Федоров признает не прогресс отвлеченного знания, а прогресс практического знания и действия, и призывает перейти от знания того, что есть к знанию того, что должно быть. Он мыслит воскрешение как коллективное дело человечества, которое противостоит цели "естественного прогресса". Прах предков собирается для того, чтобы составить из распавшихся частей новый совершенный мир. Деятельность эта понимается как собирание разрозненных частей жертвы. Отцы являются жертвами в том смысле, что они поглощаются сыновьями. Рождение есть принятие, взятие жизни от отцов, т.е. лишение отцов жизни. Отсюда оригинальное определение смерти: смерть есть переход через рождение одного или двух существ в третье, рождение детей есть вместе с тем смерть их матери.[32]
"Гуманизм" - слово, которое Федоров не принимает, да и наука интересует его лишь как возможное средство осуществления проекта, хотя по форме эти идеи действительно напоминают "гуманистический активизм", на что совершенно справедливо указывает Г. Флоровский . На то, что учение Федорова строится в русле просвещенческого гуманизма, обращает внимание и С. Булгаков: "В сущности, это учение является последним словом новоевропейского гуманизма (хотя сам Федоров последнего и чуждался). Под его грандиозностью робкими и нерешительными кажутся утопии Мечникова, Фурье, Маркса и др."[33]
И тем не менее, есть важнейшее и принципиальнейшее отличие идей Федорова от идей гуманистов Просвещения. Дело в том, что Федоров далек как от идеи социального прогресса, так и от идеи личности - его интересует лишь общее дело. Более того, Федоров не принимает и христианскую идею личного спасения души, считая ее глубоко безнравственной. Он полагает, что "должно… жить не для себя и не для других, а со всеми и для всех". Это утверждение не является подлинно гуманистическим; кажущийся гуманизм и светский характер этого утверждения исчезают при ближайшем рассмотрении, ибо "со всеми" - значит, по Федорову, объединение во имя осуществления "общего дела", а "для всех" - для воскрешения предков. У Федорова мы не найдем никакого учения о человеческой личности, ибо ее порождает все тот же ненавистный ему прогресс. Цитируя Н.И. Кареева, он замечает: "Цель прогресса - развитая и развивающаяся личность, или наибольшая мера свободы, доступной человеку", т.е. не общение…, а разъединение есть цель прогресса, следовательно, наименьшая степень братства и есть выражение наибольшего прогресса". В связи с этим Г. Флоровский совершенно верно указывает на то, что "Федоров мало интересуется судьбой отдельной особи или организма о себе. В воскрешенном мире его интересует не столько полнота лиц, сколько полнота поколений, - осуществления или восстановления целости рода… Учение о человеческой личности у Федорова совсем не развито. Индивид остается и должен быть только органом рода. Поэтому и среди чувств человеческих выше всего Федоров ценит привязанности и связи кровные, и "родственныя"…"[34].
«День желанный, от века чаемый, необъятного неба ликование тогда только наступит, когда земля, тьмы поколений поглотившая, небесною сыновнею любовью и знанием движимая и управляемая, станет возвращать ею поглощенных и населять ими небесные, ныне бездушные, холодно и как бы печально на нас смотрящие звездные миры; когда, собирая и оживляя прах тех, которые нам дали или - вернее - отдали свою жизнь, мы уже не будем этот прах обращать в пищу себе и потомкам, к чему вынуждались разобщением миров и необходимостью жить средствами, скопленными нашею небольшою планетою. Знанием вещества и его сил восстановленные прошедшие поколения, способные уже воссозидать свое тело из элементарных стихий, населят миры и уничтожат их рознь... Тогда воистину взыграет солнце, что и теперь народ думает видеть в пасхальное утро Светлого Воскресения; возрадуются тогда и многочисленные хоры звезд. Иллюзия поэтов, олицетворявшая миры, станет истиною. Но персонификация или - точнее - патрофикация будет дана уже не мыслью, не воображением, а делом. Преждевременная же патрофикация, в народной и ненародной поэзии живущая, ясно глаголет, что день желанный есть чаяние веков и народов, спокон века ожидаемый. Сей день, его же Господь чрез нас сотворит, будет произведен не мнимым движением солнца, не действительным движением земли, а совокупным действием сынов, возлюбивших Бога отцов и исполнившихся глубокого сострадания ко всем отшедшим. Земля станет первою звездою на небе, движимою не слепою силою падения, а разумом, восстановляющим и предупреждающим падение и смерть. Не будет ничего дальнего, когда в совокупности миров мы увидим совокупность всех прошедших поколений. Все будет родное, а не чужое; и тем не менее для всех откроется ширь, высь и глубь необъятная, но не подавляющая, не ужасающая, а способная удовлетворить безграничное желание, жизнь беспредельную, которая так пугает нынешнее истощенное, болезненное, буддийствующее поколение. Это жизнь вечно новая, несмотря на свою древность, это весна без осени, утро без вечера, юность без старости, воскресение без смерти. Однако будет и тогда не только осень и вечер, будет и темная ночь, как останется и ад страданий, в нынешней и прошлой жизни человеческого рода бывший, но останется он лишь в представлении, как пережитое горе, возвышающее ценность светлого дня востания. Этот день будет дивный, чудный, но не чудесный, ибо воскрешение будет делом не чуда, а знания и общего труда.
