Федеральное агентство по образованию Российской Федерации
Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования
Южно-Уральский Государственный Университет
Исторический Факультет
Кафедра «Философия»
РЕФЕРАТ
По дисциплине Философия
Проверил: ст. преподаватель
Цейсслер Виктор Эдмундович
Выполнил: ст. гр. КОМ-231
Морозова Анастасия
Челябинск 2010
Глава IV
Политическая философия Томаса Гоббса
1. Программный смысл
Гоббсовой договорной теории
Учение Гоббса в крайней, предельной форме выразило общую тенденцию социального мышления XVII в.— стремление на нерелигиозной (светско-рационалистической) основе построить апологию сильного, централизованного государства, обеспечивающего гражданский мир. Государство это могло мыслиться как монархическое или республиканское, как возникшее в результате захвата или основывающееся на установлении, но во всех случаях предполагалось, что оно будет нестесненным в своих действиях по отношению к факторам, до сих пор вызывавшим раздоры и анархию.
«Общественный договор» рассматривается Гоббсом как соглашение индивидов об устойчивом государственном порядке, идея которого внушена людям ужасами «естественного состояния» («война всех против всех»), когда в мире господствуют «вечный страх и постоянная опасность насильственной смерти, и жизнь человека одинока, бедна, беспросветна, зверина и кратковременна»85.
В своих трактатах «О гражданине» и «Левиафан, или материя, форма и власть государства церковного и гражданского» Гоббс с полной определенностью обозначает реальные исторические отношения, гиперболизированные в картине этой вразумляющей индивидов «войны». Речь идет о феодальной вражде (когда «короли и лица, облеченные верховной властью, вследствие своей независимости находятся в состоянии непрерывной зависти и в положении и позе гладиаторов, направляющих орудие один против другого»86), а также «об образе жизни, до которого опускаются во время гражданской войны» 87. К последнему разъяснению Гоббс прибегает особенно часто. Существеннейшей особенностью его концепции является то, что гражданская война и революция (революция, какой она предстала в Англии 1644—1649 гг., когда степень стихийности массового действия была особенно велика, а «политический рассудок» еще тонул в религиозном фанатизме) возводятся здесь в исходное изначальное состояние человеческого рода, спонтанно возрождающееся всюду, где ослабевают искусственные узы государственного порядка. Благоразумное нежелание жить в условиях междоусобицы и гражданской войны — таково предполагаемое Гоббсом в каждом индивиде начало политической разумности, которое затем обнаруживает себя как стремление подчиниться «естественному закону».
Гоббсовский индивид менее всего способен наложить личный, категорически-безусловный запрет на образ действий, адекватный «естественному состоянию»; он ищет возможности договориться (точнее, сторговаться) с другими насчет коллективного (но условного, конвенционального по своему первоначальному смыслу) отказа от «войны всех против всех».
Условно-императивное истолкование «естественного закона» (понимание его как правила благоразумия, запрещающего делать то, что при данных обстоятельствах пагубно для жизни) образует смысловое ядро гоббсовской теории права и государства. Именно из этого ядра (причем достаточно логичным образом) вырастает самая отталкивающая сторона концепции Гоббса: решительное оправдание им авторитарной, неограниченной, в пределе деспотической государственной власти. Попробуем выявить и проследить эту логику.
Индивид в «естественном состоянии» подвержен, как мы видели, рационально-осмотрительному страху. Это переживание он встречает и в других индивидах, от которых исходит угроза его существованию. Именно равенство (взаимоотождественность) в благоразумном осознании опасности делает возможным соглашение индивидов о прекращении «войны всех против всех» и об установлении гражданского (подзаконного) состояния.
Так в гоббсовской конструкции появляется первоначальный «общественный договор». Он основывается на принципе правовой справедливости (на требовании: воздай каждому свое, т. е. не посягай на то, что им уже приобретено, дай приобрести то, что причитается ему за заслуги — предприимчивость, труд, усердие и т. д., и признай правомерным лишь такое наказание, которое является возмездием, соразмерным совершенному им проступку). В акте общественного договора, как его описывает Гоббс, сразу и имманентным образом присутствует право. Оно предшествует феномену государственной власти и должно бы, казалось, целиком определить характер последней.
Однако этого-то как раз у Гоббса не происходит и не может произойти.
