В период 1998-начало 1999 гг. ситуация еще более усугубилась: за один год падение составило 18,5%, а по некоторым позициям, в частности, по непродовольственным сельскохозяйственным товарам, - 25%, что довело суммарное снижение индекса с 1990 года почти до 30%.
С середины 60-х годов, когда в экономике развитых стран стали зримо проявляться постиндустриальные тенденции, торговые и инвестиционные потоки начали сосредоточиваться в границах "первого мира". Если в 1953 году индустриально развитые страны направляли в государства того же уровня развития 38% общего объема своего экспорта, то в 1963 году этот показатель составлял уже 49%, в 1973-м - 54%, в 1987-м, после пятнадцати кризисных лет - 54,6%, а в 1990 - 76%. Наконец, во второй половине 90-х годов только 5% торговых потоков в пределах территории одного из 29-ти государств-членов ОЭСР, оказались вне этой совокупности стран, а объем импорта постиндустриальных держав из развивающихся индустриальных стран не превышает 1,2% их суммарного валового национального продукта.
Характерно также, что Запад с каждым годом производит все больше таких товаров, которые прежде традиционно импортировались из "третьего мира". Так, если в середине 60-х годов доля стран Африки в мировом производстве пальмового масла достигала 80%, то к концу 80-х годов она снизилась до 20%; если эти страны обеспечивали в 60-е годы от 60 до 80% мирового экспорта арахиса и арахисового масла, то к середине 80-х годов - не более 10-16% .
Таким образом, несмотря на непрерывный рост на протяжении последних десятилетий международной торговли, экономики Европейского Союза и Соединенных Штатов остаются вполне самодостаточными: более 80% экспортно-импортных операций стран-членов ЕС начинаются и заканчиваются внутри границ Европейского Союза, а отношение экспорта к валовому национальному продукту в Соединенных Штатах было в 1996 году втрое меньшим, нежели в Великобритании сто пятьдесят лет тому назад, в середине 40-х годов XIX века!
Еще более впечатляют тенденции развития инвестиционных потоков в современном мире. Если рассмотреть иностранные капиталовложения американских компаний и инвестиции, поступающие из зарубежных стран в американскую экономику, то оказывается, что инвестиции в США, возросшие с 1970 по 1990 год более чем в 30 раз, весьма явным образом распределяются по странам-донорам. В 1990 году корпорации только семи стран - Великобритании, Японии, Канады, Франции, Германии, Швейцарии и Нидерландов - приобрели более чем по 10 американских компаний, причем доля Великобритании в общем объеме инвестиций составляла около 31%, а Японии - менее 14%. Характерно, что эти же семь стран оставались главными партнерами и в 1996 году: они обеспечивали суммарно 85% всех инвестиций в США и выступали реципиентами для более чем 60% всех американских капиталовложений за рубежом. Хотя США имеют тесные хозяйственные связи со странами Латинской Америки и интенсивный товарооборот с Азией, на долю Японии и новых индустриальных стран Азии приходится не более 8%, а на долю Мексики - менее 3% от общих американских иностранных инвестиций.
Накануне XXI века диспропорции в распределении научно-технического потенциала, производственных мощностей и общественного богатства между различными регионами мира достигли беспрецедентного масштаба. Если исходить из общепринятой оценки мирового валового продукта в 23 трлн. долларов по состоянию на 1993 год, то 18 трлн. из них приходится на развитые государства и только 5 трлн. долларов - на все развивающиеся страны, где живет более 80% населения Земли. Разница в номинальных годовых доходах между гражданами постиндустриального мира и всеми остальными обитателями планеты выросла с 5,7 тыс. долларов в 1960 году до 15,4 тыс. долларов в 1993 году, и, таким образом, 1/5 часть человечества на одном полюсе развития присваивала в 61 раз больше богатств, нежели 1/5 на другом. Характерно, что еще в 1960 году этот разрыв был только 30-кратным. За последние двадцать лет доля создаваемых в мире богатств, оказывающаяся в распоряжении 20% наиболее состоятельных людей, возросла с 70 до 82,7%, тогда как доля материальных ценностей, приходящаяся на беднейших (20%), снизилась с 2,3 до 1,4% .
Надежды на изменение сложившейся ситуации выглядят иллюзорными: производя 1,4% мирового валового продукта, эта беднейшая часть человечества обеспечивала в начале 1993 года лишь 0,98% мировых сбережений и 0,95% мирового торгового оборота. Ее инвестиционная привлекательность для западных предпринимателей иллюстрируется тем фактом, что с 1996 года стоимость гуманитарных поставок в Африку превышает суммарные иностранные инвестиции в страны континента.