День желанный, день от века чаемый будет Божьим велением и человеческим исполнением.[35]
Заключение
В конце прошлого века, ожидая наступления нового неведомого столетия, Федоров подводил итоги старому, как всегда неожиданные, идущие вразрез с традиционными понятиями и оценками. Он предчувствовал, что приближающийся "к своему печальному и мрачному концу" век "идет не к свету и радости", - и мы-то знаем, насколько он оказался прав. XIX век, считает мыслитель, "восстановил веру в зло и отрекся от веры в добро", а горделиво усвоив дарвинизм как последнее слово науки, "признал борьбу законным делом и из слепого орудия природы стал сознательным ее орудием, органом". И главное, этот век - "настоящий сын предшествовавших веков, прямое следствие разделения небесного и земного, т. е. полное искажение христианства, завет которого заключается именно в соединении небесного с земным, божественного с человеческим". Как известно, все учение Федорова - борьба с таким искажением и смелая последовательная попытка реалистически раскрыть смысл и содержание задачи "соединения небесного с земным".[36]
Две великих духовных добродетели отмечают Федорова как мыслителя и ставят его в положение царя и судьи среди сонма других мыслителей. Первая добродетель – праведная жизнь – житие. Федоров, кажется, единственный (если не считать Сократа) философ с житием, а не с биографией. Он «уже одною своей жизнью вносил в окружающее много доброго и поучительного».[37] Про кого из философов можно сказать, что он обладал этим свойством в высшей мере? – особенно, если речь идет о наших временах. Про кого из мыслителей новой философии можно сказать, что его жизнь заключалась в «самоотверженном служении ближним всеми силами и способностями»? Кто из учителей миросозерцания боялся денег «как чего-то ядовитого, заразного и мерзкого» – притом, не будучи ни утопистом, ни революционером, ни социалистом?
Философия общего дела Федорова называется так потому, что именно в противостоянии смерти, в том числе и особенно через воскрешение уже ушедших поколений, в чем состоит, по его убеждению, долг сынов перед отцами, он усматривал бесспорное основание для единения человечества, поскольку в победе над смертью заинтересованы все люди без всякого исключения. Но как раз идея воскрешения представлялась и многим продолжает представляться особенно одиозной, которая, казалось бы, не может не вызывать решительного неприятия. Между тем научные открытия самого последнего времени, главным образом в области биологии и медицины, раскрыли удивительную проницательность и подлинную реалистичность федоровского учения. К числу таких открытий в первую очередь и можно, и нужно отнести клонирование человека, теламерную терапию, регенерацию стволовых клеток, расшифровку человеческого генома, нанотехнологию и многое другое. Возникающие в связи с этим самые различные проблемы, которые многих еще отпугивают, дезориентируют и просто сбивают с толку, будут, несомненно, раньше или позже тоже разрешены, ибо сегодняшнее слово науки — отнюдь далеко еще не последнее ее слово.
Нельзя не отдать должное стремлению Федорова объединить человечество общим делом. Пусть «общее дело», как его определял сам автор, утопично, но нельзя не признать благородность его стремлений для осуществления «общего дела» объединить всех людей «во всеобщей родственной, праотеческой любви как верующих, так и сомневающихся, ученых и неученых, сословия, город и село», через это дело решить «санитарный вопрос» и «продовольственный вопрос».[38] Можно не соглашаться с Федоровым в конкретном понимании этого «общего дела» - физического воскрешения всех умерших, но то, что человечеству необходимо «общее дело», объединяющее людей для выживания человеческого рода, в этом Федоров несомненно прав. Разве спасение современного человечества и вместе с тем человечества вообще не заключается в общем деле регуляции отношений с природой, решении насущных экологических проблем, в преодолении разъединенности людей, разъединенности, которая несет в себе угрозу братоубийственной войны, грозящей гибелью человечеству?!