«Люди культуры живут среди этих реальностей. Ho действительность, раскрывающаяся в искусстве, носи характер символический, она отображает идейный мир. Техника же создает действительность, лишенную всякой символики...» Техника имеет космогоническое значение, через нее создается новый космос. Это новая категория бытия. Машина действительно не есть ни неорганическое, ни органическое тело. Появление этих новых тел связано с различием между органическим и организованным.
Совершенно ошибочно было бы отнести машину к неорганическому миру, на том основании, что для ее организации пользуются элементами неорганических тел, взятых из механико-физико-химической действительности. В природе неорганической машины не существует, она существует только в мире социальном. Эти организованные тела появляются не до человека, как тела неорганические, а после человека и через человека.
Человеку, как подчеркивал Бердяев, удалось вызвать к жизни, реализовать новую действительность. Это показатель страшной мощи человека. Это указывает на его творческое и царственное призвание в мире. Но также и показатель его слабости, его склонности к рабству. Машина, по словам русского философа, имеет не только социологическое, но и космологическое значение. Она ставит с необычайной остротой проблему судьбы человека в обществе и космосе.
Может ли человек существовать лишь в старом космосе, физическом и органическом, который представлялся вечным порядком, или он может существовать и в новом, неведомом еще космосе? Что означает техническая эпоха и появление нового космоса в судьбе человека? Есть ли это материализация и смерть духа и духовности или это может иметь и иной смысл? Ставя эти вопросы, Бердяев подчеркивает, что разрыв духа со старой органической жизнью, механизация жизни производит впечатление конца духовности в мире. «Техника и экономика сами по себе могут быть нейтральными, но отношение духа к технике и экономике, — пишет Бердяев, — неизбежно становится вопросом духовным. Технизация духа, технизация разума может легко представляться гибелью духа и разума».
По словам Бердяева, техника отрывает человека от земли, она наносит удар всякой мистике земли, мистике материнского начала, которая играла такую роль в жизни человеческих обществ. Актуализм и титанизм техники прямо противоположен всякому пассивному, животно-растительному пребыванию в материнском лоне, в лоне матери-земли. Он истребляет уют и тепло органической жизни, приникшей к земле. Смысл технической эпохи прежде всего в том, что она заканчивает теллурический период в истории человечества, когда человек определялся землей не в физическом только, но и в метафизическом смысле.
«Совсем иначе чувствует себя человек, когда он чувствует под собой глубину, святость, мистичность земли, и тогда, когда он чувствует землю, как планету, летящую в бесконечное пространство, среди бесконечных миров, когда сам он в силах отделиться от земли, летать по воздуху, перенестись в стратосферу. Это изменение создания теоретически произошло уже в начале нового времени, когда система Коперника сменила систему Птолемея, когда земля перестала быть центров космоса, когда раскрылась бесконечность миров».
Итак, по мнению Бердяева, техника перестает быть нейтральной, она давно уже не нейтральна, не; безразлична для духа и вопросов духа. Техника убийственно действует на душу, но она вместе с тем вызывает сильную реакцию духа. Техника делает человека космиургом. От напряжения силы духа зависит, избежит ли человек гибели. Исключительная власть технизации и машинизации влечет именно к этому пределу, к небытию в техническом совершенстве.
Миф машины
Наиболее крупным и признанным вкладом Священной царской власти (так он называет властителей Египта) было изобретение архетипа машины. Для всех последующих сложных машин это поразительное изобретение оказалось первой действующей моделью, несмотря на то, что главная функция машины постепенно перешла от человеко-частей к более надежным механическим деталям. Это точка зрения американского культуролога Льюиса Мамфорда. Он считает, что уникальным по своему значению действием царской власти была концентрация рабочей силы и создание основ opганизаций, которые сделали возможным выполнение работ невиданных ранее масштабов. И как результат этого изобретения — гигантские инженерные задачи, выполненные пять тысяч лет назад и не уступающие лучшим современным образцам в серийности производства, стандартизации, тщательности проектирования.
По мнению Л. Мамфорда, машина не была замечена оставалась безымянной вплоть до этих дней, когда появился куда более мощный современный тип, включающий в себя большое количество подчиненных машин. Ради удобства американский исследователь называет архетипическую модель по-разному в зависит мости от специфики действия ее в той или иной ситуации. Так, когда составные части машины, даже если она функционировала как единая целостная система, обязательно были разделены в пространстве. Этот вид машины Л. Мамфорд называет «невидимой машиной». Он выделяет также «трудовую машину» (для выполнения работ на сложно организованных коллективных предприятиях), «военную машину».