Происходящие в современном мире процессы существенно отличаются от тех, что имели место в прошлом. Меритократия достигла абсолютного господства как над народами своих собственных стран, так и над другими странами и народами. При этом впервые в истории представители высшего класса распоряжаются богатством, которое они не присвоили в ходе эксплуатации угнетенных социальных групп, а в значительной мере создали своим творчеством, не отняли силой, а обрели в результате эквивалентного рыночного обмена.
Таким образом, оказывается, что общество, обеспечившее максимальную свободу научного поиска и эффективное использование результатов технологического прогресса преодолевающее материалистический характер целей и утилитаризм мотивов деятельности своих граждан, порождает нарастание имущественного неравенства в масштабах, каких не знала история.
Доминирование "класса интеллектуалов" в современных условиях всецело оправдано с точки зрения логики развития социальных систем и легко может быть обосновано с позиций этики. Более того, реально созданы условия, когда успехи и достижения каждого конкретного человека всецело зависят от его усилий и талантов. Однако при этом оказывается, что торжество принципов свободы и справедливости, которым следует постиндустриальное общество, не может обеспечить равенства, на протяжении столетий считавшегося их следствием. Это весьма неожиданный, но закономерный результат неудержимого прогресса науки и технологий, которому нет и не может быть сегодня разумной альтернативы.
XX век радикально изменил облик цивилизованного мира, и важнейшим фактором такого изменения оказался научный прогресс. Эта констатация позволяет по-новому взглянуть на многие постулаты о месте науки и роли ученых в современном обществе.
Во-первых, поскольку наука и теоретические знания стали в постиндустриальном обществе непосредственной производительной силой, этические и мотивационные принципы, принятые в научной среде, оказались так или иначе усвоены широкими социальными слоями. На глазах происходит некий противоречивый синтез научной, предпринимательской и политической элит, формирующий ту общность, которая названа нами "классом интеллектуалов". Деятельность его представителей движима мотивами, как свойственными научному сообществу, так и присущими предпринимательской и политической элитам.
В прошлое уходят, с одной стороны, восхищение обогатившимся за счет спекулятивных махинаций воротилой, с другой - пиетет перед бессребренником, прославившимся открытиями в области Чистой науки. Образы Билла Гейтса и Стива Джобса оказываются для современников гораздо более привлекательными, нежели личности Джона Рокфеллера и Альберта Эйнштейна. Формируется новый "центр устойчивости" постиндустриального общества, представленный высокообразованными людьми, вовлеченными в разнообразные сферы деятельности, воспринимающими ценности научного менталитета, но ориентированными на результаты, полезность которых непосредственно ощущает общество в целом.
Во-вторых, разрушается "центр устойчивости" индустриального общества - традиционный "средний класс", состоящий из квалифицированных рабочих, служащих и мелких буржуа, в большинстве своем устремленных к сугубо экономическим целям. Возникают условия для нового социального противостояния, более жесткого и непримиримого, чем прежнее, поскольку его стороны оказываются привержены различающимся ценностям и руководствуются сугубо разными мотивами. "Класс интеллектуалов", контролирующий основные ресурсы современного общества, противостоит значительной части населения, для которой технологический прогресс нередко оборачивается подрывом привычных устоев, а иногда и снижением уровня материального благосостояния. Разрешение этого противоречия требует вмешательства со стороны государства, вмешательства не только расчетливого, но и деликатного. Современное государство не должно, на наш взгляд, определять приоритеты научных исследований.
Следует иметь в виду, что постиндустриальному обществу чужд нигилизм в отношении науки, столь широко распространившийся в нашей стране за последние годы (так, если в 1960 году в США 58% затрат на фундаментальные научно-технические исследования финансировалось из средств федерального бюджета, то в 1990 году 71% таковых оплачивался уже частными фирмами и корпорациями). Поэтому важнейшим инструментом смягчения нарастающего противостояния может служить, на наш взгляд, не столько активизация научных исследований (или их сдерживание), сколько обеспечение максимально свободного доступа к образованию.
В последнее время это обстоятельство все более ясно осознается в западных странах на уровне как правительства (с 1997 года в США федеральный и местные бюджеты выделяют на нужды обеспечения равного доступа к образованию более 50 млрд. долларов в год), так и корпораций (сегодня в США функционирует более 30 вузов, полностью финансируемых частными компаниями, а около трети всех студенческих расходов, связанных с получением образования, оплачивается общественными и благотворительными фондами). В современных условиях государственные инвестиции в образование гораздо более целесообразны, чем вложения в научные разработки, так как последние зачастую оказываются неэффективными и направляются на осуществление амбициозных и подчас сомнительных проектов (что прекрасно видно на советском и российском опыте).