Итак, философствование реализуется практически во всех сферах жизнедеятельности. Но как тогда отличить его от чего-то иного? Существует ли какая-то специфически философская тематика осмысления, форма мышления, язык, поступки, образ жизни?
В этой связи представляется плодотворным и оправданным не строить различные рационалистические конструкции, не изощряться в решении вечной проблемы дефиниции философии, а взглянуть непредвзято на само реальное бытование философствования. Иначе говоря, почему бы не взять за точку отсчета представление о философии как о том, чем занимаются философы, а точнее — философствующие? Лишь на первый взгляд такой подход кажется тавтологичным. Меня же он привлекает тем, что начинает не с определения понятий, а со взгляда на философию как специфическую деятельность, которой занимаются люди, идентифицирующие себя как философы. Философия предстает не видом знания, а социально организованной и социально значимой деятельностью. Она может иметь свои цели и ценности (предмет деятельности) и реализуется по определенным правилам как любая нормативно-ценностная система культуры.
Точнее говоря, с таких позиций философия предстает не столько единой, монолитной, строго упорядоченной системой, сколько «системой систем», которые находятся в отношениях и связях друг с другом, напоминающих «семейства языковых игр» Л. Витгенштейна. Эти отношения и связи напоминают плетеную (типа кольчуги) или войлочную структуру. Философские концепции и способы философствования относятся друг к другу не как род и вид. Они образуют сложные цепочки и плетения, в которых каждое из звеньев пересекается с близлежащими, «цепляется» за них, но при этом может не иметь никаких непосредственных связей с другими, может никак к ним не относиться или иметь сложно опосредованные переходы к ним. Например, непосредственный переход от позитивизма к экзистенциалистскому философствованию без опосредующей роли феноменологии практически невозможен.
Поэтому философские взгляды с таким трудом поддаются классификациям и систематизациям — в лучшем случае, по эпохам и культурно-этническим факторам. Всякие другие классификации и рационализации есть огрубление одних концепций в рамках других, их неизбежное искажение. Поэтому очень часто философы различных школ и направлений просто не понимают друг друга — ни о чем, ни как, ни зачем они говорят, пишут и думают. Однако все вместе, в своей целостности они образуют прочную и всюду плотную ткань философствования, покрывающую (или пронизывающую) все сферы жизнедеятельности.
При всем разнообразии своих форм философия — на редкость целостная нормативно-ценностная система культуры. Если только понятие целостности применимо к универсуму вообще, к полноте мира и жизни человека. Действительно, философия — универсальное, предельное, если не за-предельное осмысление. Выражается это в «за-предельном» характере ее традиционных вопросов.
Будучи мировоззрением и миропониманием, если не мироощущением, любая философия — как осмысление мира, человека и его места в мире — связана с поисками ответов на несколько «философиеобразующих» вопросов:
n какова природа действительности, что представляет собой реальность самой реальности?
n что такое человек:
n что происходит в момент смерти?
n почему вообще возможно познание и каким образом мы узнаем, что правильно, а что неверно?
n в чем смысл человеческой истории?
Уже этот перечень делает ясным главное. Философствование есть попытка конечного существа понять бесконечный мир. Из этого следует, что философия, в принципе не является и не может быть наукой в самом точном смысле этого термина — в смысле science . И это несмотря на самые наукообразные и рациональные формы возможного философского осмысления.
Реальные вещи есть реальные вещи. «Роза есть роза есть роза». Их можно увидеть, потрогать пальцем, изучать с помощью специальных приборов. Реальные вещи и процессы и составляют предмет науки в собственном смысле — как science . Но кто и когда видел истину, свободу, красоту, добро, идею как таковые? Кто, где и когда видел мир вообще, как таковой? Его первопричину? Все они суть абстракции, еще точнее — культурные смыслы, задающие контекст конкретных интерпретаций.
Смысл слова уясняется из контекста предложения. Смысл предложения — из контекста текста. Аналогично невозможно дать ответ на вопрос о смысле жизни, оставаясь в границах самой жизни. И тогда смысл жизни оказывается связанным с Богом, историческим прогрессом, воплощением определенной идеи, последующими поколениями и т.д. — всем тем, что превосходит жизнь отдельного человека. Но в своем осмысляющем порыве философия неизбежно сталкивается с проблемой смысла мира вообще, который может быть найден только с позиций «не от мира сего». Философствование по самой своей природе принципиально метафизично: вне- и над-природно. Из трансцендентности философствования следует ряд принципиальных обстоятельств, характеризующих любое его проявление.
Во-первых, философия оказывается индивидуальным выходом человека к свободе, его самоопределением. Будучи предельным осмыслением, она есть свобода выбора своего идеала, реализующаяся как поиск, нахождение и утверждение человеком самого себя — конечного существа — в бесконечном мире. Философствование дает человеку смысложизненное оправдание — таков «социальный заказ». Всякая философия, так или иначе, но отвечает на вопрос о смысле жизни — обстоятельство очевидное для нефилософов и неочевидное для некоторых философов лишь потому, что они, подобно Журдену, не знают, что «говорят прозой».
Однако философия не является и не может быть учением о том, «как жить дальше». Философствование, как самоопределение, в конечном счете, есть путь и способ самопознания, самообъяснения и самооправдания. И это во-вторых. Сколь бы не стремился мыслитель учить, как жить дальше, на самом деле, его учение есть ответ на вопрос, зачем и как жил он сам. Разум дан человеку для осознания меры и глубины его ответственности, его «не-алиби-в-бытии» — как говорил М.М. Бахтин. И философия — не только наиболее общий, но и наиболее подходящий путь такого осознания. Ее привлекательность лежит в самой природе самооправдательных возможностей философской рефлексии.