Общественный договор имеет у него смысл коллективной благоразумной реакции индивидов на опасную ситуацию, в которой они до сих пор находились. Этот же (говоря современным языком, рационально-бихейвиористский) смысл содержит и правовая справедливость, требованиям которой индивиды соглашаются подчиниться. В моральном смысле (в суждениях о том, что они считают внутренне позволительным для себя) эти индивиды по-прежнему принадлежат «естественному состоянию». Их договор есть лишь мирная конвенция, заключенная убежденными хищниками под давлением взаимоопасных для них всех жизненных обстоя-тельств. Но что будет, если данные обстоятельства исчезнут, от-куда в этом случае «естественный закон» будет черпать свою принудительную силу?
С последовательностью и циничной прямолинейностью, которая делает ему честь как мыслителю, Гоббс формулирует следующий парадокс: свободное соглашение о прекращении «войны всех против всех» имеет принудительную силу лишь до тех пор, пока эта война существует. Едва только мирная конвенция заключена и война приостановлена, исчезает то, что заставило бы индивидов соблюдать эту конвенцию 88.
Разрешение данного парадокса Гоббс и видит в создании государства, которое бы насильственным (и уже неправовым) способом принудило индивидов к исполнению однажды заключенного ими соглашения о гражданском мире. В жертву этому миру (как гарантированному состоянию) благоразумный индивид должен принести не только свои «естественные страсти» (злобу, ненависть, мстительность и т. д.), но и само право.
2. Благотворные противоречия и непоследовательности
Политический режим, к которому Гоббс шаг за шагом ведет исстрадавшуюся жертву междоусобной войны, совершенно безотраден, а признание разумности этого режима замешано на откровенном низкопоклонстве перед силой, гарантирующей элементарную безопасность.
В восьмой главе трактата «О гражданине» Гоббс не останавливается перед тем, чтобы прямо квалифицировать положение подданного в хорошо управляемом государстве как рабское: «...соединение, состоящее из господина и многих рабов, будет государством, и в защиту противного нельзя привести ни одного основания» 89.
В тринадцатой главе трактата автор славословит предвари-тельную цензуру90, утверждает, что фискалы и соглядатаи суть «для распоряжающихся верховной властью то же, что лучи света для человеческой души»У1; он треоует уничтожения всех политических партий, поскольку «партия есть как бы государство в государстве»92.
«Левиафан» добавляет к этому удельно-римское понимание частной собственности93 и право ее государственной конфиска-ции94. Идея апелляции объявляется здесь не просто нежелательной или суетной, но прямо абсурдной: «Тот, кто подает жалобу на своего суверена, подает жалобу на самого себя» 95. И еще мрачнее, еще чудовищнее: «Каждый подданный является виновником каждого акта, совершаемого сувереном» 96.
В двенадцатой главе трактата «О гражданине» в разряд «мятежных и губительных для государства» отнесены все основные требования, которые будут зафиксированы в буржуазно-демократических конституциях: свобода совести (пункт 6), неприкосновенность частной собственности (пункт 7), принцип конституционного ограничения государства (пункт 4), принцип отделения
£ Заказ № 2962
церкви от правительства (пункт. 5), принцип народного суверенитета (пункты 3, 8) 97.
В период написания трактата требования эти еще только-только брезжили в общественном сознании. Гоббс как бы в силу какого-то фискально-охранительного чутья к правовому идеалу первым среди мыслителей нового времени описал полный состав последнего, но... «со знаком минус». Чутье это выразилось и в том, что Гоббс усмотрел общий корень всех требований развивающегося правосознания (по его терминологии, «учений, ведущих к разрушению государства») в идее моральной автономии индивида: «первое из учений, предрасполагающих к мятежу, гласит: право на различение добра и зла принадлежит отдельным людям» 98.
Все это, вместе взятое, не могло не отвратить от Гоббса мыслителей XVIII — начала XIX в., одушевленных буржуазно-демократическим идеалом правопорядка. Неудивительно, что и само слово «Левиафан» стало в последующей политический литературе выражением-ярлыком, устойчивым наименованием государства-монстра, в котором люди либо прозябают под драконовскими законами, либо (там, где власть не может до них дотянуться) пользуются свободой и безнаказанностью непойманных преступников.
Однако рядом с этой (в общем-то не нуждающейся в пространных объяснениях) тенденцией действует и другая: даже авторы, с порога отвергающие Гоббса в качестве политического наставника, не решаются зачеркнуть его как теоретика-государствоведа. Их что-то влечет в скрытых логических связях его концепции, в ее оборвавшихся, не дошедших до «доктринального устья» смысловых потоках. К более спокойному и вдумчивому анализу склоняет и устойчивая (казалось бы, совершенно парадоксальная) неприязнь, которую учение Гоббса встретило в лагере откровенной — клерикальной и монархической — реакции.