Когда все составные части машины — политическая и экономическая власть, военная, бюрократическая и царская — объединены в одно понятие в терминологии Л. Мамфорда — это «мегамашина». Техническое оборудование, созданное этой мегамашиной, следовательно, превращается в мегатехнику, отличающуюся от более простых и разнообразных видов технологий, которые вплоть до нашего столетия продолжали выполнять большую часть повседневной работы на производстве и в сельском хозяйстве, лишь иногда используя энергетическое оборудование.
По словам Мамфорда, только монархи, опиравшиеся на знание астрономии и поддержку религии, были способны ухватить мегамашину и управлять ею. Это было невидимое устройство, состоящее из живых людей, скрепленных как неподвижные части (обычной машины), каждая из которых имела определенную функцию, роль и задачу, чтобы осуществить наибольший результат и осуществить грандиозные планы этой огромной организации. Несмотря на поддержку высшими властями безграничных притязаний царской власти, институт монархии не получил бы столь грандиозного распространения, если бы, в свою очередь, не был подкреплен грандиозными достижениями мегамашины. Это изобретение, по словам Мамфорда, было высшим завоеванием ранней цивилизации, технологическим достижением, послужившим образцом для всех последующих видов механических устройств.
Л. Мамфорд считает, что если мы поймем, как появилась машина и проследим ее последующее развитие, то сможем по-новому взглянуть на происхождение нашей современной сверхмеханизированной культуры, на судьбу и будущее современного человека. Мы обнаружили, что в первоначальном мифе машины были выражены сумасбродные надежды и желания, которые полностью осуществились в современную эпоху. Но в то же время миф машины ввел запреты, ограничения, насадил атмосферу принудительности и раболепия, которые и сами по себе, и как следствие вызываемых ими противодействий угрожают сегодня еще более пагубными последствиями, чем это было в эпоху пирамид.
Хотя впервые мегамашина была смонтирована в период возникновения орудий труда из меди, их появление не было взаимосвязано: механизация социальной жизни в древней форме ритуала значительно предшествовала механизации орудий труда. Но как только новый механизм был создан, он начал быстро распространяться, но не благодаря добровольному принятию в целях самозащиты, а посредством принудительного введения монархами, действующими так, как могли действовать только боги или помазанники божьи. Всюду, где мегамашина была успешно собрана, она приводила к такому увеличению выработки энергии и объема выполняемой работы, которое было немыслимо до этого. Вместе с умением концентрировать колоссальные механические силы возник новый вид динамизма, преодолевший инертность и узкие рамки ограниченной земледельческой культуры абсолютной новизной своих достижений.
Мамфорд разъясняет: примененные царской властью силы машины значительно раздвинули пространственно-временные границы. Работы, для завершения которых когда-то требовалось несколько столетий, теперь выполнялись за период меньший, чем жизнь одного поколения. По распоряжению царя создавались горы из камня и обожженной глины, пирамиды и зиккураты: фактически весь ландшафт был изменен, в его точных границах и геометрических формах отразились космический порядок и несгибаемая воля человека. Ни одна сложная механическая машина, хоть сколько-нибудь сравнимая с этим механизмом, нигде не использовалась вплоть до IV в.н.э., когда в Западной Европе получили распространение часы, ветряная и водяная мельницы.
Возникает вопрос: почему же этот механизм оставался невидимым для археолога или историка? Дело в том, что машина полностью состояла из человеко-частей и обладала определенной функциональной структурой, действующей только до тех пор, пока религиозный экстаз, заклинания и распоряжения царя, создавшие ее, воспринимались всеми членами общества как феномены, выходящие за пределы обычного человеческого понимания. Как только направляющая сила: царской власти ослабевала вследствие смерти или неудачи в сражении, скептицизма или восстания как выражения мести, вся машина разрушалась.
С самого начала человеческая машина, по мнению Мамфорда, была двулика. С одной стороны, принудительная и разрушительная, с другой — жизнеутверждающая и конструктивная. Однако конструктивные силы не могли проявиться в полной мере, пока хоть в какой-то степени не действовали разрушительные. Несмотря на то, что первоначальная форма военной машины почти наверняка появилась до трудовой машины, именно последняя достигла небывалого совершенства в выполнении работ, причем это отразилось не только в количестве сделанного, но и в качестве и сложности управленческих структур. Теперь, замечает Л. Мамфорд, мы понимаем, что определение таких коллективных общностей, как машины, вовсе не пустая игра слов. Пирамиды — это не только бесспорное свидетельство существования машины, но и доказательство ее бесспорной эффективности.